Зачётка.

Суббота, выходной. Сижу дома, завтракаю в безмятежном одиночестве. Жену сплавил по магазинам, сын в институт уехал. У него сессия начинается, сподобился посетить.

А я сижу и газету читаю, запивая новости сладким чаем.

Словом, полная нирвана.

Вдруг зашуршал телефон.

— Па, слушай, я зачетку забыл! Подвези сюда к институту, пожалуйста, а то не успею.

Вот и растаял короткий миг счастливого безделья.

— Где ее искать-то?

— В столе письменном, в верхнем ящике.

Господи, какой бардак у него.. Диски с музыкой раскиданы, бумажки столетней давности, непонятные провода торчат.. Весь в меня.

Сунув плотную книжицу в барсетку, спешу одеться.

Вдруг опять телефон:

— Па, отбой. Сегодня только консультация. Преподы отдыхают, в деканате никого. Отбой..

С облегчением стаскиваю джинсы. Вытаскиваю зачетку из барсетки. Ловлю себя на мысли, что за четыре года так и не удосужился в нее заглянуть.

Комфортно расположившись в кресле, я внимательно рассматриваю этот главнейший атрибут студенческого бытия. Размер вроде прежний. Прочная несминаемая обложка дымчато-синего цвета в мелкий рубчик больно царапает углами. У меня была зеленая..

Открываю на первой странице. Фотография вроде пристойная. Взгляд сына серьезный, чуть настороженный. Это правильно, благодушие в сессию наказуемо. Прическа аккуратная, короткая, рубашка тщательно выглажена. Чувствуются гены жены. Я, помнится, фотографировался сразу после выпускного вечера. И все пять лет пугал преподавателей опухшей физиономией с темными пятнами вместо глаз.

Переворачиваю страницы. Первый семестр, второй, зачеты, экзамены.. Я вроде получше учился. Или только кажется?

Откидываюсь, закрыв глаза, начинаю мысленно листать ту зеленую зачетку. И воспоминания тридцатилетней давности медленной чередой всплывают из глубин памяти..

ПЕРВЫЙ КУРС. ИСТОРИЯ КПСС — ОТЛИЧНО.

Свой первый экзамен в институте я не сдавал.

История любой партии — предмет абсурдный, никчемный. В действительности на свете существует лишь одна партия — негодяев. Они борются друг с другом, нанимая фанатиков, обрастая жульем и проходимцами, завлекая дураков с незрелой психикой. Хорошие же люди ни с кем не борются. Им претят любые формы самоорганизации, любые виды иерархий. Они просто живут и наслаждаются общением друг с другом..

Занятия вела милая и добродушная женщина, прекрасно все понимавшая. Читавшая обязательный материал сухо и казенно. При этом с удовольствием отвлекавшаяся на посторонние беседы. Показывая в них живой оригинальный ум, отвечая практически на любой вопрос.

Но однажды и у нее не нашлось слов.

Числился в соседней группе второгодник Каширин. Или третьегодник.. Короче — баскетболист. Игрок юношеской сборной страны. За выражение лица и уровень мышления прозванный «дурашкой».

Живя по свободному графику, учебу он игнорировал. Некогда — тренировки, игры, заграничные турне.. Но как-то, перепутав дни, очутился Каширин на семинаре по истории. Тяготясь непривычной обстановкой, сел за последнюю парту. Слушал преподавателя, подперев ладонью массивную челюсть и устремив немигающий взгляд на портрет Маркса.

Целый час слушал. Затем поднял руку:

— Можно вопрос?

Преподаватель, обрадованная возможностью отвлечься, закивала:

— Да, да, конечно!

Кашира чуть привстал (хотя даже сидя он был выше любого из нас). Сдвинув брови, зловеще зашептал:

— Американцы врут про нас.. Наши врут про американцев..

