Игра в солдатики.

Военные люди — сложные люди.

Подполковник Савенков обвел тяжелым взглядом аудиторию.

На него смотрели двадцать пар насмешливо-равнодушных глаз. Шантрапа, подумал он. Штатская слизь. Все-то им на готовенькое. Учись в институте, пей да гуляй, девок щупай. Дома мамин борщ с телевизором ждут. Раз в неделю к нам на кафедру приходят, кривляются, и никакого почтения. Три года вольной жизни — получай лейтенантские звездочки. Их бы в училище армейское, портянки дедам стирать да сортиры по ночам вылизывать. Тогда бы по-другому смотрели..

— Так, сегодня лекция по основам охраны периметра аэродрома отменяется, — медленно произнес подполковник, обдав ближний ряд густой чесночной вонью с теплыми нотками перегара. — Майор Фомичев, ..кгхм.., приболел.

А нечего было вчера так нажираться. Еще за кобуру хватался — «я родину защищаю, пусть всем будет плохо!»..

Захихикали. От же ж..

— Так, ты и ты — встать! Почему волосатые? Бегом в парикмахерскую, и через час доложить!

Отлегло чуток. Похмелиться бы..

— Вместо лекции назначаю самоподготовку. Сидеть тихо и не шелестеть!

Подполковник сел за стол. Открыл журнал. Положил сверху руки. Уронил жженое вьетнамской химией лицо на кулаки.

Ему снились дивизионные учения. Шелест палатки на ветру. Рокот двигателей и лязг прицепов. Эхо армейских команд..

Через час подполковник Савенков поднимет голову, уставит невидящий взгляд в стенку и сомнамбулически произнесет:

— Эх, мудак я, мудак..

Сонную казарменную тишину расколол звонкий выкрик дневального:

— Рота! Подъем!

Самый ненавистный момент в моей нынешней жизни.

Я всплываю из бездонной пучины сна. Открываю глаза, жду несколько секунд. Затем привстаю на локтях и чувствительно бью ногой в висящий надо мной выпуклый силуэт соседа по нарам Игорька Лейбмана, которого для краткости и удобства все зовут Лейкиным.

С проворством обезьяны сиганув вниз, он принимает боевую стойку:

— Ну что, дать тебе?

Я его не замечаю. Сладко потянувшись, натягиваю штаны и мотаю портянки на шершавые от мозолей ноги. Влезаю в сапоги. Лезу в тумбочку за мылом и зубной щеткой. Накидываю на плечо рваное вафельное полотенце с казенным фиолетовым клеймом. И только потом равнодушно отвечаю:

— Договорились же, первым встаешь ты. Чтоб мне на шею не прыгнул спросонья..

Но Лейкин уже не слушает. Путаясь в одежде и отчаянно сквернословя, он тоже начинает одеваться. Жопастое армейское галифе на его кукольном тельце смотрится турецкими шароварами, меньшего размера на складе не нашлось. Втоптав ноги в сапоги, Игорь вновь принимает стойку и молотит воздух кулаками перед моим лицом. Физкультурник, мать его..

Первые пару дней воинских сборов Лейкин с диким грохотом вскакивал получасом раньше дневальных и бежал на улицу к турнику. Называл это подготовкой к городскому турниру по боксу в наилегчайшем весе. С улицы возвращался взмыленный и одухотворенный. На все мои упреки — мол, негоже людей будить до свистка, и так не высыпаемся, — он отвечал бодрым матом. Интеллигент, мать его..

В конце концов тотальный недосып и общая усталость от солдатских будней начали сказываться и на его тренированном организме. Теперь недобудишься.

Кубрик полнится гомоном двадцати разом проснувшихся парней. Толпа выдавливается в коридор барака, на ходу застегивая ремни и верхние пуговицы. Строимся плавной кривой по росту. Рядом толкаются еще два взвода электриков с соседнего факультета.

— Смирно!

Прапорщик с жуликоватой фамилией Ющик проверяет выправку. Дергает за ремень Саню Соколова, тычет пальцем в пухлый живот Андрюше Корницкому. Морщится от запаха свекольного самогона, проходя мимо старослужащих. Ругает Толяна Ерофеева за угольный подворотничек. На замыкающих вяло машет рукой.

— Вольно! Перекур и оправиться! Через десять минут построение на завтрак!

Под косыми струями вечного карпатского дождя выдвигаемся в столовую. Два километра по чмокающей коричневой грязи.

— А песню?

Из недр темно-зеленой толпы рождается хриплый тенор Ерофеева:

По аллеям центрального па-арка

С пионером гуляла вдова!

Пионера вдове стало жа-алко,

И вдова пионеру дала!

До института у меня не было опыта подробного общения с кадровыми военными советской закалки. Как человек сугубо гражданский, я с подозрением относился к любым дисциплинарным ограничениям, видя в них покушение на личную свободу. Для меня армия представлялась прежде всего социальным пространством, где нет места индивидуальности. В армии свободно мыслящий субьект является возмущающим фактором и таит опасность. Он стихиен и непредсказуем, а требуется — наоборот. Ему нельзя приказать, следует объяснить. Для чего желательно быть хоть чуть-чуть умнее. А где столько умных найдешь?

Идеальный военный — это робот, умеющий все и не спрашивающий ни о чем. Без разговоров исполняющий команды старших по званию. Сделать такого робота из штатски мыслящего человека можно двумя путями. Либо методично и подробно передать ему все свои знания, разъяснить суть приказа, нарисовав картину происходящего во всех измерениях. Насытить рассказ душевной теплотой и участием. Возможно, вызвать на спор, втянуть в дискуссию. Одним словом — убедить. Обычный подход для нормальных людей.

Второй путь неизмеримо легче: приказать и пригрозить. Никаких мозгов для этого не требуется. Только четкость и исполнительность. Более того, шлифуя регламент ограничений и наказаний, можно построить абсолютно гармоничный мир, где на любое телодвижение есть строка устава. Чем-то напоминает еврейскую Тору..

В арьергарде нестройной колонны, голосящей блатные песни, плетутся калеки в кедах. Вид их уныл и беспросветен. В первый же день они стерли ноги в непривычных сапогах и теперь мучаются. Бедолаги..

Входим на территорию части. Ющик командует подтянуться и не выглядеть пидорасами.

— Кругом офицеры шныряют, имейте вид!

Хоть и пусто в желудке, хоть и требует организм подпитки, но никакого аппетита при заходе в столовую не ощущается. Уже изучили меню наизусть. Каша из неизвестной агрономической науке крупы, черствый хлеб да тусклый чай с молекулой сахара. Гарниром к жилистой говядине дают пюре из картофельного или горохового концентрата. Кормят по третьей категории. По четвертой кормят на зоне. Напрашиваются невольные ассоциации.

— Начать прием пищи!

Ковыряем тарелки, напираем больше на хлеб. Упиваемся чаем. Не все — ходят слухи, что в чай и кисель добавляют бром килограммами. Солдат должен быть спокойным.

— Закончить прием пищи!

Некоторые успевают заглянуть в буфет. Там буйство ассортимента: ломкое печенье, карамельки, сигареты «Прима». Самые ловкие бочком проникают в соседнюю столовую для офицеров и успевают зачерпнуть половник-другой дармового компота из бочки.

— Строимся!

Дождь не прекращается.

— Идем на занятия в ТЭЧ!

Дочмокали до ангаров. Внутри сверкают аллюминевой обшивкой стройные ряды самолетов. Но нас к ним не допускают. Так, издали поглядели, послушали бубнёж авиаинженера, полюбовались на стертые плакаты — и хватит.

Дождь вроде закончился. Даже солнце краешком выглянуло.

— На стадион! Проверим физподготовку!

С первых дней учебы в институте нам дали понять, что отныне мы — люди почти военные. Обязательная форма, устав и так далее..

Прессинг начинался от проходной. Там с восьми часов утра, кроме штатного вахтера, дежурил строевой офицер военной кафедры. От его бдительного ока не мог ускользнуть ни один изъян во внешнем виде студента-курсанта.

Список изъянов был протяжным, как песнь кочевника.

Волосы торчат из-под фуражки. Ботинки не траурно-черные. Узел галстука чересчур моден. Цвет рубашки вольнодумно цветаст. Погон скособоченный. Это что — борода?! Зимой — волосы торчат из-под шапки. Шарф антиформенный. А где шинель? — какая еще куртка?

Шагом марш отседова. Переодеваться, гладиться, стричься..

Через дорогу от института располагалась парикмахерская. На самом видном месте там гордо реяло знамя «Победитель городского соревнования». Еще бы — ежедневно к ним нескончаемым потоком шли обросшие небритые молодые юноши в авиационной форме. План, премии, почет.. Персонал парикмахерской молился на наших неуёмных солдафонов.

Зверства достигали апогея на утреннем построении в военный день. Особенно допекал строевик Савенков.

— Так! Взвод! Вытянуть правую ногу вперед! Задрать штанину!

И медленно шел вдоль строя. Периодически останавливаясь.

— Почему носки голубые?

— Это синие.

— Это голубые! А должны быть черные или темно-коричневые. Командир взвода, пишите выговор.

Возле Шурика Соколова, нашего скромного тихони, подполковник Савенков задержался дольше обычного.

— Я же сказал — задрать штанину!

— Я задрал.

— А почему носков не вижу?

— У меня ботинки зимние, типа сапог. На молнии.

— Тогда задери штанину выше. Еще выше! Еще! Почему нога? Откуда нога?!

— Носки короткие, раньше сапога кончились.

Савенков в замешательстве. Смотрит на Шурика с ненавистью.

— Расстегни сапог!

Шурик расстегивает молнию.

— Ага! — кровожадно вскрикивает Савенков. — Малинового цвета носки, да еще в горошек!

— Так не видно же их, — слабо возражает ошалелый Шурик.

— Тебе не видно, а мне все видно! Командир взвода, пишите строгий выговор.

И дальше пошел.

Офицеры технического профиля, читавшие нам лекции, вели себя скромнее. К внешнему виду особо не придирались.

Но встречались исключения.

Майор Баранов, по кличке «Баран Майоров», ходит вдоль рядов и нудным голосом разъясняет принципы бомбометания. Мы сидим, вроде как записываем.

