Апрельское солнце, жмурясь, заглянуло в окно моей комнаты. Следом входит мама и ласково теребит за плечо:
— Сынок, подъем!
А я давно уже не сплю. Сестра разбудила, собираясь на работу.
Нежусь под одеялом в сладкой истоме, закрыв глаза. Пытаюсь уцепиться за тающий сон, притягательный и непонятный.
— Сейчас, еще минутку, еще полминутки..
Сон улетает в пустынный космос.
Я нащупываю рукой старый настенный коврик. Там семья оленей жмётся на узком берегу тихого лесного озера, беззащитно окунув пухлые серые губы в отраженные стылой водой кроны деревьев. Ворсистый бархат приятно щекочет пальцы. Высунув мордочку из воды, старый олень шершавым языком лизнул мою ладонь, обдав влажным паром.
Я вскакиваю с постели, потягиваюсь, бегу умываться. Громко фыркая, окончательно смываю остатки дрёмы и сажусь завтракать. Мама торопливо собирает равномерные стопки тетрадей в сумку. Ей тоже пора в школу. Шесть уроков английского языка, педсовет, затем продлёнка. Вернется часов в пять, усталая, измотанная неравной борьбой с кровопийцами-учениками. Разогреет ужин и будет ждать папу.
Я тяну время, пока мама уйдет, и только потом начинаю готовиться к школе. Так, сегодня у нас две литературы, военка и две физики. Побросав книжки в бездонную пропасть огромного и неуклюжего, как дорожный чемодан, портфеля, я одеваю видавшую виды школьную форму, лоснящуюся на коленках и локтях. Проверяю ключи и деньги на буфет. Захлопнув дверь, быстро, чтобы никто не заметил, сую руку под дверцу электрощитка. Там в пыльном холодном углу лежит пачка египетских сигарет «Нефертити». Балуюсь помаленьку..
Минуты две стою на лестничной площадке. Наконец, дверь квартиры напротив открывается, из нее выходит мой самый верный товарищ Олег. Или, как мы его зовем, Альжан. По привычке добродушно подкалывает:
— Сколько можно тебя ждать?
Выйдя из подъезда, мы полной грудью вдыхаем прохладный весенний воздух. Альжан смотрит на часы — четверть девятого. Пересекаем двор, идем вдоль детского сада. Чуть свернув влево, подходим к дому нашего приятеля, тоже Олега, но другого. Он поджидает нас, непринужденно откинувшись на спинку детской лавочки и раскинув длинные ноги.
— Пошли?
— Сейчас, Рашидик должен появиться.
Рашид — последний участник нашего квартета. Аккуратный черноглазый шахматист, здорово сечёт в химии, самой ненавистной мне науке. Ради того, чтобы в одной компании с нами идти в школу, он делает длинный крюк вокруг дворца культуры.
— Вон он шагает..
Мы четверо — ученики одного класса. Поразительно талантливого, невыносимо ленивого девятого «А» класса.
С первых дней школы нас холят и лелеют учителя. В небольшом аэропортовом поселке все друг с другом знакомы, и набор организовали так, чтобы собрать в одном классе детей уважаемых обществом родителей. Не по имущественному признаку — моя семья, к примеру, жила достаточно скромно, — а именно по положению в обществе. Папами и мамами нашими были учителя, врачи, летчики, инженеры, представители общепита. В меру интеллигентные, трудолюбивые, благонадежные, словом — склонные ценить и поддерживать свой социальный статус. По фамилиям — сплошь Ивановы, Поповы да Степановы. Эдакий славянский монолит, безупречный и строгий. А какой на Руси коллектив без татарина? Их в нашем классе двое — кроме Рашидика еще я. Этническая безупречность от этого только выигрывает.
— Ну чего, — спрашивает Альжан, — тронулись?
Олег загадочно улыбнулся:
— Есть другой вариант..
Мы переглянулись:
— Чего такое?
— Мать на работе, отец улетел. Может, спиртику попробуем?
Мама у Олега работает медсестрой. Соответственно, дома имеются определенные запасы медицинского спирта. Нам Олег давно обещал их приоткрыть.
— А в школу? — озаботился Рашидик.
— Фигня, ко второму уроку придем. Валентина не обидится.
Валентина Михайловна, преподаватель литературы, — наш классный руководитель. Мы у нее на хорошем счету, едва ли не отличники. Меня она вообще считает любимым учеником, сочинениями моими в районе хвастается. Переживет как-нибудь.
Мы поднимаемся к Олегу в квартиру на четвертом этаже. Побросав портфели, располагаемся на кухне. Хозяин достает из шкафчика заветную бутыль.
— А как его пить-то?
Никто из нас до этого ничего крепче портвейна не пробовал.
— Говорят, надо пополам разбавить и получится как водка.
Прикинули объем. Взяв самую глубокую чашку, налили туда до середины воды из чайника. Долили спирта.
— Грамм по шестьдесят выйдет.
Первым вызвался Рашидик. Взболтал напиток ложкой и объявил:
— Будем здоровы!
Сделав три полных глотка, Рашид морщится и отставляет чашку в сторону. Мы смотрим на него в ожидании ощущений.
— Нормально, — на выдохе он опять сильно морщится. — Горький очень.. Закусить надо.
Олег режет черный хлеб, сует кусок Рашиду. Тот энергично жует.
— А ничего, под закуску терпимо.
С алкоголем у нас опыт маленький. Пару раз, сэкономив на завтраках, покупали бутылку вина послаще и распивали на четверых, прячась за гаражами. Больше для выпендрёжа, чем для кайфа. Однажды решили погулять как следует и взяли три пузыря дешевой фиолетовой гадости под названием «Алжирское розовое». Очень мы потом жалели об этом..
Чашка идет по кругу. Последним пью я. Ужас что за дрянь.. Горькая, теплая, жжет вулканом изнутри так, что слезы выступили. Попытался заесть хлебом, но кусок в горло не лезет. Лучше водой из-под крана запью.
Сидим, разговариваем, в окно смотрим. Ждем действия напитка. Чё-то никак..
— Может, закурить?
— Не надо, — протестует Олег, — запах долго выветривается. Да и в школу пора уже..
Он раздает нам по пластинке импортной жвачки, ему отец из-за границы привез. Дефицит жуткий.
Направляясь к школе, старательно разжевываем ароматные резинки. Выплевываем их перед входом. Из распахнутых дверей слышен коридорный гул, началась перемена.
Я решаю покурить, пока есть время. Для этого обхожу здание. За углом спортивного зала в теньке, озираясь, дымит в кулак одноклассник Андрюха Полетаев, по прозвищу Пролетарий. Слабый ветерок шевелит его небогатую шевелюру с уже приметными залысинами. Зато рыжей щетины в пол-лица. И это в шестнадцать лет.. Голос Андрей имеет уникальный — гулкий бас, постоянно срывающийся на капризный скрипучий фальцет. Говорит, в детстве сильно простудился, сорвал горло, да так и осталось. Бегает левым нападающим в школьной сборной по футболу, где я капитаню.
Возле Пролетария топчется малец семиклассник и клянчит бычок оставить.
— На, затянись, — Андрюха сует ему чинарик. — Угадаешь марку — дам целую.
Малец жадно затягивается, поднимает глаза к небу и напряженно морщит лоб:
— Прима? — с надеждой в голосе.
