Если бы нравы общества менялись к лучшему, мы бы давно жили в раю.
В аудиторию вошел лектор по охране труда.
— Встать! — выкрикнул командир потока.
Мы дружно встали, стараясь не уронить висевшие на стульях куртки и пальто.
Институт наш молодой, аудиторий не хватает катастрофически. Поэтому для младших курсов пару раз в неделю снимается помещение близлежащей школы. Занятия проходят вечером, когда раздевалка не работает. В теплый сезон еще ничего, ходим налегке, а ближе к холодам приходится верхнюю одежду таскать с собой.
— Можно садиться, — объявил преподаватель. — Сегодня лекция будет короткой. Потом девушки могут быть свободны, мужчинам остаться.
Девушки, составлявшие бОльшую часть присутствовавших, радостно зашумели. Мы же переглянулись. Что за новости?
Сидевший рядом Андрюша Корницкий, добродушный лентяй с вечно слезящимися от непонятной аллергии глазами, зашептал, прикрыв рот ладонью:
— Как пить дать, из-за Потапыча байда..
Неделю назад произошел дикий случай. В самый разгар лекции того же преподавателя привычная тишина была нарушена резким стуком распахнувшейся настежь двери. На пороге появился скромный и незаметный Володя Потапов, асушник из параллельной группы.
Пьяный в дым.
С мучительной тоской оглядев народ, он, не снимая шапки и мохнатого тулупа, зыбкими шагами направился к ближайшему стулу и сел. Размотал шарф, жарко тут у вас. Еще и рукой махнул, типа, продолжайте. И, сопя носом, закемарил.
А надо знать этого преподавателя. Еще достаточно молодой, да из ранних, недавно избран парторгом факультета. Как все представители идеологической касты, лицом сер, одутловат и нацелен в будущее. Лекции читает, не снимая затемненных очков, строго по бумажке, с плохо скрываемой ненавистью к никчемному предмету. Ярый борец за дисциплину и посещаемость. Да и сам человек, похоже, никчемный, напрочь лишенный чувства юмора. Оттого подозрительный и заносчивый. Это своеобразный панцирь от умных людей, чтоб не связывались. А с подобными себе он всегда договорится. Распространенный типаж.
— Вы кто такой? — строго спросил он Потапыча, остановив лекцию.
Тот поднял голову:
— Чего? — и громко икнул.
Преподаватель, краснея от гнева, уже громче повторил вопрос:
— Кто вы такой? Зачем сюда явились?
Потапыч заплетающимся языком отвечал:
— На занятие я пришел. Лекцию слушать, ёлки..
Потом, видимо, огорченный нерадушным приемом, встал и адресно выкрикнул:
— Да пошел ты..
И исчез в распахнутых дверях.
Лектор, побагровев, обвел тяжелым взглядом сидевших:
— Вы знаете этого студента?
Мы молчим. Попробовал бы кто-нибудь что сказать..
— Как же так, — с напором продолжал он, — до второго курса доучились, а своих товарищей, значит, не признаёте?
Гнетущая тишина. И тут с задних рядов чей-то голос:
— А мы даже с третьего курса никого не знаем!
Лектор окончательно вскипел:
— Так, кто это сказал? Кто смеет издеваться надо мной?
Тишина такая, что слышно, как муха бьется в окне.
— Так, командиру — разобраться и подготовить список фамилий. Отнести в деканат. Продолжаем..
Командира потока Гурова аж пот прошиб. Но ничего, обошлось..
Впрочем, я отвлекся.
Выгнав из аудитории девчонок, преподаватель обратился к нам:
— Комитет комсомола института совместно с парторганизацией, — тут суровые желваки заходили по его лицу, — решили доверить мужскому составу второго курса нашего факультета важное задание.
Мы переглянулись:
— Что там еще придумали? Зимняя сессия на носу, скоро зачеты сдавать..
Лектор продолжал:
— Во дворце съездов ежегодно проходит новогодний вечер, организуемый, — он выпрямился и снял очки, — Центральным комитетом комсомола СССР. Мероприятие чрезвычайно ответственное, тем более в шестидесятую годовщину Великого Октября. Нам, то есть вам, оказано высокое доверие — дежурить на этом вечере. В качестве лиц, следящих за общим порядком.