Майор замирает возле Володи Шестоперова. Или Феликса, как мы его называем за чекистский кожаный плащ.

— Что-то у вас подстрижка не в порядке.

Феликс недоуменно пожимает плечами. Волос у него мелкокучерявый и жесткий, растет плотной колючей шапкой. Расческе не поддается.

— Да вроде нормально всё..

Майор отчеканивает:

— Не в порядке! Идите постригитесь и возвращайтесь.

Спорить не будешь.. Феликс ищет двугривенный в кармане и уходит.

Через полчаса оболваненный студент возвращается на свое место.

Майор продолжает читать, прогуливаясь между рядами. Опять задерживается возле Феликса.

— Что-то плохо вас обровняли.

— Как обычно.

— Скуповато вас обровняли, — настаивает майор. — Сходите-ка в парикмахерскую еще раз. Потом доложите.

Феликс, скорчив матерное лицо, исчезает в дверях.

После перерыва он вновь на своем месте.

Майор, взяв указку, тыкает в висящие на стене схемы. Периодически он задерживает взгляд на голове Феликса. В какой-то момент прекращает рассказ, кладет указку.

— Курсант Шестоперов! Ну, не могу я видеть вашу подстрижку! Ну, торчит же всё в разные стороны!

Вспыльчивый Феликс выходит из себя:

— Вот такие у меня волосы! Что ж мне, наголо обриться?!

— Тоже выход, — светлеет лицом майор. — Сходите и постригитесь как следует, чтоб не торчало.

— У меня больше денег нет! — разъяренный Феликс выворачивает карманы.

— Я вам дам рубль, возьмите. Вернетесь — доложите.

Не вернулся Феликс. Пошел к речному вокзалу пить пиво на майорский рубль.

Три года абсурдных еженедельных занятий на военной кафедре пролетели незаметно. Пробил час армейских сборов.

— Построились!

Толпа молодых людей с рюкзаками и сумками, звеневшими стеклом, выстроилась в два ряда перед поездом.

— Командиры взводов! Проверить наличие состава!

Пошла перекличка.

— Здесь!.. Я!.. Тут!..

Итого семьдесят человек. Нас, асушников с эвээмщиками, двадцать с копейкой, остальные — социально близкие электрики.

Командиры, майор Фомичев и подполковник Дмитриев, встали перед строем для торжественной речи.

Большей частью говорил низенький плечистый подполковник. Майор, смешным лицом напоминавший перевернутый кукиш, дополнял его слова бытовыми подробностями, нещадно картавя.

— Нам предстоит дальний путь. Через Киев, на Карпаты. Ехать будем долго. Возможны остановки.

— На пеггон не выходить! Потегяетесь, ждать не будем.

— Командиры взводов раздадут сухие пайки. Чай бесплатно.

— Домашнее едим побыстгее! Стухнет, отгавитесь — лечить не будем.

— Ну и без безобразий. Соблюдаем мораль. Особенно алкоголь.

— У кого что есть — можете сдать нам. Гугать не будем.. — весело заключил майор.

Повезло нам с полканами. Дмитриев накануне отъезда звание очередное получил — венец карьеры! — и теперь наслаждается жизнью. Можно сказать, купается в океане армейского счастья. Фомич вообще свой в доску человек, душевный и отзывчивый, хоть и не без косточки в голове. Запросто могло быть хуже. Достаточно вспомнить Савенкова..

Заполнив плацкартный вагон по соседству с рестораном и распределившись по местам, мы вытащили дорожную снедь. Открыли вино.

— Ну, тронулись..

Полканы благоразумно поселились в другом вагоне.

Ехали действительно долго. Вернее сказать — тащились. С остановками в каждой деревне.

Разумеется, пьянствовали. С большой буквы пьянствовали. И чего только не творили. Карнавал в полный рост. Крики, песни, снова крики.. Бутылки стеклянными ласточками летели из окон. Гражданские пассажиры боялись нос показать. Так и ехали без ресторана.

Щуплый электрик Сережа по кличке Мандей, напившись, попросил товарищей — раз уж в армию едем! — обстричь его наголо. Сначала ножницами, потом бритвой. Волосы ровным слоем сыпались на пол с его маленькой и бугристой, как айва, головы. Промежуточные результаты стрижки Мандей отмечал шумными тостами. Наконец, доведя лысину до штукатурной белизны и продезинфицировав горстью водки, Мандей стал гордо расхаживать по коридору, выпивая с каждым встречным за свой новый имидж. Через час его бесчувственное тело вернули в родное купе и водрузили на третью полку, чтоб не мешался.

Больше всех страдала проводница Олеся, единственная женщина на весь вагон. К ней в служебное купе регулярно вламывались гости, по одному и по много. Без цели разврата, но с намеками.

Поэтичный Вовчик Судоплатов, качаясь в дверях, лирическим голосом напевал:

— Олеся, Олеся, Оле-е-еся..

И тут же добавлял речитативом, борясь с отрыжкой:

— Олесь, п-п-у, ну ептвоюмать..

Кажется, он ей нравился больше остальных. Во всяком случае, на Вовчика она ругалась не так ожесточенно.

В соседнем купе скулил жалобную песню электрик Санюк:

— И одино-о-о-чества дорога так длинна..

Пел и плакал.

К ночи карнавал стал угасать. Одиночные тени еще бродили по коридору, кто-то в дальнем углу еще щипал гитару, но крики и песни уже стихли, обнажив мерный перестук колес поезда..

Вдруг раздался непонятный грохот. Срочный шухер: Мандей с полки упал!

Картина, исполненная эпического трагизма: окровавленный череп ничего не понимающего Мандея, группа едва стоящих на ногах товарищей хлопочет над ним с полотенцами, траурные вопли проводницы.. К счастью, нашлась дежурная аптечка. Подергали слабо шевелившееся тело за руки и за ноги — вроде целы. Искупали хрупкую мандееву голову в зеленке с йодом, перебинтовали кое-как в сто слоев, налили успокоительного, сами приняли. Мандей сначала смотрел вокруг с тоской и болью, потом заулыбался. Потребовал налить еще. Кажись, обошлось..

Утром второго дня, ближе ко Львову, конечной станции, по вагону с инспекцией прошлись наши командиры. Вдоволь налюбовавшись на наши опухшие лица, они настоятельно порекомендовали закончить с карнавалом и привести себя, наконец, в минимальный порядок. И вообще, больше быть похожими на будущих офицеров..

Я стоял в коридоре у окна и наблюдал, как сквозь буйную июньскую зелень прорастают аккуратные деревеньки, потом пригородные домишки. Мелкий дождь моросит без конца.. Вспомнилось, как меня, двенадцатилетнего, везла мама к бабушке в далекий степной город. Как я трясся от страха упасть с верхней полки. Как сосед по купе, пожилой казах, угощал нас вяленой кониной. А другой сосед, молодой мужик с седой головой, учил меня разбираться в заполонивших ночное степное небо колючих созвездиях..

Не ко времени эти сборы, думал я. Еще и передвинули на июнь из-за олимпиады. Говорят, по той же причине июль-август проведем мы в стройотряде принудительным образом. А отдыхать когда? Как-то на душе серо и заунывно.. Дома не все в порядке, мама болеет. Любимая девушка не любит. Да и беспокоюсь я, как сложится этот месяц в армии. Непривычно ощущать себя оловянным солдатиком.

Ладно, прорвемся..

На стадионе нас уже ждет подполковник Дмитриев. В майке и трениках, играет бицепцами, на лице счастье светится. Коренастый, широкоплечий, довольный, живот торчит пупком наружу — буддистская статуэтка прямо.

— К турнику по очереди! Двадцать подтягиваний и подъем-переворот, каждому.

Один, другой, третий.. Подошел мой черед. Со скрипом и мычанием подтянувшись два раза, остаюсь висеть на перекладине без движения.

Дмитриев возмущен:

— И это будущий офицер! Какой пример будете давать для солдат?

Хотелось сказать, что не собираюсь никогда и ни для кого служить примером. Даже для себя. Но промолчал.

— Так, тренироваться каждый день вечерами! Буду проверять!

Бегом кружок вокруг футбольного поля. В сапогах — издевательство.

— Теперь — подвижные игры. Есть мячи.

Ага. Ну-ка..

— Товарищ подполковник, на воротах постоите?

Дмитриев скромно улыбнулся:

— Отчего ж, можно..

Сначала в левую девятку, потом в правую. По углам побью.. А сейчас — позорные, навесиком..

Взмыленный вояка, отряхивая песок с майки, хмуро командует:

— Завершаем физподготовку.

Одели гимнастерки, нацепили пилотки и пошли обратно в общагу неровным строем.

Под мелким противным дождем, обычным в этих краях, форма разбухает и наливается свинцовой тяжестью.

О, какое блаженство — сбросить сапоги и плюхнуться на койку. По кубрику распространяется терпкий, вышибающий слезу запах солдатских портянок.

Лейкину не лежится. Он свесил вонючие ноги мне в лицо и с кем-то разговаривает, похохатывая.

— Игорь, — кричу ему, — убери свои конечности. Или, по крайней мере, пальцами не шевели. Это ж пытка..

Ноги убрал, свесил голову:

— Внизу лежишь — терпи. Не нравится — давай меняться.

Как он мне надоел.. Третье лето мы с ним ложе делим. В стройотрядах, теперь в армии. Сроднились до предела. Сиамские близнецы, ей-богу.

— Строимся на обед!

Я глянул время. Пилять, меньше часа отдыхали.

И снова под дождь, грязь месить.

— Начать прием пищи!

В рот не лезет эта бурда. Кабы не перманентный голод — даже не притронулся бы. Но надо хоть чем-то желудок заполнить, иначе окочуришься.

— Закончили прием пищи!

Подходят наши вояки.

— Вручаем вам руководства по технической эксплуатации техники. Будете заниматься на самоподготовке. В перерывах читайте политинформацию.

Да-да, обязательно..

Топ-топ, хлюпаем по дороге. Мрачно-то как на душе. Может, песню?

— С пионером гуляла вдова!

Стрый — первый раз о таком городе услышал.