— Ява без фильтра. На уж, досмаливай..
Поздоровавшись, Пролетарий спрашивает:
— А чего тебя с утра не было?
— Да так, задержались. Слушай, от меня несет? — я дыхнул в его сторону.
— Есть децл. Сигареткой приглуши.
Они уходят, я закуриваю.
У восточных сигарет есть характерная особенность — куча дыма. Плотного, тягучего, отдающего ароматами неведомых стран. С первой затяжкой наконец-то подействовало спиртное. Голова зашумела, резко обострились цвета, даже чуть качнуло. Я чередую затяжки с глубокими вдохами, чтобы разбавить дым в легких.
Тут-то меня и застукали.
— Вот уж кого не ожидала здесь увидеть! — передо мной стоит Зоя Андреевна, завуч школы. Величественная красивая грузинка, мешковато одетая, как все полные люди.
В замешательстве пытаюсь спрятать сигарету за спину.
— Надо же, какой позор! — низким контральто продолжает причитать Зоя. — Член комитета комсомола — и курит.
— Да это случайно, первый раз только, — я вяло оправдываюсь. — Решил попробовать, больше никогда не буду, честное слово.
На всякий случай говорю, опустив голову, чтобы запах спиртного не учуяла.
— Так, — командует Зоя, — иди на урок. Но даром тебе это не пройдет.
Да знаю, знаю..
Завуч у нас строгая, гоняет будь здоров. К тому же Зоя преподает химию, единственный предмет, который я не переношу. Она это чувствует и отвечает взаимностью. Сдержанной — дочь учится в соседней школе, где у нее классным руководителем моя мама. Мало ли что..
Я врываюсь в класс, сажусь на свое место. Соседка по парте Алена недовольно поджимает губы:
— Сус, ты где пропадаешь?
Она меня называет уменьшительно то Сусом, то Сусиком, в зависимости от настроения.
Рассказываю о своих приключениях. Алена, качая головой, усмехается:
— Влетит тебе от Зои.
Я смотрю на Алену и глупо улыбаюсь. Я влюблен в нее по уши с шестого класса. Беззаветно и преданно. Она моя богиня, недостижимый идеал.
Два года я любовался ею издалека, ловил каждый случайный жест. Даже и не пытался демонстрировать свои чувства — кто я и кто она? Хрупкий застенчивый мальчик без особых примет — и элегантная высокая красавица с разметавшимися по плечам длинными русо-золотыми волосами, пристальным взглядом голубых глаз из-под густых соболиных бровей, рано оформившейся рельефной фигурой. На нее уже тогда вовсю пялились старшеклассники.. Ну какой я ей кавалер?
Распорядился случай. Год назад учителя, сговорившись, рассадили нас с Альжаном в целях перевоспитания, потому что безобразничали часто и мешали вести урок. Меня отправили за первую парту к Алене, Альжана — к другой девочке.
Я не мог поверить своему счастью. Сидеть рядом с ней, изредка касаться ее руки, слышать волнующий душу голос — какое блаженство! Я жил как в раю. Посещение школы для меня превратилось в ежедневный праздник.
К середине девятого класса спавшие дотоле гормоны ожили и задвигались. Меня потянуло на всякие лирические признания. Алена, девушка неглупая и серьезная, восприняла мое проявление чувств как должное, с пониманием. Но о взаимности говорить опасалась. Хотя в последнее время наметилась в ее поведении определенная благожелательность и даже ласковая приветливость. Наверняка, тоже гормоны не дремлют. Весна..
Раздался звонок, в класс вошла Валентина. Увидев меня, вся растворилась в умилении:
— Как мне не хватало на первом уроке твоих умных выразительных глаз!
Ага.. Особенно сейчас они умные. Выразительно мутноватые.
— Ну-с, продолжим разбирать творчество Есенина..
Преподаватель Валентина человечный, спокойный, без закидонов, но с прибамбасами. Когда в классе становится шумно, она начинает стучать ногой по полу и так длинно шипеть — «ш-ш-ш-ш..». Раньше в школе для глухонемых преподавала, вот и вошло в привычку.
— Широкое описание деревенского быта тех лет..
Алена что-то пишет в синюю записную книжку и придвигает в мою сторону. Это наш маленький секрет — общение по переписке на посторонние темы. Когда листов в книжке не хватает, подкладываем чистые. Чтобы не было видно, я всегда ставлю громадный портфель на парту, загораживая обзор учителю. Уж как они меня не гоняют, а я все равно ставлю.
Почерк у Алены крупный, ровный, с легким наклоном.
«Тебе нравится Андрэ Моруа?»
«А кто это?» — пишу в ответ я.
Алена делает удивленное лицо. Ноздри ее аккуратного носика при этом волнующе подрагивают.
«Французский писатель современный. У него замечательные новеллы.»
«Не читал. А у тебя есть?»
«Да. Особенно нравятся ‘Фиалки по средам’. Потрясающе трагичная история.»
Алена — сугубо гуманитарный человек. Это наследственное — в роду у нее актеры, искусствоведы и так далее. Сама Алена больше тяготеет все-таки к литературе, вроде журналистики. Я пару раз бывал у нее дома, мимолетом после школы. Видел библиотеку — сам люблю книжку полистать. Много незнакомых мне авторов. Какие-то солженицыны..
«Принеси почитать. Особенно если про любовь.»
«Хорошо, постараюсь не забыть.»
Спустя минуту дописывает:
«Или сам зайди ко мне.»
По моей спине пробежал не холодок, а целый айсберг проплыл.
«Когда?»
«Можно сегодня. У мамы спектакль, вернется поздно. Приходи часов в семь.»
Стараясь не подать радостного вида, я пишу:
«Договорились!»
В этот момент сзади меня кто-то бьет по спине. Я оборачиваюсь — наша главная мямля Светка Степанова:
— Ты чего, не слышишь?
И голос стоящей прямо передо мной Валентины:
— Ты о чем замечтался? Три раза уже тебя звала.
Я недоуменно встаю:
— Извините, Валентина Михална. А что за вопрос?
Класс гудит и смеется. Валентина стучит ногой:
— Ш-ш-ш.. — и уже ко мне: — Скажи пожалуйста, какое стихотворение Есенина ты считаешь самым лиричным?
Я мнусь. Как назло, ни одной его строчки не вспоминается.
— Вы знаете, я не считаю Есенина лириком. Как-то у него всё приземленно. Много быта и природы, а чувств мало.
— Так, — заинтересовалась Валентина. — А кого же ты считаешь настоящим лириком?
— Конечно, Лермонтова, — оживляюсь я. — Этот поэт умел передать движения души и любовную муку.
Учительница вернулась к столу и расслабленно улыбнулась:
— Прочитай, пожалуйста, всему классу свое любимое стихотворение из творчества Лермонтова. Я очень люблю, когда ты читаешь.
Кого я только у нее не исполнял. И Гоголя (я был Хлестаковым, Алена — дочерью городничего), и Пушкина, и Толстого за Болконского читал, и за всех..
Еще взволнованный приглашением Алены и малость пьяненький, я, на секунду задумывавшись, начинаю декламировать:
Не робей, краса младая,
Хоть со мной наедине,
Стыд ненужный отгоняя,
Подойди, дай руку мне.
Брови Валентины Михайловны поползли вверх. Я непринужденно, с выражением продолжаю:
От нескромного невежды
Занавесь окно платком;
Ну — скидай свои одежды,
Не упрямься, мы вдвоем.