Вздох удивления пронесся над аудиторией:
— А почему не милиция?
— Этих, — лектор махнул рукой, — туда допускать опасаются. Не те привычки. От военнослужащих тоже решили воздержаться, по разным причинам. А то как на зоне получится.. Горком дал добро именно нам. Подходим по всем параметрам. Дисциплинированные, многие прошли школу армии. Одеты одинаково.
Это точно. Наш институт живет по уставу гражданской авиации. То есть ходим с первого курса и до диплома в синей аэрофлотовской форме с пустыми погонами. Темные однотонные носки, строгие ботинки. А главное — заставляют коротко стричься. Трагедия всей жизни.
— Сейчас я дам небольшую вводную, — преподаватель снова одел очки. — Но хочу сразу предупредить — никаких безобразий! За вами тоже будут следить. Чуть что заметят — вон из института без разговоров.. Итак, начну с расположения дворца съездов..
И начал читать по бумажке.
Сидевший рядом со мной Коля Соколов зашептал:
— А буфет бесплатный будет?
Коля — мой товарищ с первых дней института. Как в августе сразу после вступительных экзаменов нас вместе с прочей абитурой отправили на хозработы по ремонту мебели, так с той поры мы и дружим. И я, и он — большие любители хард-рока. Постоянно меняемся магнитофонными пленками: Слэйд, Блэк Сабат, Дип Перпл. Ему нравится Лед Зеппелин, а я восторгаюсь Квинами. Но оба тащимся от Урайя Хип. Во сколько иностранных слов набралось.
— Вряд ли, — отвечаю, — иначе все только там и будут торчать.
Про буфет Коля недаром спросил. Есть у нас опыт. Пару раз были там, во дворце съездов, на опере. Хотели приобщиться, наконец, к великой классической музыке. Как-то не совсем вышло.. То ли акустика там хромает, то ли исполнители подкачали. Одним словом, не понравилось. Зато буфет изучили вдоль и поперек.
Тем временем преподаватель захлопнул тетрадь:
— Итак, двадцать восьмого декабря в шесть вечера нас, то есть вас, ждут в условленном месте.
Условленным местом оказался пятачок в александровском саду. Мужчина неприметного вида со стертым лицом вручил командиру потока спецпропуска, дававшие право на проход в любую точку дворца, и стопку повязок.
Потом он дал короткий инструктаж:
— К гостям новогоднего праздника относиться предельно уважительно, с заботой. Помогать в любых ситуациях. Мало ли, споткнется человек или душно ему станет — вы должны быть рядом. О буфете забудьте, тем более о спиртном, хотя его там будет много. И помните — ни один ваш шаг не останется незамеченным. На то, что происходит за кулисами сцены, внимания не обращать. Ваша цель — гости. В час ночи все могут быть свободны.
Красивые нам пропуска дали. Тисненые, с толстой литерой «Б» в обрамлении золотых вензелей.
Мимо уже текли ручейки первых гостей.
Выстроив неровной колонной, командир повел нас к воротам Кремля.
В раздевалке привели себя в боевой вид. Со стороны мы выглядели несколько диковато — синяя лётная форма, строгие галстуки, глупо улыбающиеся физиономии. И на предплечье — кумачовая повязка, на которой желтым пламенем устрашающе горит слово «Дружинник».
Распределились на группы. Состав их формировался смешанным: чуть-чуть молодежи, остальные из прошедших армейскую школу жизни.
В нашей группе сразу выделились старослужащие. Опытный алкоголик Бобряшов заинтересованно предложил:
— Ну что, по рублю?
Я удивился:
— Так ведь запретили в буфет соваться!
— Фигня, — возразил Серега Грушанский, высокий подтянутый хохол из Киева, — мы туда и не пойдем. Я здесь два года служил в роте караула. Все ходы-выходы знаю. Мигом обернемся.
Через минуту они с Бобряшовым исчезли в недрах огромного дворца.
Мы же с Колей, воздержавшись от участия в застолье, пошли слоняться по разукрашенным гирляндами этажам.