— Военная часть номер 36662, — чеканил слова Дмитриев. — Можете сообщить родным. Письма дойдут.

Нифига себе часть. Высокие кирпичные здания, школы, магазины. Стадион с трибунами. Аэродром больше внуковского.

— Полк — один из трех полков передового базирования в СССР, — продолжал подполковник. — Очень уважаемый полк. Будем ходить в ТЭЧ. Нечасто, но иногда. Распорядок поддерживаем. Сейчас едем на место вашей дислокации.

Фомич объяснил:

— Туда, где жить будете..

— А вы разве не с нами? — фальшиво заволновались некоторые.

— Мы будем жить в офицерском общежитии. Вас селят в другой общаге, пожиже. И подальше. И вообще, теперь вы — солдаты. Начальниками над вами будут местные прапорщики и так далее. Мы осуществляем общее руководство.

Нас отвезли километра за два от части. Два длинных одноэтажных барака тоскливо смотрели окнами друг на друга. Между ними сбоку ютился бетонный туалет. Напротив из некошенной травы сиротливо рос турник, главный спортивный снаряд в армии. Вокруг — какие-то рвы и заборы с колючей проволокой.

— А жрать где?

Фомич вздохнул:

— На пгием пищи будете ходить в солдатскую столовую. То есть в часть.

Народ зашумел:

— Ого.. Три раза в день туда-обратно.. Очуметь..

— Отставить разговоры. Сейчас едем на склад получать обмундирование.

Выдавали всё, от пилотки до исподнего. На трусах и майках отвратительной каплей висело фиолетовое клеймо с инвентарным номером.

Гимнастерки меряли, катаясь от смеха.

— Чё рукава-то длинные такие?

— Чтоб пальцы не мерзли.

— А штаны-то — бабские! У солдат таких жоп не бывает!

Для моего дружка Игоря Лейкина, разрядника по боксу в наилегчайшем весе, гимнастерку еле отыскали. Наилегчайшего размера. Все равно на нём она смотрелась азиатским халатом.

— Других нет, — разводил руками каптерщик. — Рассчитано на мужчин.

Электрик Ивакин, обладавший огромным и круглым, как глобус, черепом, никак не мог подобрать пилотку. Самая большая из них, словно иудейская кипа, терялась на полюсе его кудрявой головы. Напротив, Мандею любая пилотка закрывала уши, несмотря на толстый слой бинтов.

Старики — те из нас, кто уже служил, — сосредоточенно перебирали стираные портянки. По одним только им известным приметам выбирая самые удобные. Нам оставляя рваные да дырявые.

Пришла очередь сапог. Я прикинул на носок, в уме прибавил портянку — сойдет.

Наконец, закончили с обмундированием. Стоим, смотримся.. Вот мы и солдаты.

Колманович и Меркулов, бывшие моряки, недовольно бурчат:

— Бушлаты удобнее.. Да в клешах — красавцы были.. Сгнием в этих сапогах.. Пехота..

Сдав гражданку каптерщику, мы повзводно разошлись по кубрикам и стали разбирать кровати — двухярусные нары. Старики, прокачав права, выбрали себе места потише да подальше от сквозняков. Нам с Лейкиным достались нары у самой двери. Скинулись на пальцах, кому лежать на нижней койке. Повезло мне.

Так же распределили полки в тумбочке. Мыло, щетка, зубная паста, одеколон с бритвой. Лейкин еще туда втиснул боксерские перчатки:

— Каждый день тренироваться буду!

Взводам представили прапорщиков. Нам достался упитанный круглолицый мужичок по фамилии Ющик. Он скомандовал построение и повел новоиспеченных солдат на ужин.

Возле соседнего домика кучкуется гражданская молодежь. Как выяснил неутомимый Лейкин — студенты из МАИ, практику проходят. Уже домой собираются, завтра поезд. Томящийся похотью Игорёк успел завязать знакомство с одной из студенток, крупной девахой в джинсах. Надеется успеть ее охмурить. С его напором и энергией — запросто.

Но это вечером. Сейчас просто валяемся без сапог. Надо мной висит силуэт лейкинской задницы, укутанный матрасом. Ритмично подрагивает, скрипя пружинами. Что он там делает, к свиданию, что ль, готовится?

— Строимся на ужин!

Господи, весь день — сплошной марш-бросок в столовую и обратно под косым холодным дождем. Гимнастерка взопрела от сырости и пахнет лошадью. Ноги сколько ни мой, все одно — смрадные до омерзения.

Старикам это быстро надоело, и пошли разговоры, что, мол, на ужин пускай молодые только ходят, а стариковские пайки пусть в казарму приносят. Некоторые из молодых вроде согласные были, а я громко отказался. Пошли косые взгляды, взводный прикололся и дал мне наряд вне очереди за фигню какую-то. Ну, помыл я стены два часа, ничего страшного.

— Закончить прием пищи!

Наконец-то.. После ужина — самая жизнь. Строго по интересам.

Старики построили свой мирок. Не вселенную, со звездами и далекими планетами, а именно мирок. Завалинка, курево, разговоры про харчи и прошлую службу. Матерные истории, взрывы хохота. Нас там особо не жалуют. А мы и не просимся.

Судоплатов подбирает что-то на гитаре, показывает Коле Соколову. Оспин с Корницким анекдоты травят. Кто-то книжку взял и читает у окна, лампочка в кубрике больно хилая. Я лежу с закрытыми глазами и сочиняю стихи. Не получается.. Надо бы подворотничек постирать. А, завтра..

Зашел Ивакин:

— Целлофана прозрачного ни у кого нет?

Он одержим идеей закатать подворотничок в целлофан, чтоб не стирать ежедневно.

— Дубина! Шею натрешь, волдыри пойдут.

— Все равно, надо попробовать.

Репутация у Ивакина одиозная. Во всё суется, всем хочет помочь. Лицо предельно серьезное, огромный плоский лоб в глубоких поперечных морщинах, выдающих напряженную мозговую деятельность. Результатом каковой являются бредовые, абсолютно сумасшедшие идеи. Его никто не слушает.

Вроде опять солнышко вылезло. Айда на улицу.

Группа озабоченных здоровьем электриков насилует турник. Рядом тренируются наши любители-каратисты во главе с Серегой Минаевым, единственным профессионалом. Коричневый пояс, во всяких турнирах участвует. Серега показывает упражнения, остальные несмело повторяют. В том числе Витя Пронин, стокилограммовый амбал с румяным и вечно смеющимся лицом. Тяжело ему, ногу выше пояса задрать живот мешает. Зато кулаки — с мою голову. Зачем такому карате?

А солнышко-то припекает. Мы подставляем ему лица в надежде поймать редкий загар.

Вот и Лейкин с мамзелью. Чинно фланируют туда-сюда перед нами под ручку. Игорь рассказывает что-то забавное, девушка смеется и кивает головой. Ух какая она к низу широкая, аж джинсы в натяг. Вдова и пионер.. Интересно, он ее в казарму потащит или в ров за кустики?

На крыльце нарисовался Мандей. Страшное дело.. Без пилотки, без снятых вчера бинтов — инопланетянин, пострадавший в пьяной драке. Зелено-желтый бритый череп исполосован лиловыми шрамами, лицо в фиолетовых синяках.

Оглядев кислым взором окрестности, Мандей вычисляет Лейкина.

— Не сложится у них, — заявляет он авторитетно.

Мы шумно возражаем:

— Ты не знаешь Игоря, он любую уговорит.

— В гнусном потном прикиде? С немытой сколько дней шеей? О портянках вообще молчу.

— Сапоги не обязательно снимать..

— А галифе? Там внутри — ад.

Лейкин продолжает фланировать, бросая на нас зловещие взгляды. Все слышит, чудовище..

Мамзель, извинившись, заскакивает в бетонное чрево туалета. Через мгновение оттуда раздается резкий физиологический звук.

Мандей радостно хлопает в ладоши:

— А чувиха — тоже не промах! Беру слова обратно — сложится у них!

Солнце упало за горизонт. Сразу пошел дождь.

Мы возвращаемся в кубрик под свет тусклой лампочки. Старики кучкуются в каптерке. Гонец сбегал на станцию за два километра и принес им пузырь вонючего свекольного самогона. Теперь до утра гудеть будут.

Прискакал мокрый Лейкин.

— Ну как? — спрашиваю.

— Динамо. Ну их.. Кисель еще этот гадский.. Копим силу до Москвы.

Скинув форму, зарываемся в постель. Под ритмичный шелест пружин слипаются веки. И никаких снов.

Иногда про нас забывают. Начальство после обеда исчезает, мы болтаемся в части, предоставленные самим себе. Ходим туда-сюда по дорожкам, глазеем. Не забываем отдавать честь редким офицерам. Внимания на нас не обращают. Партизаны, что возьмешь..

Но секретность — на марше. Тут ров, здесь забор с колючей проволокой. Хотя охраны почти не видно.

На занятиях в ТЭЧ военная тайна блюдется строго. Техническую документацию показывают краешком. Записывать ничего не разрешают.

Сразу вспоминаются годы военной кафедры. Там существовала должность «секретчика», таинственная и непонятная. Выбранному на эту должность студенту вменялось целый день везде и всюду таскать в руках портфель с жутко секретными документами, которые он получал у дежурного офицера под роспись утром и сдавал по окончании дня. Что за документы, какие-такие термоядерные тайны в них жили, зачем их нам, раздолбаям, доверяли — одному богу известно. Видимо, таким образом старались воспитать в нас чувство ответственности. Ну-ну..

Отобедав, плотно клубимся в узком коридоре у дверей кафедры, ожидая команды войти. Болтаем, анекдоты травим, футбол обсуждаем. Громче всех шумит Вовчик Судоплатов, рослый веселый здоровяк, капитан нашей факультетской сборной.

— Да твой «Спартак» опять в этом году вылетит, — смеется он. — А чемпионом «Динамо» будет.

Тут Славик Оспин, приятель его, как-бы невзначай роняет:

— Судоплатов, ты ж вроде с утра с портфельчиком секретным ходил..

В глазах Вовчика мелькнул ужас.

— Блин! — он растерянно смотрит на свои пустые руки. — Где?! Когда?!