Судя по ошалелому взгляду Валентины, она отказывается сознавать, что я способен на такое.
На пирах за полной чашей,
Я клянусь, не расскажу
О взаимной страсти нашей.
Так скорее ж… я дрожу.
Учительница резко встала:
— Ну всё, хватит. За Есенина двойка, за Лермонтова — кол. Бессовестный..
Я сажусь на место. Алена смотрит на меня широко раскрытыми глазами, в которых мелькает то ли восторг, то ли удивление:
— Сус, ну ты даешь..
Слышен горячий шепот одноклассников. Они давно наблюдают за нашими с Аленой отношениями. И мои чувства к ней для них далеко не секрет. Но чтобы вот так..
Гремит звонок. Альжан знаком показывает — давай быстрее, надо успеть в буфет сбегать, съесть коржик с чаем, и передислоцироваться на военку.
Я срываюсь с места, но слышу строгий окрик Валентины:
— Останься!
Подождав, пока все уйдут, она обращается ко мне:
— И какие такие движения души с любовными муками ты нашел в этом стихотворении?
Сказать нечего. Пожав плечами, виновато опустил голову вниз.
Валентина продолжает:
— Лермонтов, конечно, великий поэт. И как любой гений, он имел право на вольности в творчестве. Тем более интимные. Но надо знать, когда и что читаешь людям. Есть вещи, относящиеся только к двоим, и ни к кому больше. Исполнять их перед толпой — непорядочно.
Наверно она права.
— Запомни мои слова. Ничего я тебе сегодня в журнал не поставила, из уважения к твоей личности. — Она встала, сняла сумку со стула. — Иди. И предупреди класс, после третьего урока на большой перемене — линейка старших классов.
Я с удрученным видом плетусь к выходу, чтобы тотчас сорваться бегом вниз, в буфет, где меня уже ждут друзья.
— Ну чего, вздрючила? — спрашивает Альжан.
— Фигня, — говорю, — пронесло.
Мы берем коржики с чаем и садимся за стол. Рядом жуют наши главные безобразники — Андрюха Семизенко и Валерка Попов. Первый красавец класса длиннокудрый чернобровый Сёма и рыжеватый крепыш Попина.
— Ну что, — смеемся мы, обращаясь к ним, — может, по молочку?
Их аж передернуло.
Каждый день в буфете на дальних столах для первоклашек выставляют подносы с молоком, бесплатно. Ясен пень, первоклашки до них и не дотрагиваются. Так вот, вчера Сема с Попиной поспорили на щелбаны, кто больше молока выпьет. Сели друг против друга — и давай.. Мы наблюдали это дело. Начали они резво, с издевочками и подкалыванием, слизывая пенки с губ. Но стакане на седьмом ритм состязания замедлился. Пили уже молча, нахмурившись. На двенадцатом Сема застрял, никак не мог последний глоток сделать. Отдышались, продолжили. Пятнадцатый стакан шел совсем тяжко. Но оба крепились. Выпучив покрасневшие глаза, гоняли молоко туда-сюда. Наконец, Попина не выдержал и с криком — «Всё, не могу больше!» — вскочил, схватился за живот, широко раскрыл рот и пустил тугую струю белой пузырящейся тошнотворной жидкости прямо в лицо сопернику.
Очень колоритное вышло зрелище.
Доев коржики, мы засобирались на урок. Сема нам в спину крикнул:
— Дорофеичу скажите, что мы у зубного. Опоздаем..
Знаю, у какого они зубного.. В туалет курить пойдут. Им и выговоры лепили, и родителей вызывали — по барабану. Махнули рукой.. Вот что значит репутация.
Непосредственно перед уроком — построение в широкой рекреации. Николай Дорофеич Нетёса, наш военрук, грузный хохол в просторной рубахе защитного цвета, проверяет личный состав по журналу. Кто-то болеет, кого-то нет.. Дойдя до Попины, слышит в ответ молчание.
— Хде Попоув?
Тут появляется Валерка:
— Разрешите встать в строй!
— Разрешаю! Хде ходишь?
— У зубного врача был.
Попина становится в задний ряд.
Доходит очередь до Сёмы:
— Хде Сэмизенко?
Андрюха воровато выглядывает из-за угла:
— А я здесь!
— Хде ходишь, бизяна лохматовая?
— У врача зубного.
— Больше там никохо нет? — военрук хмурит брови.
— Никого.
— Встать в строй!
И тут в зал спокойным уверенным шагом заходит Серёня Куратцев. Наш космических масштабов двоешник, обстоятельный, добродушный, невозмутимый, круглый, как мяч.
— А ты хде был? — гневается Дорофеич.
— У з-зубного вра-врача, — Серёня сильно заикается. — П-пломбу ставил.
Дорофеич со всего размаха отвешивает ему пухлым журналом по затылку.
— З-за что? — изумляется в самом деле лечивший зубы Серёня, прикрывая голову руками.
— Не разговаривать! Встать в строй!
Дорофеича мы не то что боимся, но опасаемся. Хотя больше — уважаем. Прощаем удручающе низкий уровень культуры (десятиклассники его так и зовут — Неотёса), вспыльчивый нрав и тщательно скрываемую малограмотность. Он великий организатор, можно сказать — титан, на котором держится вся школа. Лучшая школа страны по военно-патриотическому воспитанию. В музее за стеклом пылятся многочисленные призы и кубки. Успешно функционируют кружки по авиамоделизму и радиолюбительству. В гараже за школой воняют бензином два грузовика, на которых мы учимся автоделу, и куча мотоциклов с мопедами, мечтой нашей шпаны. Ежегодный местный праздник на девятое мая не обходится без тарахтящего парада всей этой техники, увешанной кумачовыми флагами, трепещущими на ветру. В дышащем гулкой пустотой подвале оборудован настоящий тир с бетонными бойницами. Рядом кабинет, в котором Дорофеич крутит учебные диафильмы на военную тему. А еще он ведет физкультуру у старших классов. И когда только успевает? Кажется, он ночует в школе. Придешь рано в восемь на дежурство — Дорофеич уже тут, проверяет кабинеты. Поздно вечером останешься после второй смены — опять его рубаха зеленым знаменем реет по этажам. На боку он носит увесистую связку ключей от всего на свете, при виде которой втягивают голову в плечи самые отъявленные хулиганы. Ведь может и запулить, бывали случаи..
— Так, слушайте сюда. Сегодня урок внизу, в подвале, — провозглашает военрук. — Смотрим фильм про самолеты.
— А может, постреляем? — спрашивает Рашидик.
— Видно будет.. Разговорчики..
Спускаемся вниз. Кабинет маленький, узкий, еле влезли все. Дорофеич устраивается сзади на по-царски высоком постаменте. Гасит свет, включает проектор. Торжественно объявляет:
— Образцы самолетов ВВС времен войны.
Язвительный голос Пролетария из темноты:
— Николай Дорофеич, а как ВВС расшифровывается?
После секундной паузы следует четкий ответ:
— Военные войска СССР. Продолжаем слушать сюда..
В праздничные дни пиджак нашего военрука звенит медалями. Даже какой-то орден боевой на груди сияет. Мой отец, отлетавший всю войну на штурмовиках, удивляется: и откуда у него наград столько? Вроде на земле только гайки крутил. Но уважает, уважает..