Публики прибывало. Мужчины, возраста главным образом на пороге зрелости, были одеты словно под копирку: тяжелые темные костюмы, сидевшие на ком мешком, а на ком идеально без единой складочки; светлые накрахмаленные сорочки; галстуки с внушительным, по последней моде, узлом; изящные импортные ботинки. Короче — густая унылая масса.
Женщины, напротив, радовали глаз игривыми праздничными нарядами, отчетливо подчеркивавшими прелести комсомольских фигур. Вот прошла под руку с кавалером симпатичная блондинка, в едва держащимся на узеньких бретельках темно-зеленом платье, под которым заманчиво колышется пышный бюст. Вот стройная рыженькая девушка поправляет на лестнице задравшуюся мини-юбку. Рядом проплывает моложавая дама в неожиданно строгом деловом костюме оттенка спелой малины. На ее широком скуластом лице уже читается усталость от намечающегося мероприятия: господи, каждый год одно и то же, скорей бы домой. Но взгляд острый, прилипчивый — а вдруг какое любопытное знакомство завяжется? Поравнялась с нами, скользнула мимо. Ну точно — сзади разрез до самого пояса. С претензией дама.
— Айда за кулисы, — предложил Коля, — скоро концерт начнется.
Мы долго слонялись по служебным коридорам, козыряя всемогущими пропусками, пока не оказались в высоком сумрачном помещении, больше похожем на склад. Вокруг бегали разнообразные артисты и рабочие в спецовках. Кто-то толкал рояль, кто-то, взобравшись на стремянку, тянул за уходившие в потолок веревки.
Мы подошли к занавесу, чуть отдернули. Зал был на две трети пуст.
— Вроде же пора начинать, — засомневался Коля. — А народу нет.
Тут как по заказу оркестр грохнул торжественную увертюру. Возле нас, негромко переговариваясь, замерли ведущие вечера. Из их слов мы поняли, что в первое отделение концерта будет в классическом стиле. Чуток балета, потом ариозы-вокализы вперемешку с инструментальными номерами.
— Интересно, — спросил я Колю, — «Риголетто» петь будут?
Он засмеялся.
Мы с ним как раз Верди здесь недавно слушали. Певец, исполняя перед третьим актом песенку герцога, самый бенефисный номер, пару раз дал такого петуха, что даже всегда равнодушная к подобным огрехам советская публика хором застонала, словно от зубной боли. Уходил герцог со сцены под стук собственных башмаков вместо аплодисментов.
А вот и балет. Стайка лебедей неслышно проскакала мимо нас на пуантах. Господи, как же они накрашены! Глаз под густым макияжем совсем не видно.
— Зато издалека смотрятся. Пошли погуляем.
Выйдя из служебных помещений, мы снова стали бродить по этажам. Везде тихо и спокойно. И тоже не людно.
— И зачем мы здесь нужны были?
Слушать концертные номера комсомольцы не спешили. В основном они концентрировались в районе буфета. Там же болтались наши собратья-дружинники.
— Ну как, — громко спросил стоявший в углу Бобряшов, уминая бутерброд, — без происшествий?
Мы подошли к нему.
— Так ведь запретили нам здесь питаться?
Бобряшов хмыкнул:
— Ерунда. Грушанский встретил знакомого гэбэшника, тот разрешил. Говорит — только не напивайтесь. Хотя трудно, невыносимо трудно..
Действительно, стоя посреди столов с халявной выпивкой и закусками, — это ж какую выдержку иметь надо.
Мы с Колей решили осторожничать. Взяли бутерброды с рыбой, по стаканчику сока. Пристроились тоже в углу.
Тут в зале нарисовался Потапыч. Острым взглядом из-под вечно насупленных бровей, придававших его лицу академически серьезное выражение, оценил обстановку. Заметив нас, приблизился.
— Неплохо актив всесоюзный устроился, — произнес он. — Балычок, икорка, рулетики всякие. На народные, заметьте, деньги.
Мы придвинули ему тарелку с угощением:
— Присоединяйся к активу.