Тут дверь открывается и наш взводный командует:

— Заходим..

Судоплатов опрометью бросается к лестнице и исчезает.

Десять минут спустя его жестко отчитывает тогда еще майор Дмитриев:

— Почему опаздываете на лекцию? Где шляетесь? Да еще с важными документами! А если бы потерял?! — от подобного предположения короткий чубчик на лбу подполковника встает дыбом. — В военное время за такое — навсегда расстреливают!

Вовчик со скорбным видом, кивая головой, выслушивает офицера. Потом садится на место. Шепотом рассказывает:

— Обыскался! Ни в столовой, нигде.. Всё перерыл..

— Где нашел-то?

— В сортире. Оставил, когда хезал перед обедом, — объясняет еще не отошедший от испуга Вовчик, вращая глазами. — Уборщица уже в помойку выкидывала, едва отобрать успел.

Правильно, этому портфельчику в помойке самое место. Не знаю, сколько поколений студентов его таскало, наверняка и до студентов он эксплуатировался сверх меры, и за эту свою долгую жизнь портфель износился до состояния омерзительной ветхости. Расклееный дермантин висит клочьями, ручка полуоторвана, железные уголки отскакивают. Одним словом, без слез не взглянешь.

Невероятные муки несение вахты секретчика доставляло Андрюше Корницкому. Эстет и модник, любимец девушек, всегда подчеркнуто элегантный, он со страдальческим стоном принимал портфель утром и потом весь день прятался в недрах военной кафедры, избегая показываться на людях. Но кушать-то хочется.. Надо было видеть его лицо, когда симпатичные знакомые студентки, встретив его возле столовой, с издевательским смехом замечали:

— Ой, Андрюша, что это у тебя в руке..

Андрюша мялся, как мог отшучивался, а потом, искренне матерясь, лупил портфелем о стенку:

— Козлы, сволочи..

И облегченно вздыхал, сдавая вечером портфель дежурному офицеру.

О пользе писем. Прямо душа радуется хоть какую-то весточку получить из внешнего мира. А то ж как в пещере живем, ни телевизора, ни газет. Черпаем новости из бессвязных политинформаций наших прапорщиков.

Получил письмо из дома. Вроде все нормально. Не очень, конечно, но главное, что не хуже. Написал ответ, — ну как ответ? — жив-здоров, обрыдло все тут, но креплюсь и набираюсь армейского уму-разума в малых количествах. Скорей бы кончилась эта байда. Письмо написалось легко и свободно, за пять минут, как разговор по телефону с приятелем.

Буквально через два дня взводный опять протягивает конверт. Господи, че случилось? Смотрю — почерк на конверте незнакомый, ровный чуть с наклоном, почти ученический. И адрес обратный чудной, адлерский. Раскрыл — ба! мне пишет любимая девушка, милая Леночка, смешливая кареглазая однокурсница. Та самая, которой я вроде побоку. Оказывается, она отдыхает на турбазе в Красной Поляне. Рассказывает, что они там по горам активно шляются, осваивают туристические маршруты. Даже какой-то значок получить собирается. Интересуется, как идет моя служба. Рекомендует написать ответ побыстрее, а то они скоро заканчивают и перебираются на новый адрес ближе к морю.

Вот теперь я в своей стихии. Стянул у Коли Соколова тетрадный листок с ручкой, распластался на койке и принялся сочинять ответ. Каждое предложение оттачиваю, каждое слово выверяю. И так на душе тепло.. Теперь понимаю зеков и солдат, трясущихся и льющих слезы над редкими весточками от родных людей.

Удовольствие растягиваю на весь вечер. Запечатав военный конверт, отдаю взводному. И теперь до самого дембеля буду ждать ответ. Увы, напрасно..

Вечерами, если выдалась хорошая погода, сами себя развлекаем. Исключительно после ужина — остальное время суток занято маршами к столовой, выслушиванием бреда наших вояк и бессмысленными скитаниями по территории части.

Анонс дня — «Бой боксера Лейкина против каратиста Минаева».

До первой вавы. Ногами не бить.

А перчаток-то только одна пара. И как? Договорились другую руку замотать вафельным полотенцем.

Окруженные плотным кольцом зрителей, соперники начали бой.

Выжидают, не бросаются. Молотят кулаками воздух.

За Серегу болеют электрики, за Лейкина — мы.

— Игорь, стереги его правую. И двигайся больше.

Раскочегарились, пошли удары в корпус.

— Серега, голову прикрывай..

Не прикрыл. Игорек, сделав ложное движение, мощным боковым достал-таки рукой с полотенцем правую щеку соперника. Тот среагировал моментально — двинул ногой Лейкину по яйцам. Звон был слышен в соседней части.

— Брэк! — скомандовал исполнявший роль судьи Пронин.

Серега долго извинялся:

— Рефлекторно, сам не хотел. Годы тренировок сказались.

На его щеке горит кровяная ссадина.

Мы успокаиваем багрового от боли Игоря:

— Ничего, здесь это без надобности, заживет. Здорово ты его..

В следующий раз играем в футбол. Мячик сперли со стадиона, рвань рванью. Выбрали ровную площадку возле забора с окоплением.

В воротах солирует Славик Оспин. Вообще правил не знает.

— Руками, руками бери! — орет ему Судоплатов. — Можно тебе, можно..

— У меня там сигарета в руке!

Запулили мячик через забор. Матч окончен.

Толян Ерофеев в присутствии свидетелей на спор съел слизняка. За рубль. Проигравший спор Судоплатов, деливший с Толяном нары, спешно скручивает матрас и переселяется на другую койку:

— Я с этим слизняковедом больше спать не буду..

Ко мне подходит Санюк. Заговорщески шепчет:

— Выпьем?

Я развожу руками:

— Так нечего же.. Тащиться на станцию неохота, да и темнеет уже.

— Ерунда, — отвечает Санюк. — Одеколон есть?

Я аж онемел.

— Рекомендую попробовать, — продолжает Санюк, — лишний опыт в жизни не помешает.

Все равно делать нечего.

Третьим привлекли электрика Азарова. Я принес одеколон из тумбочки.

— «Шипр» — прочитал Санюк. — не пойдет, горчит. Лучше тройной найди.

Взял тройной у Лейкина.

Отошли за кустики. Азаров достал из кармана мутный пластиковый стаканчик. Пара кусочков черного хлеба с ужина. Банка с водопроводной водой.

Распоряжается Санюк:

— Так, по пятьдесят грамм. Нет, водой не разбавляй, лучше запей. И сразу закусывай.

Я, выдохнув, глотаю зеленую жидкость. Гадость.. Запил водой — одеколон. Заел хлебом — одеколон. Всё кругом — одеколон.

Полночи провел в туалете, изрыгая остатки кишок. В голове муть, руки трясутся.

Утром построение. Прапорщик Ющик медленно идет вдоль строя, раздавая замечания.

— Че ремень болтается?.. Почему расхлябанный?.. Верхнюю пуговицу мама тебе застегнет?..

Возле меня замер:

— Вот — молодец! подтянут, застегнут. С утра одеколончиком пахнет. Всем брать пример!

И — строем на завтрак.

— С пионером гуляла вдова!

Старикам живется привольно. «Дедовщинка!» — периодически восклицают они с радостью. Прапорщики к ним особо не придираются, различая сержантские нашивки.

Удивительно, какие иногда из нормальных с виду людей чудища вылезают в таких условиях.

Мы, армейские новички, воспринимаем это как неизбежные трудности. Да и не шибко они нас напрягают.

То ли дело у электриков. Там среди стариков объявился один шибанутый, отставной старшина-пограничник. Уму непостижимо: четыре года бок о бок учился, списывал контрольные, портвейн разливал — а тут будто подменили. Дорвался до командирства.. Заставляет койки застилать аж до звона пружин. И подушки укладывать по ниточке. Не скупится на наряды, вплоть до чистки сортиров.

Ребята затаили на него обиду:

— Ничего, отбаяним, он у нас попоет..

Наш взводный, еще в самом начале представляя прапорам личный состав, неожиданно причислил к старикам своего другана, старосту учебной группы, никогда не служившего. Тот так с ними и кучкуется, и бровью не ведет, и с нами общается, будто действительно сам из них.

Что такими людьми движет?

Большое удивление дедушек вызвало принятие присяги. Это для нас оно впервой. А они-то уже присягали.

— Чудеса! — качали головами деды. — Ну да ладно, еще разок прочитаем..

Погладились, подворотнички свежие пришили, сапоги пахучим кремом намазали. Выстроились плотной колонной на плацу. Все атрибуты налицо — знамя, начальство, текст присяги. Громко восклицая в конце — «Служу Советскому Союзу!» — я ощутил неожиданный комок в горле. Вот что значит правильно выстроенная идеология.

От руководства полка нас поздравлял начальник разведки, низенький капитан с круглым и коричневым, как подгоревший блин, лицом. Особенно запали в память две последние фразы:

— Теперь вы — воины славной Советской Армии! Теперь вас можно судить и расстреливать!

В честь праздника в столовой закатили пышный обед. В дополнение к жилам и концентрату с жидким бромом на тарелке у каждого партизана красовались тощая булочка и яйцо вкрутую. Гуляем..

Сидим с Лейкиным на крылечке, ловим редкое солнце. Игорь подбирает на гитаре последний хит сезона, песню из «Трех мушкетеров». Я подпеваю:

Невесте графа де ла Фер

всего шестнадцать лет..

Рядом бездельничают сокурсники. Вовчик Судоплатов кивает головой в такт и удивляется:

— Надо же, раньше этот Дунаевский всякую муть сочинял, вроде музыки к фильму «Цирк». А теперь за ум взялся..

Мы с Лейкиным начинаем перевирать слова, выстраивая скабрезный подтекст:

Но что с женой, помилуй бог,

Конь кончил сгоряча..

Народ млеет.

Кошмар, что с мужиками на полном безбабье творится..

Вовчик берет гитару и, зажав суровое «ля», исполняет зажигательную песню про то, как молодой пацан случайно оказался в лифте с девушкой. И как у них всякое случается за время короткой поездки. Мы хором горланим припев:

В лифте, в лифте ехать интересно,

В лифте сокращается наш путь.