Мы с Альжаном вальяжно, полулежа расположились во втором ряду, подальше от начальства. Хмель из головы давно выветрился, оставив во рту горьковатый привкус. Я закинул ноги на передний стул. В кадр фильма попала тень от моего ботинка, загородила полэкрана. Дорофеич, недолго думая, дает тумака сидящему по правую руку от него Сереге Щербакову, за картавость прозванному Хуивой:
— Щербакоув, убери ноги. Не в театре!
Огорошенный Серега, чего-то промямлив в свою защиту, жмется к стенке.
Пленка кончилась. Включив свет, Дорофеич командует:
— Теперь произведем стрельбу в тире. По пять человек — распределись!
Сразу шум, гам..
Стрелять идут одни ребята. Девчонкам это не очень нравится — валяться в откровенных юбках задом кверху перед одноклассниками. Жаль, искренне жаль.
— Каждому по три патрона даю.. Первая пятерка — ложись! Зарядили оружие! Охонь!
Тесное низкое помещение наполнилось пороховой гарью.
Дорофеич смотрит в перископ:
— Попоув, двойка на шесть часов. Прицел выше бери.
Ах ты елки, забыл про линейку-то сказать.. Оповещаю ребят и бегу догонять девчонок.
Выскочив из подвала, едва не сбиваю с ног Мишку Евдокимыча, нашего чертежника. Он выходил из буфета, бережно пряча стаканы под пиджаком.
— Ты чего носишься?! Осторожнее..
Мишка направляется прямиком в мастерскую по труду. Там его ждет верный красноносый собутыльник Пал Василич, преподаватель слесарного дела. Сейчас они закроются на ключ, разложат хилый заветреный бутерброд с сыром на верстаке — и по чуть-чуть. И еще по чуть-чуть. Да под разговоры.. А школьники будут маяться перед дверями мастерской — звонок давно прозвенел, а не открывают. Потом проскрипит замок, выйдет Мишка и заторопится к себе в кабинет, боясь попасть на глаза другому нашему завучу, Татьяне Федоровне, по совместительству — Мишкиной жене. От ее визгливого сопрано кровь в жилах стынет..
Нахожу девчонок в буфете. Быстро говорю Наташке Прохоровой, нашей старосте, о линейке и бегу обратно. Может, успею пострелять..
Нифига не успел. Толпа уже поднимается по лестнице.
— В честь чего линейка-то? — интересуется Альжан.
А бог его знает.. Событие это регулярное, раз в месяц как минимум. Небось, объявления какие-нибудь скажут.
В рекреации четвертого этажа ровными рядами, образуя букву «П», строятся ученики восьмых, девятых и десятых классов. Посередине, возле окна, стоит группа учителей во главе с монументальной Зоей. В руках у нее стопка бумажек.
После преамбулы завуча о том, что скоро майские праздники, а за ними конец учебного года, а за ним выпускные экзамены и так далее, слово берет преподаватель английского языка, старая знакомая моей мамы Капитолина Петровна, или просто Капа. Грудным голосом, ни к кому особо не обращаясь, она начинает речь:
— Во всем городе проходят районные олимпиады. По традиции, представители нашей школы выступают достойно, — тра-ляля, тополя, мы стоим перешептываемся с усмешочками, — по английскому языку почетное второе место занял ученик девятого «А» класса.
И произносит мою фамилию.
А ведь действительно! И забыл уже.. Месяц назад ездил в воскресенье куда-то к метро. Точно, на олимпиаду. Пару ошибочек в ударении допустил, а так и первое место отхватил бы.
Под аплодисменты зрителей смущенно выхожу из строя.
— Так держать! Поздравляю! — громко восклицает Капа. Скромно потупив взор, я принимаю плотный рифленый лист грамоты.
Возвращаюсь на свое место.
Линейка продолжается. Следующим выступает Николай Дорофеич. Говорит кратко, но ёмко:
— Спорт у нас на уровне, понимаешь. Хде-то кто-то, а мы марку держим. Лыжи, стрельба, атлетика — везде первые. Но и в остальном не срамимся. Вот и по футболу третье место заняли. Дали за это храмоту в районе. Принимает ее капитан нашей сборной.
И опять моя фамилия звучит.
Эх, забей я тогда на последних минутах в полуфинале..
Аплодисменты уже громче. Жму руку Дорофеичу, принимаю поздравления и очередную грамоту.
Вернувшись в строй, слышу сзади горячий шепот Алены:
— Сусик, у тебя прямо бенефис сегодня..
Я стою, не в силах сдержать гордой улыбки. Приятно, черт возьми.
Тут вновь на авансцену выходит Зоя. Обведя суровым взглядом аудиторию, моментально притихшую, она громогласно объявляет:
— Сегодня у нас произошел возмутительный случай. Мною за школой был пойман курящим член комитета комсомола, заместитель секретаря организации..
Устал я уже что-то слышать свою фамилию.
— Выйди на середину! Пусть все полюбуются!
А то они не налюбовались..
Народ гогочет от смеха. Со стороны десятиклассников слышны редкие хлопки и выкрики:
— Грамоту ему!
Минут пять Зоя меня чехвостила. И такой я, и сякой, и даже что отличник — плохо, потому что ладно бы двоешник, но курящий отличник, а уж тем более член комитета комсомола — самый наиотвратительнейший пример для остальных учеников.
Короче, выговор мне впаяли. Пока не строгий, но, как доброжелательно предупредила завуч, — всё у меня впереди.
На ходу засовывая грамоты в портфель, я поднимаюсь на пятый этаж в кабинет физики. Рядом шагает Альжан:
— Слушай, сегодня второй физикой лабы. Может, вместе посидим?
Мы это практикуем изредка. Весь урок паясничаем и ржём до слез.
— Посмотрим..
У Алены, как у всякого гуманитария, с физикой и прочими точными науками проблемы постоянные. Приходится помогать.
Но сейчас и у меня тоже проблемы. Бэшники предупредили, что Прокопа, наш преподаватель физики Валентина Прокофьевна, сегодня не в настроении. И по такому случаю затеяла тотальную проверку домашних заданий.
До звонка пять минут. Все кинулись списывать. Я тоже присоединяюсь к группе одноклассников, мнущих чью-то разъединственную тетрадь с выполненными заданиями. Начал списывать — одна задача, вторая.. Потом, весь в сомнениях, громко спрашиваю:
— А чья тетрадь-то?
— М-моя, — откликается гордый Серёня Куратцев. — Сам вчера ре-решал весь вечер.
Резко перечеркиваем написанное. Уже не успеваем..
Звонок. Из лаборантской выходит Прокопа, садится за стол. Тетка она вменяемая, но уж больно импульсивная. Без парика — точно не в духе.
— Открытые тетради — на стол!
Проходит вдоль рядов, проверяет. Волосы растрепаны, губы поджаты, взгляд горит — редко она такой мегерой бывает.
Не дойдя до нашего ряда, Прокопа возвращается на свое место.
— Все ясно с вами. К завтрашнему дню еще больше задам.
И сорок пять минут талдычит про термодинамику.
А мы с Аленой переписываемся. То про кино, то про стихи.
Вдруг читаю:
«Заметила, что в школьной форме ходите только ты и Вова Русаков. Это привычка или самовыражение такое?»