И здесь он, выпрямившись, с театральным драматизмом выбросил длинную, как швабра, руку по направлению к преподавателю и густым басом воскликнул на весь этаж:

— Так где же правда?!

К облегчению многих, раздался звонок..

Я фрондерством не страдал и воспринимал предмет больше как интеллектуальную игру по свободным правилам. В этом мы с преподавателем являлись единомышленниками. Что нашло свое подтверждение на консультации перед экзаменом. Зябким посленовогодним утром, оглядев немногочисленную аудиторию, наша милая историчка сказала:

— А теперь назову тех, кому за активность во время семестра экзамен ставится автоматом..

Начинался список с моей фамилии.

Как, оказывается, легко и просто учиться в институте, подумал я.

ПЕРВЫЙ КУРС. ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА — ОТЛИЧНО.

Наше учебное заведение готовило кадры для гражданской авиации. Это обстоятельство, наряду с дисциплиной и крепким здоровьем, подразумевало также обязательное ношение в здании института лётной форменной одежды темно-синего цвета. Как студентами, так и преподавателями. В том числе женщинами, хотя здесь допускались варианты.

Большинству мужчин форма идет. Какая бы ни была — военная, морская, милицейская. С одним, но лучше с двумя рядами начищенных до блеска пуговиц. Желательно с эполетами, но вполне подойдут и ординарные петлицы на лацканах. Практически любой из нас будет выглядеть стройнее, моложавей и значительнее даже в мундире железнодорожника.

Практически любой — но не каждый. Существуют особи мужского пола, которым ношение формы противопоказано. Смотрясь убедительно и элегантно в джинсах со свитером, они начисто теряют лоск, едва примерив на себе пиджак с погонами. Там скособочилось, здесь полезли складки; спина мешком, рукава в натяг; полы мундира либо едва сходятся в районе ширинки, либо хлопают между ног. Хоть со склада, хоть на заказ у портного — результат один.

Объяснения этому парадоксу существуют разные. Наиболее емкое я слышал от нашего строевика подполковника Савенкова:

— Нет в тебе, курсант, военной косточки внутри. Сплошное штатское дерьмо.

Внутри какой именно части тела — не уточнялось. Видимо, подразумевалась голова.

Подобные индивидуумы изредка встречались и среди преподавателей. Что вполне объяснимо — люди научные, остепененные, сугубо гражданские. Примерившие форму, лишь придя учительствовать в наш институт.

Кафедра высшей математики состояла из данных людей на сто процентов.

Литую военную косточку им заменяли нежные мозги. Мозги, признанные не только советской, но и мировой академической общественностью. Статьи наших математиков с зубодробительными названиями печатались по всему миру.

Возглавлял кафедру Борис Юрьевич Стернин. Персонаж колоритный, значимый. Непосредственный до предела: оживленная мимика лица, широкая простодушная улыбка. Внутренняя сосредоточенность, переходящая в рассеяность. Пренебрежение внешней стороной жизни.

Короче — типаж штатского человека самой высокой, классической пробы.

Вел он, преимущественно, семинары. Вбежав в аудиторию, Стернин небрежно здоровался, хватал мел и начинал с ходу писать на доске затейливые уравнения. В другой руке он держал сухую, дымившуюся известковой пылью тряпку. Ею он орудовал тоже весьма темпераментно. При этом ежеминутно оборачивался к студентам, вытирая пиджаком доску, задавал вопросы и тут же сам отвечал на них. В результате уже через четверть часа этот респектабельной наружности мужчина превращался в жалкого неряху. Его неизменный красный галстук с огромным узлом уползал куда-то за шиворот. Туго накрахмаленная сорочка парусом лезла из осевших на яйца брюк. Я уж не говорю про пиджак, измазанный мелом во всех ракурсах и напоминавший халат штукатура.

Вот такой научный человек. Уважаемый доктор наук, профессор.