В лифте можно пламенно влюбиться,

В лифте можно с шиком отдохнуть!

Солнце спряталось за тучами. Стал накрапывать дождь.

Я зашел в кубрик к электрикам. Там разворачивается спектакль. Они где-то надыбали тусклую ксерокопию подпольного индийского эротического трактата. Видать, у маишных студентов сперли. Теперь ради смеха разучивают немыслимые позы. В ролях — Санюк и его приятель Азаров. Режиссер — уже покрывшийся на разноцветной голове колючей шерсткой Мандей.

— Так, — командует он, слюнявя палец и вглядываясь в плохо читаемый текст, — позиция номер шестьдесят восемь. Здесь придется попотеть.. «Она садится на левое колено, правая нога согнута вперед.» Кто у нас сейчас — она?

— Я, — откликается Санюк. — В прошлый раз Азаров был.

Оба раздеты до маек, но в галифе, от греха подальше.

Санюк принимает заказанную позу на койке.

— «Руками она, выпрямившись, держится за скрученный канат и слегка на нем подтягивается» — продолжает диктовать Мандей.

— Где я канат-то возьму? — возмущается Санюк.

— Прояви солдатскую смекалку, — советует Мандей. — За верхнюю койку ухватись. Так.. Теперь — он. «Обхватив своей согнутой в колене правой ногой ее правую ногу, левую он просовывает под нее, не сгибая».

Азаров разводит руками:

— Это как?

— Делай и не спрашивай. Полагайся на интуицию. Ты у бабы в постели тоже спрашиваешь?

Азаров, кряхтя, подлезает под Санюка, вцепившись ему в засаленную колючую майку.

— Аккуратней, — замечает Санюк, — лифчик порвешь французский.

Оба актера уже взмокли от напряжения.

— «Он откидывается назад на вытянутые руки».

Азаров отпускает майку Санюка и, падая назад, больно стукается затылком о стойку нар. Отматерившись, приподнимается на локтях:

— Скоро там? Читай дальше, мудила, а то затекаю!

Мандей, театральным жестом выбросив руку, торжественно провозглашает, не отрываясь от текста:

— Вводи!

— Куда вводи!? — кричит Азаров с опрокинутым лицом. — Тут еще полметра пространства.

Мандей машет на него рукой и продолжает:

— «Она медленно раскручивается на канате, погружая его бамбук в свою орхидею».

В попытке развернуться Санюк тычет шершавой пяткой в лицо партнеру. Тот, защищаясь, поднимает руку и вновь стукается затылком. Не выдержав, оба с диким хохотом сползают на пол.

— А вот у индусов получается, и неплохо. — Мандей бережно сгибает ветхие листы. — Не доросли вы еще до позиции за номером шестьдесят восемь. Всё, перекур. Пять минут на оправиться — и снова в бой..

Я вернулся в свой кубрик.

Следом зашел Ивакин:

— Ни у кого мази кожной нет? А то что-то шея распухла..

Бытие определяет сознание. Постепенно привыкаем к солдатской жизни. Даже мысли в мозгу вращаются чисто армейские — пожрать бы досыта, поспать бы всласть, избежать бы работы. От чутких глубоких и духовных размышлений, вроде сочинения стихов, отвык полностью. Включился автомат, ать-два. Встал, оделся-умылся, строем на завтрак, обратно, строем на обед, обратно, на ужин — обратно. Жуть какое насыщенное бытие.

Взводный недоуменно улыбается:

— У полканов совсем крыша съехала!

Выяснилось, что скуки ради они нашими силами решили местных офицеров побаловать.

— А не могли бы вы, товарищи курсанты-партизаны, концерт самодеятельности придумать? День рождения части на носу, типа юбилея. Будет праздничное мероприятие в доме офицеров. Приказ понятен?

А то..

В режиссеры концерта сразу попытался выдвинуться Мандей. Но был грубо отшит:

— Не те мизансцены пропагандируешь.

Во избежание недоразумений его вообще к выступлению решили не привлекать.

Главным постановщиком избрали электрика Варганов, имевшего скромный опыт по этой части в стройотрядах.

Исходя из имеющегося контингента, стали формировать программу.

Сначала — лирическая часть. Пара военных песен, исполняемых с глубоким чувством.

Затем сценки из солдатских будней. Побольше грубого юмора.

В финале — патриотическая ода родной армии всем составом.

На возможный бис — по ходу придумаем.

Так, программа готова, теперь выбираем артистов. Желающих — море.

К удивлению, старики оказались глухи к искусству.

— Баловство, — заявили они, — и так неплохо живем.

Ну и бог с вами..

Репетировали в промежутках между походами в столовую. Ради такого случая выбили у полканов освобождение от всякой мути вроде экскурсий в ТЭЧ и покраски бесконечных заборов.

Я открывал рот в хоре и кривлялся в глупой сценке. Изображал студента на экзамене военной кафедры. Ради этого научился шагать иноходью. Да так в образ втянулся, что потом отвыкнуть не смог, всех смешил.

Основными гитаристами был Вовчик Судоплатов и Лейкин. Им подыгрывал на пианино Варганов. Громко ругал:

— Ну что вы все в ля-то исполняете? Заунывно выходит, как на кладбище..

Гитаристы прилежно кивали головами, но тональность не меняли.

К Варганову несмело подошел Витя Пронин.

— А может, — спросил он, — чуток спорта покажем? К примеру, карате.

Полканы поддержали начинание:

— Очень хорошо! Физподготовка, демонстрация умения дать сдачи врагу — очень хорошо!

В итоге концерт неожиданно прошел «на ура». Представили нас как агитбригаду московских студентов-курсантов. Живенько так отработали. Не без мандража, естественно, все-таки большинство первый раз в жизни перед публикой выступали. Офицеры, правда, затосковали поначалу, когда мы ныли лирику. Но грубые сценки их слегка развеселили. А уж демонстрационный бой Минаева с группой врагов вызвал у офицеров неподдельный интерес. «Так их!» — кричали они Сереге, успевавшему фиксировать удар в миллиметре от лица соперника.

Финальная ода завершилась громом аплодисментов.

Всем участвовавшим в феерии была объявлена устная благодарность. Лучше бы накормили чем-нибудь вкусненьким..

На следующий день в обед нарисовались бравые командиры.

— Ваша служба начальству нравится, — начал подполковник Дмитриев.

— В смысле, без безобгазий, — поддакнул майор Фомичев.

Интересно, какие безобразия мы должны натворить, чтобы начальство насторожилось?

— Втянулись, присягнули, теперь должны почувствовать тяготы, — продолжил Дмитриев.

— В смысле, ответственное задание ггядет.

Что там они мутят? Подозрительно..

Оказалось — замыслили нас в боевой караул ставить.

Задание ответственное. Семь точек охраны периметра аэродрома. В том числе — склады с ракетами. Старший по караулу — молодой лейтенант, нам почти ровесник, только что из училища. Всё по-взрослому. Объект предельно реальный, соответственно — быть настороже.

— Западная Украина, — докладывал Дмитриев, — это вам не девок шарить. Недобитые бандеровцы, отсидев сталинский срок, из тюрем повыходили, воду мутят, молодых подбивают. Каждый год инциденты случаются. Смертельные, вплоть до отбирания табельного оружия.

Лейтенант на пальцах разъяснил основные положения устава караульной службы. Два часа на посту, два часа на сон, два часа бодрствования на подвахте. И так целые сутки. Автоматы настоящие, два рожка боевых патронов. Чуть что — предупреждение, потом выстрел в воздух, потом на поражение.

Короче, мероприятие — серьезней некуда.

Старики недовольно заворчали:

— Дедушек гонять, беспредел..

Взводный составил списки. Нас вперемешку с электриками. Увидев фамилию Ивакина, мы насторожились:

— Чревато. Нельзя таким оружие доверять. Чего померещится — покосит всех к ядреной матери..

После долгих споров дедушек командиры из списка исключили, но Ивакина оставили:

— Пускай мужает.

— Это скорей нам мужать придется.

— Разговорчики..

Провезли по постам, рассказали особенности. Мне достался шестой номер. Шаткая деревянная вышка по ту сторону летного поля. Очень удобно: пейзаж плоский, все как на ладони. Смену за версту видно будет. Это днем, а ночью — разберемся. Седьмой пост неподалеку. Остальные разбросаны по кустам и буеракам.

Я попал в первую смену. Шесть вечера, погода на заглядение. Скинул плащ, расстегнулся. Автомат положил рядом. За спиной — склад ГСМ. Законсервирован на случай войны. Из замаскированной защитной сеткой ямы щерятся острия ракет. Справа забор с колючей проволокой, склад боеголовок. Там своя охрана, настоящая. Изредка слышен лай сторожевых овчарок.

Вдруг зазвякал телефон на вышке. Быстро поднявшись, я схватил трубку:

— Аллё!

— Что значит — аллё? — далекий сухой голос еле слышен. — Почему не по уставу?

Пришлось представиться.

— Поверни голову налево! — скомандовала трубка.

Я повернул. С вышки седьмого поста мне радостно махал рукой Славик Оспин, институтский приятель. Тоже в первой смене.

Молодец, наколол.

Ля-ля-ля, тополя. Долго мы с ним болтали, пока кто-то сердитый не оборвал нашу беседу гулким матом.

Я спустился, сел на пригорок. На летном поле наблюдалось слабое движение. То бензовоз проедет, то истребитель, дав по ушам моторами, пойдет на взлет. Но преимущественно — тишина и пение птиц. Напомнило родные внуковские пейзажи. Эх, сейчас бы домой.. Отец наварил борща целую кастрюлю, наваристого, с укропчиком. Намажу хлеб маслом и не спеша съем две тарелки. И чайку потом, обязательно, с булочкой типа ром-бабы.

Чуть слюной не подавился.

Два часа пролетели ласточкой. Вскоре издалека по кромке поля в мою сторону вырулил уазик со сменой. Пока он ехал, я привел себя в боевой вид, нацепил автомат, на всякий случай сделал тревожное лицо.

— Ну как тут? — спрашивает сменщик Шурик Соколов.