Вова, в просторечии Ганс, — самый кроткий и незаметный ученик класса.
Ее замечание меня покоробило.
«Просто удобно. Не надо утром думать, что одеть.»
И добавил:
«Я тебе не нравлюсь такой?»
Люблю провоцировать Алену ехидными вопросами. И смотреть, как она сердится.
«Нравишься. Но все-таки уже не дети в одинаковом ходить.»
«Ладно, завтра во фраке приду..»
Иногда Алена посматривает в сторону доски, сильно щурясь. У нее близорукость, но очки постоянно не носит, чтобы глаза и переносица не болели. Наклонившись, что-то записывает в тетрадь. Длинные волосы падают и мешают, она изящным движением их поправляет за ушко, в мочке которого сияет голубая, под цвет глаз, сережка. Я ничего не записываю, а только любуюсь на нее, скосив взгляд. И прилив непонятного счастья гонит теплые волны по телу.
На второй урок мы с Альжаном садимся на заднюю парту, заработав упреки со стороны наших девушек. У Альжана с соседкой, маленькой длинноволосой Леночкой, тоже что-то такое чувственное складывается, эфемерно-невесомое. То домой проводит, то в кино сходят. Но пока вроде ничего серьезного, одно баловство.
За время перемены на партах волшебным образом появились лабораторные принадлежности: неустойчивые аптекарские весы с набором гирек в подбитом алым атласом футляре, группу колб разного диаметра. Какие-то минералы с ярлычками..
Пока физичка в тишине объясняет задание, мы возимся с весами. Я расслабленно держу самую большую колбу на одном ковшике, на другой Альжан ставит гирьки. Хотим измерить вес.
— Давай еще, мало..
— Колбу сверху клади..
Тут раздается окрик Прокопы:
— Кто там не слушает?
Я отпускаю весы, колба громко стукается о парту. Инстинктивно хватаюсь за ковшик, опрокидывая весы. От резкого движения гирьки взлетают в воздух и сыплются по всему классу. Колба, не удержавшись на боку, катится и падает на пол, с противным звоном разбиваясь на мелкие осколки.
У пришедшей в ярость Прокопы дыбом встали остатки волос:
— Баронов! — это она Альжану кричит. — Вон из класса! Вместе со своим другом!
Мы, опустив глаза, идем к двери. В спину нам доносится:
— Обнаглели! Совсем от рук отбились! Родителей вызову!
Никого она не вызовет. К вечеру отойдет, успокоиться. А завтра на уроке будет вспоминать этот эпизод с улыбкой. Хорошая тетка Прокопа, только дюже вспыльчивая. Надо сказать — в любом человеке, даже самом распрекрасном, живет маленькая черточка отрицательная, никак без нее. Главное, чтобы наоборот не было. Но я таких людей в жизни еще не встречал, все хорошие попадались.
Вот черт, надо было портфели захватить. Теперь околачиваться в школе придется столько времени. На улицу что-ли пойти, подышать..
Не успели мы спуститься по лестнице на четвертый этаж — навстречу плывет Зоя:
— Вы почему не на уроке физики?
Расписание наизусть знает, зараза.
— Да мы заранее лабораторки сдали, пятерки получили..
— Молодцы! Тогда помогите школе. На заднем дворе грузовик, туда нужно сложить сломанные стулья. Пал Василич распоряжается..
Делать нечего. Обогнув здание, бредем к гаражу. Там опохмеленный трудовик с натугой закидывает стулья в машину.
— Пал Василич, мы вам на подмогу.
Тот скребет щетину:
— Не поместятся все кучей, попадают. Надо придумать что-нить..
— А чего придумывать? — восклицаем мы. — Один фиг на свалку. Давайте разнесем их все в щепки, тогда точно поместятся.
И мы стали долбить с размаху стулья о бетонную стенку гаража.
Какое это наслаждение — ломать мебель! Деревянные брызги от ножек, спинок и сидений летят во все стороны. Руки только в занозах, ну да ладно.
Через полчаса мы, расгоряченные, бочком зашли в класс за портфелями, дождавшись звонка. Альжан о чем-то шушукается с Леночкой, та недовольна его поведением.
Алена отдает свою сумку мне:
— Вместе пойдем?
Я люблю ее провожать. Идти всего пять минут, но мы не спешим. И еще долго стоим на углу ее дома. Говорим обо всем и ни о чем сразу. Прощаясь, она напоминает:
— Сус, ты сегодня обещал зайти. За книгой.
С деланным равнодушием отвечаю:
— Ой, чуть не забыл.. Постараюсь..
А у самого сердце стучит как пулемет. Дождавшись, когда Алена исчезнет в дверях подъезда, я бросаю взгляд на окна ее квартиры на первом этаже, глубоко вздыхаю и спешу домой.
Мамы еще нет. Пью чай со вкусной домашней халвой и бегу переодеваться. Скинуть ненавистную форму — всё, больше ее не надену никогда! — и, оставшись в одних трусах, облегченно потянуться. Старый олень придирчиво глядит на меня с коврика выпуклым негритянским глазом.
И вот стою я перед большим гардеробным зеркалом. Вижу напротив высокого худощавого юношу с пластичной фигурой. Из короткой прически выглядывают крупные уши, главный мой недостаток. Глаза карие, веселые, вроде бы умные. Нос слегка вбок, но это если долго приглядываться. В шестом классе клюшкой задели.. Тонкие усики, почти лермонтовские. Не бреюсь, не растет у меня больше ничего на лице. Руки слабые, зато ноги крепкие, футбольные.
Словом — могу нравиться, могу!
Подмигнув седому оленю, я натягиваю повседневную одежду и звоню Альжану.
— Ну что, — говорю, — затеем круизик?
— Ага!
Круизиком мы называем маленькое путешествие по родному поселку. Часто так гуляем, когда делать нечего.
Первым объектом путешествия является аэровокзал. Тут недалеко совсем, мимо новой гостиницы по извилистой дорожке.
Сначала заходим в старое здание, еще военной постройки. Выложенное гранитом и мрамором, издалека оно похоже на средневековый замок. Внутри — холодный торжественный полумрак массивных колонн. За ними бурлит длинный ряд билетных касс. По другую сторону — крутая лестница ведет в ресторан, известный на всю Москву тем, что работает круглосуточно. Основной его контингент — транзитники. Летят из северных краев на черноморские курорты, с пересадкой у нас. Гужуются, бывает, сутками, люди-то денежные. Хорошая кормушка для карточной мафии. Напоят — и в лес крутить да раздевать в буру да секу.
Нам с Альжаном тут неинтересно. Быстро поднимаемся к переходу в новое здание, современно-стеклянное. Вот здесь совсем другое дело. Здесь всякие забавные киоски раскиданы на втором этаже. Сувенирный, сигаретный, союзпечать.
— Обалдеть, сигары аж по три рубля!
— А зажигалка какая, пистолетом..
Листаем красочные журналы с разрешения знакомой продавщицы. Я у нее каждое воскресенье «Футбол-Хоккей» покупаю.
А вокруг кипит и гудит беспорядочная пассажирская толпа. Все озабоченные, пихаются чемоданами, жуют на ходу бутерброды. В громадное окно я вижу, как тягучие автобусы лениво развозят их по замысловатым траекториям к сверкающим серебром самолетам. Вот так засмотришься надолго, и тоже хочется улететь куда-нибудь далеко..