С его легкой руки над нашим потоком было решено произвести чудовищный эксперимент. Вместо банальной программы высшей математики, с запасом рассчитанной на советских раздолбаев-студентов, силами всей кафедры решено было прочитать нам курс то ли оксфордского, то ли кембриджского университета. Трехгодичный, уместив его в пару лет.

Выпускники мехмата МГУ, они представить себе не могли, каким негодным материалом окажемся мы для подобных новаций.

Галопом за два месяца проскакав дифференциалы и интегралы, мы очутились в лабиринте римановых и всяких эн-пространств. Из углов на нас щерились лагранжианы с даламбердианами. Под ногами скользили мерзкие гомологии и когомологии.

Мой приятель Вова Судоплатов как-то, открыв зубами в парке возле метро «Сокол» третий пузырь вермута, спросил у шаткого собутыльника:

— Ты знаешь, что такое когомология?

Тот, растерянно моргая, отвечал:

— Нет.. Не пил..

Стоит ли говорить, что эксперимент пошел крахом. Еле продержавшись первый семестр, в котором еще можно было вылезти за счет общей эрудиции и сообразительности, к весне мы окончательно перестали что-либо понимать. И забили на все чугунный болт.

Посещаемость лекций шла на убыль. А чего туда ходить-то? Разве что для общения.. Поскольку основной лектор, Валентин Васильич Лычагин, тоже очень научный человек, по причине сильнейшей близорукости дальше второго ряда ничего не видел. И не хотел видеть. Коренастый, роста ниже среднего, в кургузо сидевшем форменном пиджаке он смахивал на подросшего за лето восьмиклассника. Очки с телескопическими линзами усиливали впечатление. Приклеившись к доске, он тщился рассказать что-то умное старательным отличницам на первых партах. Остальные вольны были заниматься чем угодно. Утомленные ночной подработкой иногородние ребята спали, подложив кулак под голову. Мы с приятелями громко обсуждали последние новости футбола и музыки. Девчонки, сбившись в кучку, щебетали на свои темы. Кто-то жевал бутерброды, кто-то курил в окно, кто-то расписывал пулю. Можно было ходить, петь, танцевать. Гвалт стоял как на базаре.

Однажды Лычагин совершил мятежный поступок. Заинтересовавшись, что же все-таки творится за пределами видимости и откуда такой шум, он в середине лекции вдруг отложил мел и смело зашагал вглубь аудитории.

Народ окаменел от такого вероломства. Затем, осознав происходящее, бросился по местам, лихорадочно приводя себя в рабочее состояние, пряча карты и пластинки. Лишь один Андрюша Корницкий, наш добродушный пижон, остался стоять в проходе, болтая с сидевшими впереди девчонкам и развязно обнимая их за плечи. В углу его усмешливого рта тлела сигарета.

Лычагин возник перед ним внезапно.

— Вы почему мешаете проводить занятие? — спросил он, настраивая резкость в окулярах.

Андрюша прищурился. Дело в том, что он тоже страдал близорукостью, но очки не носил. Утверждал, что они его старят.

Так они и стояли, разглядывая друг друга, словно бойцы на ринге. Высокий, пузатый, с мощной шеей (в школе регби увлекался) добряк студент и нарушитель взаимного паритета, тщедушный злыдень преподаватель.

Наконец, разглядели.

— А разве я кому-то мешаю? — отвечал Андрюша.

В его словах сквозили нотки пренебрежительного достоинства. Вокруг же девушки, на него смотрят..

Лычагин насупился:

— Я бы попросил вас покинуть аудиторию.

Андрюша обаятельно улыбнулся:

— Да ладно вам.. — и махнул рукой. Мол, экая ерунда.

Преподаватель сжал кулаки.

— Ваша фамилия?

— Корницкий. А что?

— Ручаюсь, что экзамен вы мне не сдадите. А теперь извольте все-таки покинуть аудиторию.

Андрюша, не теряя достоинства, взял портфель и, сказав девушкам «Чао!», вышел в коридор.