— Жить можно.

В караульном помещении стойким облаком висят солдатские запахи. Кое-как поужинав, я сел на скамейку рядом со Славиком Оспиным. Он изучал невесть откуда взявшуюся пионерскую газету.

— Смотри, — показывал он на смазанную фотографию, — какие вожатые дородные. Девицы — кровь с молоком. Где только таких выращивают..

— Наверняка вдовы, раз с пионерами гуляют.

— Точно, вдовы..

В углу шелестел ксероксными листами Мандей, причмокивая и вздыхая. Лицо его выглядело непривычно серьезным.

— Разучивать позиции собрался на посту? В одиночку?

— Теоретически подковываюсь..

Кто-то резался в шашки. За игрой внимательно наблюдал Ивакин. Он же в другой смене, сейчас спать должен.

— Чего не спишь, дубина?

Почесав со страдальческим лицом волдыри на шее, Ивакин нахмурил бескрайний лоб:

— Я решил все сутки напролет бодрствовать. Проверить, так сказать, организм в боевых условиях.

— Мудель, рухнешь ведь.

— Ничего, справимся.

Мне тоже чего-то не спалось. Привык с армейскому распорядку.

— Первая смена — в машину!

Наша со Славиком очередь в самом конце. Первый пост, второй.. Внимание — меняем Ивакина!

Во главе с лейтенантом осторожно идем сквозь кусты. Как назло, зарядил дождь. Страсть как боимся напугать бойца.

Подойдя поближе и различив в темноте головастую фигуру, тихонько начинаем подвывать:

— Эй, Ивакин! Не бойся, это мы. Менять тебя будем. Слышишь?

Фигура шевельнулась, грозно повела автоматом:

— Стой, кто идет?!

Лейтенант обнажил пистолет.

— Курсант Ивакин, это лейтенант такой-то, начальник караула. Большая к вам просьба — не волноваться и сдать пост.

Фигура приняла боевую стойку:

— Стой, стрелять буду! Пароль!

Тьфу-ты, с этими страхами забыли совсем про уставные реверансы.

— Киев!

— Воркута! Можете приближаться.

Слава богу, без эксцессов обошлось.

На моем посту темень. Лишь вдалеке светятся огоньки взлетной полосы. Еще дождь этот гадский..

Я залез на вышку, накрылся плащом. Холодно, мать его.. И как-то вот боязно. Вдруг кто из темноты выскочит?

Скоро потянуло в сон. Неудержимо, до одури, хоть спички в глаза вставляй. Покрутил телефон — никто не отзывается.

Очень неприятно. Борьба с организмом приобретала характер войны.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем из влажной ночи сверкнули фары автомобиля.

— Пост сдал!

— Пост принял!

Добравшись до кровати, падаю на нее и сразу проваливаюсь в пропасть.

Следующие смены прошли без тревог. Спать уже не хотелось. И с погодой повезло — солнце с утра до вечера.

После караула — сутки отдыха. Ага, отдых нашли. Кормить-то нас никто в казарме не собирался.

И снова троекратное ать-два до столовой. Под хриплый тенорок Ерофеева.

Интересно, что останется в памяти от этого дождливого июня восьмидесятого года? Лет, скажем, через тридцать? Под пластом общего ощущения тоскливой безнадеги армейского существования, с его хмурой приземленностью, невыносимым уставным распорядком, отсутствием даже намека на игру разума, — что сохранится в деталях? Сядем мы как-нибудь с мужиками в пивной, ударимся в воспоминания. Запахи, краски, лица. Редкие минуты искреннего веселья. Все плохое надежно забыто. И нарисуется какая-то игрушечная позитивная жизнь, полная забав, будто и не с нами это происходило.

Отцам-командирам понравилось ощущать себя театральными продюсерами. Попросили отыграть представление на выпускном вечере восьмиклассниц.

Легко, программа знакомая. И публика — те же офицеры, но с женами и детьми. Долго рукоплескали.

Однако командиры слегка окислились:

— Одно и то же. Без изюминки. Существует вероятность послать вас на концерт в военный санаторий. Мероприятие ответственное, а у вас номеров с гулькин фиг. Продумайте, где можно усилить и расширить. И со спортом разнообразьте. А то на драку в переулке похоже. Больше гуманизма.

Долго Варганов со товарищи лоб морщил.

Значит, так.

Без лирики не обойтись. Но впихнем-ка мы туда классику, балладу какую любовную. Их есть у меня! на стихи Бернса в переводе Маршака. Люблю я петь такие песни. Ставим галочку.

В качестве изюминки, чтобы не выглядеть скромными любителями, решено было подарить публике театрализованный набор блатных куплетов из репертуара братьев Северных. Одесса двадцатых годов, «гром прогремел, золяция идеть» и так далее. На роль коренного одессита выбрали Судоплатова как ярчайшего представителя дворовых кругов, обладающего к тому же луженой глоткой. Он тут же предложил закончить номер песенкой про лифт, но был послан Варгановым:

— Нас в Афган за такие сюжеты упекут!

Солдатские сценки оставили без изменений.

Зато существенно удлинили спортивную часть. Бой Минаева с ватагой хулиганов постановили дополнить. Сначала битьем черенком от лопаты и прочими дубинками по стальному минаевскому торсу без видимых для того последствий. Потом разбиванием кулаками, локтями и ногами всяких бытовых предметов, от фанерной дощечки до кирпичей. Апофеозом гуманизма должен был стать номер в исполнении Пронина. Два кирпича ставятся вертикально, на них кладутся еще четыре. После демонстративного надувания бицепсов Витя с истошным криком бьет по кирпичам сверху пудовым кулаком. Куча мелких обломков, витькина рожа светится румянцем сквозь строительную пыль. Гром оваций, крики из зала: «Слава советскому солдату!».

Партиотическую оду заменили песней из военного фильма.

Вроде неплохо придумали, на час с хвостиком.

Особенно тяжко давалась репетиция одесских куплетов. Варганов постоянно поправлял Судоплатова:

— За интонацией следи! Развязней, еще развязней. Забудь про зрителей, говори как будто стакан портвейна уже принял, расслабленно.

Вовчик пожимал плечами:

— Да мне стакан-то пофигу, было б с чего расслабляться..

Внезапно сам собой объявился антракт.

Анонс вечера — бой Мандея с Ивакиным! Никак нельзя пропустить.

Лейкин выделил перчатки. Судьей назначили Санюка. Он торжественно объявляет:

— В сизом углу ринга — двукратный чемпион страны по боевому онанизму — Кассиус Мандэй!

Чемпион под крики болельщиков вскидывает тощие ручонки и смущенно улыбается.

— В грязном углу ринга — тот, которого все знают, — Мохаммед Ивакин!

Этот сосредоточен. Лоб в морщинах, ноги ходуном ходят. Весь в напряжении.

— Сходитесь!

Соперники бросаются друг на друга. Лупят наотмашь, без защиты. Уже через секунду сплелись словно осьминоги в брачный период.

Зрители радостно орут:

— Сошлись! Ей-богу, сошлись!

Рослый Санюк растаскивает бойцов, будто щенков, за шеи и снова командует бой.

Ивакин пытается сменить тактику. Мелко переступая, он заходит сбоку, бьет, но всю дорогу промахивается. Мандеева парадигма не меняется — его кулаки хаотично мельтешат в воздухе.

— В голову целься, в голову! Не промахнешься!

В какой-то момент бойцы расходятся не на шутку. Бьют уже со злобой и остервенением. Даже пару пинков друг другу отвесили.

Судья делает замечание:

— Щас обоих накажу, как мартышек!

Постепенно соперники слабеют. Устали с голодухи. Работают вяло, без энтузиазма. В очередной раз сплетясь в обьятьях, так и остались стоять в траурной позе, уткнувшись опущенными головами.

— Итак, — Санюк разлипает обессилевших гладиаторов и берет их за руки, — объявляется боевая ничья!

Зрители недовольны. Ожидалось море крови. Ладно, и так хорошо повеселились..

Периодически мучает неотвязная мысль: вот что мы здесь делаем? Ради чего приехали на другой конец страны? Каждый день отмахиваем по десять километров в сапогах под мерзким дождем, едим редкостную дрянь, маемся от безделья и мучаем своим присутствием командиров — ради какой цели?! Ладно бы, если пользу кому-то приносили. Осваивали военную профессию, расширяли кругозор, углубляли знания. Хотя кому они нужны.. Работаем солдатами, хотя, как известно, солдат в авиации нет. За исключением роты охраны, набираемой преимущественно из малограмотных азиатских и кавказских призывников. Мы-то тут при чем?

С другой стороны — увидели изнанку воинского бытия. Ощутили тяготы, познакомились с армейским абсурдом. И раньше-то мало было среди нас таких, кто хотел бы связать свою жизнь с армией. А уж теперь — да ни в жисть! Подальше, подальше от неё..

Так что определенная польза нарисовалась.

— Внимание, — командует взводный после ужина, — участникам агитбригады привести себя в порядок! Завтра у вас концерт намечается. Сачки..

Начистились, подмылись, побрились.

К части подогнали львовский туристический автобус. До чего приятно ощутить себя человеком, в первый раз за прошедшие три недели. Мягкое кресло с подлокотниками, ненавязивое радио. Расслабон.. Еще обещают краткосрочное увольнение после концерта. Полканы перед отъездом дали указивку:

— Едем в знаменитый военный санаторий. Публика там — закачаешься. Главным образом, высший командный состав. Генералы, адмиралы, представители штабов армий. Так что держим себя в руках. Играем строго по теме, и без ошибок! Кирпичи с дубинами не забыли?

— Нет, что вы, как можно, главный реквизит..

Ответственным за тяжеленную сумку с реквизитом назначен Пронин. Он весь вечер подбирал кирпичи, поглаживал, постукивал. Пару штук надломил для верности:

— А то вдруг силикатный попадётся, руку оцарапаю.

Ехали часа два. Красота вокруг — горы, реки, леса. День выдался удачный, на небе ни облачка.

Попетляв по улочкам маленького городка, вырулили к мощным кованым воротам, за которыми средневековым замком высилось здание санатория.