Зарядившись энергией от толпы, выходим на площадь. Сразу набрасываются таксисты, еще одна мафия:
— Уважаемый, садись, куда едем?
Откормленный мильтон вяло гоняет стайку приставучих цыган.
— Ай, милый, погадаю тебе на счастье..
Обогнув стоянку, мы идем вдоль дороги. Слева шуршит редкий лесочек. Его называют «пьяным», от избытка любителей выпить на природе перед рейсом. Справа — лес потемнее. Между осинами и березами много кустов и орешника. Это вотчина картежников, именно здесь они обувают богатеньких северян в укромных шалашах. Каждый год трупы находят.
Миновав перекресток, проходим поликлинику и больницу. Дорогой болтаем.
— Как у тебя с Ленкой-то? — спрашиваю. — Целовались уже?
— Ну так, — тянет Альжан, — не совсем почти..
Мы оба в этом деле новички.
— В кино обнимались и возле подъезда, — продолжает он. — Посмелее надо быть.
Альжана давно уже точит и мучает преглупая мысль. Мол, не сами они с Ленкой близко сдружились, а вроде как ее подружки их вместе свели. Будто бы Ленке очень Альжан приглянулся, и они постарались. Одним словом — неестественность зарождения их дружбы.
Ну да, было такое зимой, помню. Возвращались большой классной ватагой из кино, так Степанида с Наташкой Прохоровой специально меня вперед толкали, чтоб я не мешал общению как бы случайно плетущейся сзади парочки. А чего он хотел? Всегда существует вероятность знакомства или незнакомства. Кабы меня тогда к Алене за парту не пересадили, она бы тоже про мои чувства мало что знала.
Короче, фигня это всё. Стал бы Альжан с Ленкой гулять, если б она ему не нравилась.
Разговор перешел на наше будущее после школы.
— Училище надо выбирать, — говорит Альжан. — Сасовское скорее всего.
Он мечтает стать летчиком, как его отец. Собственно, об этом же мечтает абсолютное большинство наших одноклассников. Манит романтика, ну и зарплата тоже. Другое дело, что в реальности на пути к этой цели множество препон. Главная из которых — суровая медкомиссия. Остальное, включая экзамены, вторично.
Меня, наоборот, подготовка к вступительным экзаменам волнует чрезвычайно. Потому что я белая ворона. Терпеть не могу самолеты. И, несмотря на отсутствие медицинских вопросов, поступать собираюсь в институт. Правда, еще не выбрал в какой. Что-нибудь точное, негуманитарное..
— Хотя, — как бы размышляет Альжан, — в этом году, говорят, новое летное училище в Актюбинске открывают. С высшим образованием.
— Кто-нибудь собирается туда из знакомых?
— Не знаю, но отец рассказывал, что оно перспективней. Не надо потом в академии учится.
Успеется, еще рано думать, целый год впереди.
Больница кончилась, и мы подходим ко второму объекту круиза — игрушечному магазину. Там мы рассматриваем прилавки в поиске чего-нибудь прикольного. И громко смеемся, когда находим. Рядом продают грампластинки. Но выбирать нечего. Музыку мы слушаем исключительно на магнитофоне или по «Голосу Америки». Поймаем волну — и балдеем.
Так, продолжаем движение. Повернув за угол, идем к памятнику героям войны. Можно бы было спуститься вниз, к плотине. Но это лучше летом, когда тепло. Летом там интересней — вдоль берега рыбаки, будто манекены, застыли с удочками, пацаны деревенские на скользких плотах тонут, пасторальные коровы стадом бродят. Год назад еле спаслись от местного быка-производителя. В нас он узрел соперников по профессии, и пришлось очень энергично карабкаться на старый корявый дуб возле воды. Минут двадцать там спасались, пока бык, успокоившись, не вернулся к своему гарему.
Возле памятника встречаем Рашидика.
— А я уже к вам домой заходил! — заявляет он. — Думал вместе погулять.
— Ну давай.. Там у нас во дворе кто-нибудь есть?
— В беседке Попик ошивается.
— Понятно.. Значит, никого.. Пошли на стадик..
Втроем заходим на стадион. Большое футбольное поле пустует. Его зорко охраняет директор комплекса Леонович. Ругается — газон бережет. И только Дорофеичу, как старшему товарищу по спорту, он разрешает использовать поле для нужд школы.
По мокрому гравию хоккейной коробки малышня гоняет мячик. Хотели присоединиться, да грязновато, испачкаемся.
В дальнем углу стадиона, ближе к кустам, разбита городошная площадка. Пустая — рабочий день в разгаре. По выходным сюда наведывается сплоченная группа физкультурников несвежего возраста с оттопыренными карманами. Придут, разложат мелкую закуску на лавочке, откроют пузырь — и давай биты метать, чередуя со стаканом. Весьма любопытное зрелище.. Потом их жены уводят, шатающихся от накала состязания.
Мимо дворца культуры, или, как выражается Дорофеич, «по за ДК», мы возвращаемся к себе во двор.
В тени беседки, облокотившись на теннисный стол, стоит Попик, чувак из первого подъезда. Серега его имя, но все кличут Попиком. С утра до вечера здесь торчит. Ни во что толком не играет, ни в футбол, ни в теннис, ни в карты даже или домино. Просто стоит, засунув руки в карманы широченных клешей, пряча вечно недовольное лицо в ворот куртки. Иногда лишь скажет какую-нибудь чушь или плечом вдруг толкаться начинает. Мы привыкли и не обращаем внимание. Просто деталь пейзажа.
— Здорово! Где народ?
Попик хмуро смотрит исподлобья:
— Ща придут. Биты для чижа стругают.
Ага, значит скоро будет весело. А пока посидим на лавочке, погреемся на весеннем солнышке.
Мимо нас, гыкая и чмокая слюнявым ртом, прошел известный всему поселку Саня-дурачок. Никто не знает, сколько ему лет. Может двадцать, а кто-то говорит — сорок. Я его тут с детства помню. Тихий и мирный дурачок, очень любит качаться на качелях. Вот и сейчас туда сел, улыбается и мычит счастливо. Его у нас не обижают, только мелкота дразнит и бегает, а он ноль эмоций.
— В моих старых ботинках, — смеется Альжан. — Мать вчера выбросила на помойку, а ему подошли.
Прошлым летом мы с Альжаном попользовались Саниной дурью. Есть у нас в соседнем доме парень, постарше да поширше, зовут его Аркаша. Вроде нормальный, но приставучий. Здоровья через край, поймает — и давай всякие приемчики борцовские показывать. Хоть и шутейно, беззлобно, но напрягает это.
Как-то раз видим — Аркаша с балкона свешивается и кричит кому-то: «Сейчас выйду!». Мы, сговорившись, подошли к Сане и несколько минут вполголоса учили его секретной фразе. Вроде повторил, запомнил.
Весь цвет двора сидит в беседке. Арканя выходит из подъезда. Вразвалочку направляется в нашу сторону. И тут к нему подбегает Саня и кричит что есть мочи:
— Аркашка — онанист! Аркашка — онанист!
Мы попадали от хохота. Арканя застыл, не знает, что делать. Ну не драться же с Саней, дурачок ведь.. Стал на него шикать, прогонять, тот — ни в какую. Отбежит на десяток метров и продолжает орать про онаниста Аркашу. Цирк, ей-богу.. С полчаса это продолжалось, с перерывами на качели. Вскоре Саня затих. Видать, забыл фразу. Его с тех пор Арканя недолюбливает.