Потапыч вздохнул:
— А народ за колбасой дешевой в очередях давится. И водку пьет не из завинчивающихся бутылок, а из горлышка-бескозырки. И коньяк нюхает раз в год только. Простой советский народ. Совесть-то не мучает?
И откусил бутерброд. Запил соком. Небрежно закурив, продолжил:
— У нас в Менделеево на такой стол весь поселок бы сбежался.. Устроили кормушку для своих. Балерин нагнали, певцов с танцорами. Отгородились кремлевской стеной, и жрут, и жрут. А мы, простой народ, охраняй их. От кого? — риторически спросил Потапыч. И сам же ответил: — От простого же народа.
— А кто тебе мешает, — поинтересовался я, — двинуться по комсомольской линии, если так завидуешь? Всё у тебя в руках. Возможностей море. Глядишь — и сам активистом станешь.
— Запросто, — отвечал Потапыч. — Только не хочу. Лениво, и способности нужны особенные — в чужие мозги срать.
Вытерев губы, Коля предложил:
— Ладно, пошли в зал, скоро второе отделение.
Потапыч только махнул рукой:
— Там как на поминках. Лучше я еще поем.
За кулисами было уже повеселее. Мелькали молодцы с гитарами в одинаково серых костюмах с блестящими отворотами. Рабочие несли барабабанную установку.
— «Самоцветы» — опознал музыкантов Коля.
Публики в зале прибавилось. Закусив, комсомольцы решили посидеть в мягких креслах и послушать концерт.
Грянула песня. Только странно она звучала из-за кулис, где мы стояли. Будто в зале где-то играют и поют, а не на сцене.
— Глянь, — удивился Коля, — а клавишник, который за фортепиано сидит, даже ноги на педали не ставит.
Я повнимательнее пригляделся — ба! да и гитары без проводов. Халтурщики, под фанеру лабают! Беззвучно раскрывают рты, аккорды на грифах не зажимают, перемигиваются втихаря. Один ударник, лишенный счастливой возможности имитировать работу, ожесточенно стучал по барабанам. Его было слышно отчетливее других.
— Боятся лажануться, — предположил Коля. — Как герцог в «Риголетто».
Я отступил за занавес. Потянул за собой друга:
— Смотри!
Известный певец, любимец страны о чем-то разговаривал с молодой женщиной.
Коля стал рыться по карманам.
— Чего потерял?
— Да так..
Он подошел к певцу. Извинился, вытащил пропуск и протянул для автографа. Вернувшись, показал:
— Вот, на память оставлю..
Лабухи закончили выступление и покинули сцену. Их сменил любимец страны. Зазвучала песня про соловьиную рощу. Захмелевшие комсомольцы стали призывно подпевать:
— Из полей доносится — «налей»..
Мы вернулись на этажи. Изменилась тут обстановка.. Разговоры стали громче, смеха прибавилось. Мужчины, осмелев от выпитого, обнимали женщин за чуть прикрытые плечи и тугие талии. Те в ответ строили глазки и кокетливо улыбались.
— Раскрепостился актив.
Вот уже и в курилках распивают, прямо стоя.
Поднявшись в буфет, мы едва не оглохли от шума. Тут и песни, и тосты.. Особо идейные наперебой скандируют лозунги:
— Ленин, партия, комсомол!
Коля отлучился по нужде. Я, взяв сок с бутербродом, примостился за столик у стенки.
Рядом со мной оказался мужичок средних лет в сером костюме и ослабленном галстуке. Возле него стояла початая бутылка. Он налил себе, повернул голову:
— Будешь?
Я отрицательно мотнул головой.
— Дружинника изображаешь? — мужик показал на мою повязку. — Зря боишься, никому ты не нужен здесь.
Он резко опрокинул рюмку, закусил сигаретой. Курил он по-рабочему, в кулак.
Продолжил:
— Скоро начнется. Вон уже, интеллигенты с Невы, с девками московскими братаются. Провинциалы жмутся, но тоже скоро разгуляются. Вон, видишь? в малиновом бабца куражится. Сразу видно, не какая-то подстилка из райкома. Задница шире плеч, явно обкомовская. Через бани да конференции выездные карьеру сделала. Ничего не боится. Уже и кавалера зацепила, здоровяка-сибиряка, тот хорохорится перед ней, шампанского подливает. Да ей водки стакан надо, что ей эта шипучка.. Жарко им будет ночью..