Впрочем, этот инцидент так и остался единичным. Мы продолжали жить в разных измерениях. Кафедру математики не интересовали студенты, нас не интересовала математика.

Вплоть до сессии.

Шагая солнечным июньским утром от метро на экзамен, я не питал иллюзий. Кругая, оглушительная двойка неоновой громадой светилась на горизонте. Смуглый короткий «уд.» казался пределом мечтаний, несбыточной грёзой из снов.

По пути встретил рослого и головастого Диму Колмановича из нашей группы, бывшего матроса-подводника.

Тот всю дорогу разглагольствовал:

— Хочу четверку. На пятерку не рассчитываю, но четверку обязан получить. Не тройку же.. Учил, готовился.. А ты?

— Хуже некуда. Не готовился, не знаю, иду за бананом..

— Значит, двойку получишь, раз не готовился.. А я вот хочу четверку..

Комиссию возглавлял Стернин. В помошниках числилась вся кафедра.

Вопреки обычаям, нас в аудиторию загнали целой толпой. А я-то рассчитывал отсидеться, хоть что-то поспрашивать у сдавших..

— Можно пользоваться любым материалом при подготовке! — радостно объявил Борис Юрьевич, раздав билеты.

Каким материалом?! Конспекты писали полтора человека. Учебников не найти. Разве только из кембриджа пришлют..

Вертя в руках билет с бессмысленной галиматьей, я прикидывал, к кому из преподов лучше пойти. Точнее, как избежать встречи с Лычагиным или Стерниным. Так хоть какая-то надежда есть, призрачная.

Рядом строчила ответ наша отличница Ирка Денисова, широкой души человек.

— Ир, глянь, может подскажешь..

— Давай, у меня конспект есть. — Она пролистала тетрадь, показала: — Вот здесь и здесь прочитай, чтоб понятно было, а здесь перепиши. Когомологии, ерунда..

— Вот спасибо..

Из прочитанного я понял только, что в эн-пространствах есть какие-то эн-плюс-один пузыри. На всякий случай запомнил пару эффектных терминов, вроде триангуляции и полиэдрома. Вдруг пригодятся.. Прочие знания прятались за витиеватыми формулами в три столбца, мне недоступными. Ладно, сойдет. Один фиг ничего не знаю.

В дальнем конце аудитории у аспиранта Самохина, тощего кучерявого юноши с изможденным лицом и отсутствующим взглядом, освободилось место. Я торопливо сгреб листы и рванул к нему. Только бы успеть..

Пролетая мимо лычагинского стола, я на ходу споткнулся и выронил зачетку. Подняв ее, встретился взглядом с огромными, увеличенными оптикой до лошадиных размеров глазами Валентин Васильича.

— Вы, я смотрю, готовы отвечать? Прошу! — он указал на свободный стул.

От судьбы не уйдешь, подумал я.

Рядом тонули в дополнительных вопросах еще двое бедолаг, Серега Грушанский и Валерка Зуев.

— Ну-с, что там у нас с билетом?

Скороговоркой я прочитал списанные у Ирки ответы.

— Угу, понятно, — Лычагин отстраненно смотрел куда-то себе в коленки. — Интересная тема, не правда ли? Одна из моих любимых..

Я решил сыграть на опережение.

— Валентин Василич, мне здесь не совсем понятно определение, — порылся в памяти, — триангуляции.

— Ну это же просто! — преподаватель увлеченно продолжил: — Представим себе полиэдром..

И он перешел на марсианский язык. Мне оставалось только внимательно улавливать интонации его слов и, вторя им, кивать головой, как болванчик, или с удивлением поднимать брови. Напряжение при этом испытывал колоссальное.

Закончив речь, Лычагин обратился с неожиданным вопросом:

— Ну а вот так, по житейски, вы можете рассказать суть темы билета? Так сказать, с бытовой точки зрения, простыми словами?