Вот и народ подтягиваться начинает. Со стороны дороги идут старшие нашего двора. Впереди болезненно жирный Доцент, чуть сзади мелкие Джон и Мурка. Завершают процессию длиннющий Пантема и кучерявый Тер. В руках у них какие-то увесистые дубинки.
— А Попик сказал, вы в чижа намылились играть..
— Щас начнем. Доцент, покажи чижа.
Нифига себе. Сантиметров тридцать чиж, и толстый как бутылка. И не дубинки это вовсе, а биты такие здоровенные. Дворники тополя вдоль дорог обрезали, вот из этих бревен и сварганили старшие инвентарь себе на забаву. Как же они играть-то собираются?
— Джон, черти город.
Первым бьет Мурка. Подкинул чижа, пока оттянул тяжелую биту — тот упал.
— Следующий!
Доцент подкинул повыше, размах взял небольшой. Чиж чиркнул по краю биты и плюхнулся в мерзкую лужу около помойки.
— Пантема, беги!
— Сам туда беги!
Веселый у нас двор. То на качелях соревнования устроят, кто больше кругов намотает. До тошноты, до блевотины. То карусель раскрутят с кем-то посредине. Или бездомную кошку с чердака на игрушечном парашюте сбросят. Визгу было.. А то вдруг заиграет в них жилка рабочая, и зальют бетоном пол в беседке и поставят теннисный стол. Да лампочку вкрутят и электричество из подвала выведут. Или ворота футбольные вроют на площадке всем на радость. Вот только мужик один с первого этажа приладился на них ковры выбивать. У нас самая игра, а он поразвешивал.. Ну и обстучали мы эти ковры мячиком грязным. Мужик разорался и спилил, гад, ворота. За это ему ночью стекла во всех окнах побили. Милиция приезжала..
Побежал все-таки Пантема в лужу. Чудно — длинный под два метра, а брюки внизу вечно гармошкой. Ругаясь, кинул чижа и попал в город.
— Во как надо! — восклицает Попик из беседки.
Теперь очередь Тера бежать. Перед забегом он железным гребнем расчесывет тугие и скрипучие, как проволока, рыжие кудри на одну сторону, отчего голова его становится похожей на веник. У Тера богатая коллекция этикеток от портвейна. С обратной стороны он методично на них отмечает: когда, с кем и сколько выпил, и кому плохо было. Летописец..
Джон с Доцентом о чем-то переговариваются. Как ни смешно, но они двойняшки. Бочкообразный Доцент родился на двадцать минут раньше хлипкого Джона. Как мы шутим — тот у Доцента из подмышки выпал.
Пантема, изловчившись, запустил чижа аж к соседнему дому. И попал проходящей тетке по спине.
— Хулиганы! Сейчас в отделение позвоню!
И прячет чиж в сумку как вещественное доказательство.
Народ побросал биты и сел резаться в карты.
На шум подтягиваются другие наши личности. Вот из крайнего подъезда, косолапя, выплывает наш бывший бэшник Гундос. Сутулый, кривоногий, нелепо одетый, с обязательно мокрым носом. Краса и гордость всего двора.. После восьмого класса он, благословляемый учителями, перешел в ПТУ. Большой любитель ныть и жаловаться на судьбу.
— Как жизнь, Гундос?
— Сволочи, опять возле метро степуху отобрали..
Как из-под земли нарисовался Самола, наш с Альжаном сосед по лестничной клетке. Не очень его здесь любят за ехидство и привычку красоваться перед девчонками. Ну уж такой человек..
— Тебя мать искала, — говорит мне Самола, — обедать зовет.
А я и не заметил, как она из школы вернулась. Ладно, подождет..
Старшие сосредоточенно играют в чмыха. Строгого чмыха — разговаривать запрещено, только заказывать игру.
— Чмых, — говорит Доцент.
— Чмых, — вторит ему Мурка.
— Лечу, — объявляет игру Пантема.
— Помогаю, — тут же подсуетился Тер.
— А, черт, — досадует Джон.
На него тут же набрасываются обрадованные игроки и начинают по очереди бить картами по ушам, приговаривая:
— Не нарушай правил игры! Не нарушай правил игры!
У Мурки карты при ударе выпали из руки. И теперь уже к нему очередь во главе с Джоном:
— Не умеешь бить — не бей!
Очень суровая игра чмых. Через десять минут все пятеро сидят с багровыми ушами. На раздаче обсуждают планы на вечер:
— Лесных много будет. Надо вместе держаться.
— Вина не забыть докупить..
На танцы собираются, в барачный городок. Я туда не хожу. Пьянка да драки с деревенскими. А я драться не люблю, конструкцией не вышел.
Мы прощаемся с Рашидиком и бредем домой.
— Я сегодня к Алене вечером в гости иду, — с придыханием говорю Альжану.
— Одни будете?
— Ага. Не знаю, когда вернусь. Дома скажу, что в кино пошел двухсерийное. Успею до одиннадцати.
Не могу же я родителям правду сказать. Они меня всё маленьким считают. Даже и не подозревают, какой я внутри немаленький.
Пообедав, сажусь читать книжку. Одолеваю подписного Драйзера, трилогию про Каупервуда. Удивляюсь: столько ума человек потратил на то, чтоб богатым стать, столько ловчил, изворачивался, столько людей обидел. А в итоге — ни капельки счастья. Тогда зачем они нужны, эти деньги? Даже жалко его мне..
Вот недавно добил «Отверженных» Гюго. Жан Вальжан — вот это герой! Полжизни потратил, но в итоге понял, в чем суть существования. И умер счастливым человеком.
Только, к сожалению, суть эту не могу я сформулировать. Умом чую, а слова подобрать не получается. Что-то всеобъемлющее, надчеловеческое. То, что должно жить в каждом из нас.
Интересно, Каупервуд в конце концов придет к этому или нет?
Слышу звонок — вернулся с работы папа. Значит, скоро уже семь звякнет. Еще через полчаса домой приедет сестра, но меня уже, надеюсь, не застанет.
Я бегу к отцу в коридор и первым делом вытаскиваю из кармана плаща спортивную газету. Листаю в поисках упоминания о «Спартаке». Отец, ярый поклонник красно-белых, приучил и меня к болению. Его коллекцию футбольных справочников я до дыр зачитал.
Ого, время-то уже без десяти.. Бросаюсь чистить зубы и одеваться.
— Куда собрался? — как бы между делом спрашивает папа.
— В кино.. Две серии..
— Деньги у мамы возьми.
Отца я немного побаиваюсь. Строгий он и взыскательный. В детстве, бывало, ремнем воспитывал. Но знаю, что любит он меня очень. Оттого и строг. Маме с сестрой запрещает ругать меня. Сам разбирается.
Я выскакиваю из подъезда, иду через двор. Компания уже растворилась, остались только неизменный Попик и плакса Гундос. Гоняют рваный пузырь между лавками.
— Гундос, смотри, — слышен глухой шлепок по мячу. — Во как надо!
Перейдя дорогу, я иду мимо продуктового магазина к дому Алены. Изнутри немного знобит и сердце подрагивает от волнения.