Он снова налил, мрачно выпил.
— Все они тут не просто так. Одни блядовать пришли, другие нажраться. Но у всех в голове главная мысль мозг точит: как бы еще наверх чуток подняться. Из райкома — в горком, из горкома — в обком. А оттуда и в партийные органы недалеко. Как в песне, всё выше и выше.. Привилегий хапнуть, на автомобиле персональном покататься. Рациончик отдельный.. Всё через власть.
Он обратился ко мне:
— Вот скажи, тебе власть нужна?
Я пожал плечами:
— Не знаю.. Над кем власть-то?
— Над людьми, дурень, — почти крикнул мужик. — Молодой еще.. Эти давно уже поняли, зачем власть. Вот придут они лет через десять-двадцать на самый верх — умные, бойкие, злые, — вот тогда и ты поймешь, зачем им нужна была власть. Вздрогнешь..
Вернулся Коля. Осторожно прошептал мне на ухо:
— В туалете уже блюют. Будем что-то делать?
— А что делать-то? — ответил я со смешком. — Не помогать же.. Давай прогуляемся.
Мы стали спускаться по лестнице, обходя шатающихся комсомольцев. Навстречу поднималась знакомая блондинка в зеленом платье. Ей было плохо. Помада стёрта, поплывшие глаза в никуда смотрят.. Держась рукой за перила, она с опаской нащупывала ногой следующую ступеньку. Бретелька с ее левого плеча слетела, обнажив матово-белую грудь. Внезапно блондинка, оступившись, рухнула на колени. Мы с Колей кинулись было помочь, но тут из-за ее спины вынырнул не менее бухой парень в очках. Он обхватил ее спереди огромными лапами за пояс и начал поднимать. Девушка уткнулась лицом в его грудь, напряглась. Густой поток липкой разноцветной рвоты фонтаном вылился на белоснежную сорочку парня. Тот звучно выругался.
— Сколько времени? — спросил я Колю.
— Пол-первого уже. Скоро метро закроют.
— Пока спустимся, пока оденемся — вот уже и час стукнет. Пора..
По пути вниз встретили Потапыча.
— Домой идешь?
— Конечно! Надоело пялиться на активистов этих. Да и поел уже..
Одевшись, мы вышли на улицу.
В желтом свете фонарей александровского сада кружились невесомые снежинки. Пустые аллеи утопали в роскоши белоснежного ковра. Над ними победоносно сияли яркие кремлевские звезды.
В метро я попрощался с Колей. Ему направо, мне — налево.
Еле успел на последний автобус.
А Потапыч с тех пор чем дальше, тем больше чудить начал. Может, что-то случилось кардинальное, поворотное в его жизни? Вскоре он неожиданно запретил называть себя Потапычем, чуть не в драку лез. Потом как-то, возвращаясь домой в родное Менделеево, заблудился по пьяни и залез на территорию секретного НИИ. Его скрутили, доставили в отделение. На вопрос «кто такой» он гордо ответил:
— Болгарский разведчик!
Когда его стали бить, он запел песню чилийских коммунистов:
— Венсеремос, венсеремос..
Через год Потапыч сошелся с девицей из паспортного стола, намного старше себя. И однажды крепко побил ее. Так крепко, что она заявление в милицию написала. Потом умоляла суд простить бедолагу:
— Люблю я его, люблю!
Ничего не назначили Потапычу, а вручили его на поруки в институт. Через академку он оказался на курс младше. Пару раз встречались с ним в коридорах. Вроде ничего, спокойный, тихий, вроде опять он со своей паспортисткой сошелся. И надо же — говорят, не выдержал, снова ее побил. Достала она его, видать, своей любовью.
И выпал Потапыч из моей жизни навсегда, оставив странно добрую память. Не хитрил человек, не лицемерил, не обманывал окружающих. Жил, так сказать, не по лжи, на нерве, с открытой душой. Много ли таких среди нас?