Вот где пригодилось мое воображение! За минуту я нарисовал целую галерею пространств, в которых там и сям всплывали пузыри гомологий и когомологий, чтобы потом лопнуть. В качестве примера мне понравилось использовать канализационную лужу. Я даже внес свой вклад в науку, обосновав понятие псевдогомологии, когда пузыря ждешь, а он не появляется. При этом активно помогал себе руками. Так, что даже задел сидевшего рядом Грушанского. Тот смотрел на меня, как на сумасшедшего. Да я и выглядел таковым, чего терять-то..

На Лычагина мой рассказ произвел сильнейшее впечатление. Подавленный обилием ярких образов, огорошенный примером столь утилитарного использования сугубо научной теории, он крепко задумался.

На его глазах высшая алгебра превращалась в санитарный проект.

Я ждал скандального изгнания из аудитории с вызовом скорой психиатрии.

Наконец, преподаватель вышел из оцепенения:

— Давайте вернемся к математике, — неожиданно буднично сказал Лычагин. — Дайте определение теоремы, — он задумался на секунду, — Фробениуса. Я не тороплю, подумайте..

И повернулся к моим соседям.

Видимо, процент некрепких разумом в этой науке чрезвычайно приветствуется.

Тем не менее, положение выглядело безвыходным. Сейчас не отвечу, потом еще не отвечу, и покатится.. Тень заветной тройки медленно таяла под лучами жаркого июньского солнца.

Смотрю — от Стернина возвращается радостная Ирка. Я дождался, когда она поравняется со мной, и якобы уронил ручку. Нагнувшись, поймал соседку за щиколотку и зашептал:

— Помоги..

Ирка мгновенно все смикитила. Тоже пригнулась. Быстро рассказала про этого Ебениуса. Я, дважды повторив про себя магическую абракадабру, выпрямился и замер в ожидании.

Минуты через две, отпустив товарищей с заслуженными бананами, Лычагин повернулся ко мне:

— Ну как?

Я, морща лоб и потирая виски, изображал серьезную мозговую деятельность.

— Понимаете, не совсем доказательство припоминается..

— Да я от вас и не жду доказательства. Просто сформулируйте теорему.

— Только это? — я разгладил лоб и всплеснул руками: — Господи, о чем речь. Пожалуйста..

И старательно, слово в слово, отчеканил определение.

Ставь тройку, злыдень.

Валентин Василич взял в руки зачетку. Уф-ф..

— Что ж, — произнес он, выводя каракули на строке, — больше вопросов не имею. Счастливо!

Выйдя в коридор, я попал в окружение интенсивно куривших сокурсников.

— Ну как?

— Вроде сдал..

— Сколько? — ревниво спросил бывший матрос-подводник, а ныне головастый Дима Колманович.

Я открыл зачетку. Там сияло — «отлично».

— Ни фига себе.. — Дима схватился за голову. — У Лычагина.. Ты же ничего не знал, — застонал он.

Стройная и логичная вселенная рушилась у него на глазах.

Я оправил форменный пиджак, подтянул галстук:

— И сейчас ничего не знаю. Уметь надо.

Только на улице я ощутил безмерное облегчение. Дважды ущипнул себя до синяков. Неужели это всё наяву?

До сих пор не верится.

Поединок Корницкого с Лычагиным продолжался чуть дольше. Экзамен Андрюша предсказуемо завалил. Но на ближайшей пересдаче преподаватель не выдержал напора андрюшиного обаяния и с тяжким вздохом нарисовал ему тройку. Лишь бы больше не видеть..

Так что — хороший все-таки человек Валентин Васильич. Напрасно я его в тексте пару раз злыднем назвал.

Зачеркните.

ВТОРОЙ КУРС. ТЕОРИЯ ВЕРОЯТНОСТЕЙ — ЗАЧЕТ.