Нас проводили в концертный зал. Над сценой под потолком ядовито-желтым текстом горел кумачовый транспорант: «Дадим жестокий отпор коварным агрессорам!». Интересно, кому этот лозунг адресован? Сами себя взвинчиваем..

Мы выступали в первом отделении. Во втором — София Ротару в сопровождении ансамбля. Ни фига себе..

Выйдя на сцену — охнули. Здоровенная-то какая! Привыкли-то к школьным актовым залам, три на пять. А тут не сцена, а футбольное поле.

Из-за кулис стали наблюдать за чинно прибывавшей публикой. Человек семьсот, да уж.. Наши полканы, важно сидевшие в первом ряду, на их фоне выглядели скромными прапорщиками. Партер сверкал золотом генеральских погон. Не осрамиться бы, а то сожрут потом в части.

На всякий случай одесский кусок передвинули в самый конец. А то вдруг не уложимся по времени.

Лирическую часть публика восприняла образцово. Хлопали там, где надо, проникновенно молчали во время исполнения. Но чувствовалось определенное равнодушие. Народ-то собрался конкретно ради второго отделения. А мы здесь так, для разогрева.

Быстро закончив с лирикой, перешли к сценкам. Одна, другая.. Зал улыбается. Всё по плану.

Настал мой черед кривляться. Выйдя на сцену, я привычной иноходью подошел к столу, за которым, согласно сценарию, сидел хмурый военрук-капитан, принимавший экзамен. Я открыл рот для первой реплики, и с ужасом понял, что забыл текст. В голове бурлит каша из песен, анекдотов и военных команд. А текста нет.. Что делать?!

Капитан, которого играл Варганов, сверлил меня страшным взглядом. Над залом нависла тишина. Я интуитивно, не выходя из образа, дрожащей рукой снял пилотку (вместо армейского приветствия) и поклонился военруку в пояс. В публике раздался смех. «Ага!» — смикитил я, надо и дальше дурочку валять.

— Товарищ военный! — громко начал я. — Москвич для сдачи экзамена явился!

Смех усилился.

По бледному лицу Варганова мелькнула тень.

— Являются привидения! — нашелся он. — Доложите по уставу!

Неожиданно для самого себя, но в рамках придурошного образа, я повернулся к залу и скорчил недовольную рожу:

— Елки-палки, чего он пристает. Скажите ему..

Тут публика истерически загоготала.

— Примори его, капитан! — раздались выкрики. — Выпиши нарядов до конца службы! Пускай сгниёт в сортирах, чмо такое..

Наши полканы сидели, испуганно озираясь. Черт его знает, то ли тоже смеяться, то ли плакать..

Внезапно в голове всплыл текст репризы. Я просиял. Напялил пилотку на голову, вытянул руки по швам и громко произнес:

— Товарищ майор! Разрешите обратиться!

Дальше всё покатилось как положено. По окончании сценки расслабившийся зал долго нам аплодировал.

Вот что значит — найти контакт со зрителем.

За кулисами Варганов дал мне пендаля:

— Чуть не поседел из-за тебя!

Дальше на арену по очереди начали выходить наши спортсмены. Минаев в свежевыстиранном кимоно с успехом отбивался от хулиганов. Вроде отбился.. Затем он пяткой расколошматил пару сосновых дощечек и, оставшись один на сцене, оголил торс. Надул бицепсы, напряг жилы. По сценарию сейчас должно было состояться его избиение дубинками. Стоит-стоит — а никто не выходит его избивать.

Зал притих. Серега скрипит зубами, изображая немыслимое напряжение. А никого нет.

Тишина сгустилась. Слышно, как звенят серегины жилы.

Где, бля, Пронин?! Именно он должен был исполнять роль экзекутора.

Наконец, появился откуда-то, с дубинками под мышкой. Багровый, как полковое знамя:

— Сумку в угол положил, а ее козлы какие-то убрали, мешалась.

Ну слава богу..

Сначала по предплечью, потом по шее. Последней, самой толстой — по прессу. Главное, ниже не попасть. Бабах! — и Минаев остается гордо стоять среди щепок.

Эффект был огушительный. Зал взорвался аплодисментами. Генералы в партере удовлетворенно кивали головами:

— Ну молодцы..

Пришла очередь кирпичей. Сначала били по одному, потом по два. Публика гудела:

— Ого! Во дают..

И вот — апофеоз. На сцене появляется Пронин и застывает в позе уличного грабителя, сжав кулаки и насупившись. Следом выходят товарищи (ради пущего эффекта — по одному) и ставят перед ним кирпичи. Два на попа. Сверху — раз. Потом — два. Потом — три. И финальный — четыре.

Зрители замерли, разинув рты.

Витя долго примеривается, целя кулак, обмотанный для здоровья бинтом, точно по центру строительной конструкции. Судя по напряженному дыханию, сам боится, что не получится. Крякает, волнуется..

В какой-то момент он, поймав вдохновение, с душераздирающим воплем бьет по кирпичам. После адского грохота на сцене остаются только мелкие обломки. Ни одного целого, даже те, которые служили подставкой — тоже в пыль.

Что тут с залом творится начало — не описать. Оханье, гром оваций.. Витя трясет окровавленным кулаком в воздухе. Мы шуму добавляем из-за кулис.

Варганов смотрит на часы:

— Десять минут до антракта. Успеем. Одесситы — на выход!

Вдохновленные оглушительным приемом, начинаем играем блатняк. Легко и непринужденно. Разошедшиеся зрители смеются и подпевают. Видя такое их настроение, Судоплатов в нарушение сценария объявляет:

— А сейчас послушайте песню про лифт!

И понеслось — «а в лифте, в лифте ехать интересно..», — разноголосым хором, окружив Вовчика, скандируем мы припев.

Передние ряды встали и сгрудились вокруг сцены. Субординация, устав — всё забыто:

— Давай, ребята! Давай еще! А в лифте, в лифте..

Жены генералов громко возмущаются:

— Безобразие! Какая пошлость!

А мужья аж приплясывают. В кураже мы трижды исполняем про лифт, потом еще что-то в том же духе. Благо, запас подобных частушек у Вовчика неисчерпаем.

В зале ажиотаж — крики, свист, гогот..

Короче, администратор концерта еле прогнал нас со сцены. Публика не отпускала.

За кулисами одетые в униформу музыканты из команды Ротару растерянно разводили руками:

— Ну как теперь нам играть, после вас..

Администратор качал головой в недоумении:

— Ну вы даете.. Давненько я такого не видел..

Вот и полканы нарисовались. Румяные, взволнованные, в руках какие-то листы теребят. Хвалятся:

— Мы тут подсуетились, собрали кипу благодарностей от высоких начальников. На кафедре покажем, обзавидуются.. Короче — молодцы!

На наших лицах — немой вопрос.

— Ну да, ну да, — заулыбались полканы. — Кто хочет, может остаться посмотреть выступление народной артистки. Остальным — два часа увольнения! Автобус возле ворот.

Что можно сделать за два часа? Многое, но только одно. Познакомиться с девушкой, посетить краеведческий музей, выпить. Или — или. Для первого нужна податливая девушка, для второго — созерцательное настроение. Только где их сейчас взять?

Поэтому выбрали третье. Поблизости от санатория обнаружился магазинчик с дешевым портвейном. Вывернув карманы, нашарили денег, взяли по бутылке и плавленному сырку. Расположились в кустах, чтобы возможный патруль не засек. Сковырнули пластиковые пробки зубами, глухо чокнулись:

— Служу Советскому Союзу!

Хорошо-то как.. Сладкое тепло разливается по телу. Забытый вкус сырка «Дружба». Неспешные мужские разговоры.

Из-за синих гор нам подмигивает заходящее солнце. До дембеля — пять дней.

Иногда жить действительно хочется..

Запаковались в автобус — а полканы наши где?

Полчаса ждали. Наконец — идут, с какими-то тетками страшными под ручку. Сели впереди, смеются, обжимаются. Обернувшись, кричат:

— Бойцы, песню!

Нам и в радость погорланить выпимши. «А в лифте, в лифте..»

— Про вдову, про вдову давай! И с матерком чтобы!

Как прикажете..

Следующий день начался неожиданно. Перед нашим бараком вдруг остановился вонючий пазик. Из него вывалилось человек двадцать офицеров. Суета, бардак..

Прапорщик Ющик объяснил:

— В связи с предстоящей московской олимпиадой объявлен шухер по полку, боевое дежурство. Типа — возможны провокации со стороны коварных агрессоров.

Ну да, они ж не догадываются про ожидающий их жестокий отпор.

— Один кубрик придется освободить.

Во как.

Взвод электриков временно уплотнился по углам свободных помещений.

Я в наряде дневальным стою на тумбе перед крыльцом, как раз очередь подоспела. Наши ушли в часть на весь день.

Обычно этот наряд проходит тихо и спокойно.

Но только не сегодня.

Старший по боевоему дежурству — начальник разведки, капитан с коричневой рожей. Тот, который обещал нас расстреливать. У него в подпевалах вертится прапорщик Генцер, начальник наших электриков, противнейший шепелявый тип.

Куда-то смылись на машине. Быстро вернулись с сумками в руках. Дали нам указание:

— Будут звонить из полка — мы в части. А если жены — зовите.

Запершись в кубрике вместе с группой соратников, офицеры начали квасить, судя по веселым крикам и звону стаканов. Ох, не нравится мне всё это..

Часа через полтора дверь кубрика распахнулась, оттуда повалил сигаретный дым.

Вышел капитан. Оглядел меня мутным взглядом, дыхнул водкой. Скорчил недовольное лицо:

— Почему не докладываешь обстановку, боец?

Из-за его плеча шкодливо высунулся Генцер:

— Два наряда вне очереди за нешоблюдение уштава!

Я вытянулся и доложил по форме.

Капитан, качнувшись, вышел на крыльцо. Расстегнул штаны и пустил упругую струю прямо в свинцовый дождь. Оправившись, повернулся, снова взглянул на меня недобро:

— Никто не звонил?

— Никак нет.

— Ну и хер с ними..

Снова спрятались в кубрике. Периодически оттуда вываливался какой-нибудь офицер по нужде. Но не под дождь, а в сортир. Я замаялся им честь отдавать. Потом всё стихло.