Перед дверью я на секунду замираю. Уже и руку поднес к звонку, но что-то невидимое и тяжелое сдерживает,не дает нажать на кнопку. Так, надо расслабиться, переключить мысли, разогнать волнение и спокойно позвонить.
Дверь открылась, передо мной стоит Алена.
— Можно?
— Конечно.
Никогда ее такой не видел, домашней. Слов нет какая красивая — узкие брючки в обтяжку, короткая тонкая кофточка, дающая простор фантазии. Волосы немного растрепаны, глаза чуть подкрашены. Изысканный аромат духов, который я старательно ловлю, сидя рядом в классе, — а здесь им насыщена вся квартира.
— Раздевайся, проходи. Я как раз хотела математику делать, тебя ждала.
Мы вошли в ее комнату. Теплый полумрак разбавлен слабым светом настольной лампы. Сколько раз, проходя мимо ее окон, я видел сквозь прозрачные шторы отблеск этой лампы, а иногда, если повезет, саму Алену, уткнувшуюся в тетради..
Сажусь за письменный стол, открываю учебник с помеченными заданиями. Алена, оперевшись на стул, наклонилась надо мной. Ее мягкие волосы, упав, щекочут мне шею. Ее жгучее дыхание опаляет мою щеку. Внутри меня опять набухает ледник, мелкая зябкая дрожь толчками катится от позвоночника до кончиков пальцев. Я чувствую притяжение ее плотного тела, как планета чувствует притяжение звезды, и медленно схожу с ума.
— Сус, тут синусы с тангенсами, я в них вообще не разбираюсь..
Чуть повернув голову, едва не касаюсь губами ее носа.
— Д-дай, пожалуйста, справочник..
Алена копается в груде учебников, достает нужную книгу.
Я пытаюсь сосредоточиться на математике, но это плохо удается. Кое-как решив задания, не обращая внимание на ошибки, я победоносно закрываю тетрадь и встаю. При этом наши лица оказываются в опасной близости друг к другу. Мои руки сами ложатся на ее талию, и губы неумело встречаются с ее губами. Земля внезапно уходит из-под ног. Я, прикрыв глаза, улетаю в бездонный космос.
— Сус, подожди..
Мягко отстранив мои руки, Алена смотрит на меня в упор и едва заметно улыбается.
— Пойдем, Моруа тебе покажу.
Я иду за ней в другую комнату. Немного шатает от переизбытка впечатлений. Вот почему я такой чувственный и робкий, спрашивается?
Алена включает желтый торшер над тахтой, достает с полки тонкую книжицу и протягивает мне:
— Возьми. «Фиалки по средам» где-то в середине. А после покажу сборник стихов известного поэта. Там есть стихотворение про то, как он был у нас в гостях.
Мы садимся на край широкой тахты плечом к плечу. Она листает страницы, потом вдруг спрашивает:
— А тебе джаз нравится?
— Как сказать, — мнусь я, — не очень. Негры с трубами.. Может, мало слушал..
Притворно нахмурившись, Алена мне выговаривает:
— Ну что ты, Сус, так про Армстронга. Это же величайший музыкант! И потом, в джазе много течений. Классический, эстрадный, свинг, блюз.
Я не возражаю, а любуюсь, как она сердится.
— Я тебе сейчас поставлю оркестр Берта Кемпферта. Должно понравиться.
Она ставит пластинку. Комнату наполняют тихие медленные звуки. Они плавными волнами проникают в мою душу, одновременно волнуя и успокаивая.
Алена снова садится рядом со мной. Я листаю книгу, она показывает самые запоминающиеся отрывки. О чем-то спорим и смеемся. В какую-то минуту, набравшись смелости и глубоко вдохнув воздух, я обнимаю ее за плечи и начинаю целовать. Уже решительней, уже отыскивая языком горячие впадины ее рта. Целую плавный изгиб ее носика, колючую родинку на подбородке, упрямые брови. Мягко привлекаю ее к себе и опрокидываю на тахту. Дотягиваюсь до выключателя торшера. Мы растворяемся в темноте, и лишь тонкая полоска света бледным ручейком струится из-под двери ее комнаты. Алена обхватывает руками мою шею и послушно отзывается на ласки. Рождаясь в тихом шепоте, нежные слова любви, словно бабочки, порхают над нами. Меня опять начинает колотить дрожь, но, прикасаясь к ее слабеющему от желания телу, я забываю про все.
Облако моей невинности тает во мраке под волшебные мелодии Кемпферта..
И вдруг — резкий звонок в дверь.
Мы вскакиваем от испуга, как ошпаренные.
— Это не мама, — шепчет Алена, — ей рано еще.
Наскоро поправив одежду, она подходит к двери и осторожно спрашивает. Недоуменно поворачивается ко мне:
— Это Олег.
На пороге стоит Альжан.
— Тебя отец разыскивает. Кино давно кончилось, а тебя нет. Двенадцатый час уже.
Господи, как время-то пробежало.. Я спешно одеваюсь, целую на прощанье Алену в теплую ямку под ушком.
— Счастливо..
По дороге домой Альжан торопливо рассказывает:
— Сижу себе, про Бендера читаю. Тут отец твой звонит, спрашивает, куда ты делся. Я и так и сяк изворачивался. Короче, сказал ему, что попробую тебя найти. Очень он возбужденный был..
Лишь только я вошел в квартиру, на меня набросился папа:
— Ты где ходишь?
И что мне отвечать?
— В кино я был.
— Не ври! Зачем врешь? Никогда не ври!
Ага, и сказать правду. Что я весь вечер обнимал любимую девушку. И счастлив так, как никогда не был. Уж лучше просто молчать, уткнувшись взглядом в пол.
Задав мне короткую взбучку и выдохнувшись, отец сквозь зубы приказывает:
— Иди, ложись спать. Завтра поговорим.
Я шмыгаю в свою комнату. Стянув одежду, кидаю ее комком в угол и прыгаю под одеяло.
Заходит сестра. Аккуратно раскладывает мой свитер с брюками на спинке стула. Качая головой, снимает со свитера несколько длинных русых волос:
— В кино, говоришь, был..
Выключив свет и выйдя из комнаты, она оставляет меня наедине с самим собой.
Ворох впечатлений от такого длинного дня кружится в голове и не дает заснуть. Всё перемешалось, слилось в какой-то невообразимый спектакль. Лица, фигуры, солнце, ночь. Играет оркестр, слышны чьи-то голоса.. На губах остывает вкус поцелуев Алены.
И ко мне вдруг приходит понимание сути жизни. Весь этот мир, счастливо подаренный нам кем-то добрым и всемогущим, несовершенный мир, где уродство рождает красоту, зло растворяется в добре, где самый ненужный и забытый человек оказывается самым единственным и нужным, — весь этот мир держится на моей любви. Любви к Алене, родителям, друзьям, ко всем людям на земле. И стоит мне на мгновение забыть об этой любви, как прекрасный и неповторимый мир рухнет, хороня под своими обломками и прошлое, и будущее, и мечты, и надежды, и память..
Надо вечно любить, как бы тяжело и невыносимо это не было. Только так можно спасти этот удивительный мир.
Я закрываю глаза и медленно погружаюсь в сон.
Под серым небом дрожит холодное озеро. Из леса выходит красавец олень, долго смотрит на меня. Мотнув головой, подходит ближе и трется мокрой от росы мордой о мою руку. Я обнимаю его за шею и мы вместе идем к озеру..