Сокурсник Миша Калинский, мелкокучерявый брюнет с болезненно одутловатым лицом, дал почитать журнал с модной повестью.

— Остальное мура, — утверждал он, — а вот «Кафедра» — вещь!

Мне эта вещь не приглянулась. Склоки косящих под интеллектуалов преподавателей — чего интересного? Местечковым показалось. Глянул автора — какая-то Грекова.

— Это псевдоним, — Миша многозначительно улыбнулся, обнажив щербатый рот, — ее настоящая фамилия — Венцель.

Так бы сразу и сказал, что из ваших.

— Кстати, мы по ее книжке тервер проходим.

А вот это для меня новость. Скоро зачет, а я учебник в глаза не видел.

Взял в библиотеке, пролистал. Вроде ничего сложного. В отличие от лекций..

Их нам читал профессор математики, массивный широколицый амбал Вильжан Мавлютинович Амербаев. Единственный в институте член-корреспондент академии наук, правда, казахской.

Как большинство восточных людей, говорил он с торопливым птичьим акцентом, мельча и глотая окончания слов. И ладно бы литературу преподавал или историю, там канва ясна и понятна. А тервер — предмет забористый. В нем и без акцентов голову сломаешь.

Соответственно, на лекциях никто ничего не понимал. Академик, щебеча без остановки, буквально за пять минут успевал исписать всю доску щемящими душу уравнениями. В которых он использовал сначала латинские буквы, потом греческие, затем шел грузинский алфавит. Сверху пять индексов, снизу десять. Жуть какая-то.. Даже отличники, включая Мишу, не решались перерисовывать в тетрадь эту клинопись. А уж конспектировать азиатскую скороговорку — и подавно.

Тем не менее, на зачет я шел с легкой совестью. Во-первых, не экзамен, пересдавай сколько хочешь. Во-вторых, существует набор основных понятий, которых обычно хватает для сдачи. В-третьих — вроде милейший мужик этот Амербаев, не похож на садиста.

Написав полстранички, я решился идти отвечать в первых рядах, вопреки обыкновению.

Только начал рассказывать — заходит другой преподаватель, Лобанов.

— Вильжан Мавлютинович, вас включать в сессионный план?

— Нет, не нада, не нада, — затараторил академик с певучей интонацией. — Я на родина собрался ехать, в Алма-Ата. Давно не был. Новый год там встречу. Отдохну, хочу учебник дописывать. Нет, не нада..

Лобанов скрылся в дверях.

А у меня в этой столице южной республики миллион родственников живет. Не так давно к ним гостить ездил.

— Чудесный город Алма-Ата, — заметил я непроизвольно.

Амербаев оживился:

— Вы там бывали?

— Последний раз в прошлом году. Родню навещал.

— Очень, очень красивый город. Зеленый, просторный.

— Да, родня в центре живет, на Тулебаева и Коммунистической. Такие дома, такая архитектура..

— А Медео, а Чембулак?

— А яблоки, а рынок? Какой там кумыс..

— Ох, не говорите..

И минут десять мы с ним обсуждали прелести и красоты этого дивного города. Даже здание местной академии наук вспомнили. Посокрушались, что скульптурки во внутреннем дворике совсем обветшали.

Потом, будто спохватившись, Амербаев посмотрел на мой билет.

— Ну и ладна, — произнес он и чирканул роспись в зачетку.

В коридоре ко мне подошли Миша Калинский с Димой Колмановичем.

— О чем это вы разговаривали? — удивился Миша. Он сидел неподалеку и все слышал.

— О широких проспектах столицы Казахстана, — ответил я и вздохнул: — Душевный мужик наш Мавлютиныч..

Еще только готовившийся к сдаче Колманович заинтересовался:

— А расскажи-ка мне про Алма-Ату, на всякий случай. Может, тоже прокатит.

Я внимательно оглядел Диму. Ярко выраженный нос, саркастическая усмешка на тонких губах, серые прозрачные глаза смотрят с дерзкой наглецой.