Часа через два зазвонил телефон. В трубке далекий голос спросил капитана, потом приказал, как вернется, позвонить в ТЭЧ.

Я дождался, когда кто-нибудь выйдет, и сказал про звонок. Тут же выполз капитан, набрал номер, о чем-то покалякал и положил трубку. Обратился ко мне:

— Боец, обеспечь полотенцем, бритвой и одеколоном! И чтоб быстро!

В лейкинской тумбочке я нашарил бритву с одеколоном. Полотенце дал свое, потом поменяю.

Капитан вышел из душевой свежий и хорошо пахнущий. Грызнул чесноку, позвал Генцера и укатил в ТЭЧ. Давать отпор агрессорам.

Наконец-то..

— Ну что, бойцы, завтра на дембель? — щурится вечно довольный майор Фомичев. — Альбомчики поклеили? Бляхи начистили?

Мы стучим ложками, с аппетитом доедая обед, и слушаем его в полуха. После месяца службы желудок к солдатской пище уже вполне привык. Тарелки вылизываем, даже мыть не надо. Живуч русский человек.

— С утра можете взять у каптерщика гражданку, — продолжает майор, — погладьтесь, почиститесь. Примите опрятный вид.

Затем он объявил порядок отъезда. После завтрака сдаем белье и обмундирование. Обеда не ожидается. Ничего, потерпите.. Вечерней электричкой добираемся до Львова, там пересаживаемся на поезд до Москвы.

— Вот такая программа, товарищи будущие офицеры.

Теперь он имеет право к нам так обращаться. Вчера мы сдавали военный госэкзамен. Больше похожий на фарс.. Всем членам агитбригады, как внесшим неоценимый вклад в оборону отечества, без всяких вопросов автоматом раздали четверки. Остальных помучили для видимости перед полковым начальством. Умудрились даже одного двоешника родить. Как ни странно, из стариков. Он со страху разнервничался и онемел, когда билет увидел. Так ни одного слова и не сказал. Ладно, пересдаст дома.

Фомичев закончил на высокой ноте:

— Товарищам артистам — приготовиться! Вечером прощальная гастроль! Не посрамите!

Да знаем, знаем..

Слава о нашей агитбригаде перешагнула границы барака. Сегодня играем на выпускном вечере старшеклассников в местной школе. Программа заманчивая: освобождение от всяких нарядов и работ, отдельный стол с выпивкой и закусками, никакого напряжения, играем с дембельским вдохновением. А главное — ночью после концерта, когда ученики разбредутся встречать рассвет, нас ждет коллектив учителей, исключительно женский. Для совместного, так сказать, празднования.

По этому поводу ощущаем небывалый прилив сил. Судоплатов в целях поддержания боевой формы последние два дня даже компот с чаем не пьет. Боится гадским бромом нарушить чуткую юношескую потенцию.

Лейкин его высмеивает:

— Что за потенция такая, что за месяц никнет..

Старики нам злобно завидуют. Дошло до того, что просятся поучаствовать. Не в номерах, конечно, а в пьянке с ожидаемым непотребством. Даже не просятся, а приказывают, вплоть до угроз.

Вот фиг им.

Настал вечер. Привычные заботы перед выступлением: почиститься, помыться (это архиважно!), захватить реквизит. Сценки не репетируем, настолько всё въелось в подкорку.

Школа нарядная, кругом цветы и шарики. В актовом зале столы расставлены с угощением. Мы как увидели — чуть в обморок от счастья не попадали. Учителя, главным образом симпатичные женщины возраста вокруг среднего, загадочно улыбаются. Еще бы, такие парни — молодые, крепкие, без комплексов..

Для подготовки к выступлению нам выделили отдельную комнату. Узковатую, ну да ничего.

— Может, вам стол прямо здесь накрыть? — спрашивает директриса.

Конечно здесь, конечно! Чё мы вам мешаться-то будем..

Зашли полканы. Увидев шампанское с вином, покачали головами:

— Вы это, того, аккуратнее.

— Нормально всё, — отвечаем, — по бокальчику исключительно в целях тонуса.

Только за ними закрылась дверь, мы сразу заперлись изнутри. Ходют тут всякие.. Вытащили из сумок купленную заранее водку с самогоном. Навалили полные тарелки салатов, ветчины, колбасы.

Первый тост произнес главный режиссер Варганов:

— Ну, товарищи артисты, будем здоровы!

И по накатанной.. Между первой и второй.. За дембель.. За товарищей.. Да шампанским лакирнуть.. Да за выпускников..

Сидим пьяные, горланим песни. Тут стук в дверь, громкий такой:

— Пора концерт начинать!

Господи, чуть не забыли, зачем пришли. Быстренько одели гимнастерки. Выходим. Чё-то шатает..

Народ в зале сидит расфуфыренный. Девочки в праздничных платьях с бантами, парни в строгих костюмах. Между ними — довольные и уже раскрасневшиеся родители.

Лирическую часть решено было сократить до одной моей песни. И так сойдет.. Сценки сыграли на автомате. Аплодисменты хлипкие. Ничего, впереди главный номер.

Началось карате. Минаев привычными движениями расшвырял грозных хулиганов. Но чуток не досмотрел. Координация-то нарушена.. Короче, игравший одного из нападавших электрик Гордиенко вылетел со сцены с разбитой в кровь губой.

Фигня, продолжаем..

Пронин стал охаживать серегино тело дубьем. Мы отвлеклись на секунду, слышим — громкий мат на всю округу. Эх, промахнулся Витек, взял чуть ниже торса..

Публика восприняла наше выступление с большим сомнением. Послышалось робкие возгласы недовольства. Но они смолкли, когда началось битье кирпичей. Один, другой.. Вот и Пронин выходит. Даже не размявшись, без кряканья, бьет кулаком по строительной конструкции. Без результата. Вторая попытка — тоже. Витка набычился, размотал бинт. С третьего раза получилось. Груда обломков, бурная овация. Вроде успокоился зал..

Уйдя со сцены, Пронин показывает нам разбитый в кровь кулак:

— Зараза, не проверил, силикатный попался..

Вышли одесситы. И тут начался спектакль.. Все-таки плохо мешать вино с самогоном. Алкоголь окончательно вытеснил из нас всё человеческое. Кошмар — языки заплетаются, половина текста не помнит, путаются, ахинею несут, поют мимо нот.. Судоплатов как зажал любимое «ля» на гитаре, так его и не отпускает.. Кто-то уже на ногах не держится, товарищи поддерживают под руки..

Естественно, публике наша пьяная мистерия пришлась не по вкусу. Такое мероприятие торжественное, можно сказать уникальное, а тут всякая гопота дурку со сцены валяет. По залу прокатился гул возмущения.

Последней каплей, переполнившей терпение зрителей, стало исполнение Вовчиком знаменитой песни про лифт. Не дав ему допеть, директриса встала и громко нас попросила:

— Вон отсюда!

Ее поддержали родители:

— Мы их как людей пригласили, думали — артисты, а оказались алкоголики из подворотни!

Мы скорчили удивленные физиономии. Чего это вдруг? Нам лично наша игра очень нравится. И потом — впереди апогей, смычка с учителями. И поесть еще не мешало бы, колбасы с салатиками.. Как же так?

— Вон отсюда!

Братва обиделась чрезвычайно на подобное отношение. Не хотите — не надо. Сапогами по столам — и на выход.

Примерно так все закончилось. Шумновато..

Смутно припоминается наше возвращение в барак. Ночь, туман, ни черта не видно. Но в итоге все добрались, никто не потерялся. А это главное.

Завтра на дембель. Точнее, уже сегодня.

Прощай, родной барак, ставший за месяц родным домом. С облезлыми стенами коридора, вонючим сортиром и зябкой душевой. Прощайте, отцы прапорщики. Трудно вас забыть, но мы постараемся. Прощай, вэчэ 36662. Особый привет — солдатской столовой с ее голимым ассортиментом явств.

Короче — здравствуй, гражданка!

Клейменые солдатские шмотки сдавали долго. Этого не хватает, того.. Пока разобрались — к вечеру часы натикали.

Полканы нервничают:

— Давай скорей, на электричку опоздаем!

Уже начало смеркаться, когда автобус выплюнул нас в километре от полустанка. Дальше слякоть сплошная, а кругом объезжать — не успеем.

Подполковник Дмитриев, еще не вполне отошедший от вчерашней попойки, громко скомандовал:

— Бойцы, вперед! Бегом!

Оно нам надо? Никто не шелохнулся. Дмитриев в одиночку рванул напрямки, но в темноте не рассчитал и грохнулся в канаву с грязью. Вылез оттуда чумазый как свинья. Орет:

— Почему не бежите?

Мы смеемся:

— А куда? Тут грязища непролазная. Чего ж нам пачкаться?

В общем, опоздали мы на электричку. Следующая только утром будет.

Злой Дмитриев стал искать пристанище на ночь. Нашел какой-то сарай. Мы навалили сена, устроились кое-как. Зато пожрать успели купить в буфете, да самогону у старушек. На старые дрожжи легло хорошо. До утра песни горланили.

— Бойцы, просыпаемся!

Наконец, добрались по московского поезда. Даже не верится, что через двое суток будем дома.

Дорогой вели себя хорошо. Так хорошо, что в Киеве наш вагон арестовала милиция. Полканы еле отговорили ментов раздувать шум.

Спать, спать..

Я выхожу из сортира. Из тамбура доносятся какие-то крики. Возле двери курит Витя Пронин.

— Чего это там? Опять пассажиров окучиваем?

— Не, — отвечает, — это старшине нашему должок ребята возвращают за издевательства. Сейчас докурю и к ним присоединюсь.

Я остался стоять возле окна. За стеклом киношной хроникой проносятся леса, поля, деревни..

Вроде радоваться надо, скоро Москва, а на душе тускло. Долго буду из себя я выскребывать армейский нагар.

Подошел Лейкин:

— Какие планы? Может, соберёмся по приезду? Выпьем, попоём, повспоминаем. С Колей Соколовым, Рафа пригласим. А?

Я посмотрел на него взглядом, полным любви и ненависти.