Скептически поморщился:

— Вряд ли. Мало в тебе востока, мало.

ВТОРОЙ КУРС. ЭЛЕКТРОТЕХНИКА — УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Я пошел в маму.

У нее я взял смуглую внешность, музыкальный слух и склонность к наивному романтизму. То есть фундаментальные черты образа, продолжающие генетическую цепочку.

От папы в наследство мне достался широкий взгляд на жизнь. Адекватное восприятие действительности во всем ее многообразии. Предельная доброжелательность к окружающим. Минимум досады, ни капли обидчивости. Один ответ на любые извивы существования: «Что поделаешь, надо жить дальше..». Видимо, сказывалось фронтовое прошлое. Война нытиков не терпит.

Любимым папиным занятием было — чинить сломавшуюся бытовую технику. Будь то утюг или радиола. Раскроет, бывало, рвущуюся на сгибах простыню путаной схемы телевизора, отвинтит заднюю крышку — и давай лампы менять да проводки канифолить. Полдня мог так просидеть. Результат его мало интересовал, процесс был важнее.

Увы, но папина любовь к сложным электрическим системам мне не привилась. Тихое шуршание паяльника вызывало приступ зевоты. От запаха канифоли болела голова. Слова «конденсатор», «резистор» или «двухфазный мост» звучали непонятно и пугающе. До сих пор элементарную починку розетки я воспринимаю как вызов судьбы.

Аукаться мое равнодушие к инженерным наукам начало со второго курса.

Электротехнику нам преподавал декан радио-факультета, высокий и поджарый мужик по фамилии Ураев. Сказывали, что в особой свирепости на экзаменах вроде как замечен не был. Но рассчитывать на халяву тоже не стоит, человек принципиальный. От настроения мало зависит, однако питает некоторую слабость к активным физкультурникам. В смысле — уважает спорт как средство прославления родного института. Недаром стенды возле деканата пестрели фотографиями, где он вручает кубки с медалями утомленным здоровякам на фоне беговых дорожек. Похоже, в молодости резвый был.

Папа очень обрадовался, заметив на моем столе книги по знакомой науке.

— Вот это правильно, — приговаривал он, беря в руки учебник Нейман-Демирчяна, — может, толк выйдет.

Полистав, удивился:

— Что-то сложновато написано. Интегралы, уравнения.. Непонятно, наука ведь простая. Законы Ома — и вперед. Непонятно..

Я до этих книг весь семестр даже не притронулся. Развращенный легкостью бытия первого курса, я наивно считал, что дальше будет еще легче. Конспекты забросил, лекциями пренебрегал. Изредка заходил на семинары — пообщаться с сокурсниками. Лабораторки по электротехнике сдал скопом перед самой сессией, благо женщина их вела покладистая. Свободное время посвящал футболу, музыке и прочим достойным занятиям. Одним словом — жуировал.

Экзамен по электротехнике шел первым. Оклемавшись после новогодней кутерьмы, я раскрыл Неймана с Демирчяном. Ух как наверчено.. Осилив десять страниц, я заскучал.

Отец заметил мое состояние:

— Тоскуешь? Брось ты эти интегралы. Есть нормальные учебники.

С этими словами он вынес из кладовки огроменный пыльный фолиант, размером с кулинарную энциклопедию. Автор — академик Круг.

— На, читай. В свое время я по ней все экзамены сдавал.

— Так это когда было..

— А разве с тех пор законы Ома изменились?

Изучив предисловие, я засомневался:

— Пап, есть вопросы. Тут главным электротехником страны объявлен товарищ Сталин. И ссылки на ленинский план ГОЭЛРО.

— Все правильно написано, читай дальше, не бойся.

Я стал заниматься. И действительно — настолько просто все объяснялось. Куча понятных рисунков. Никаких сложных уравнений с дифференциалами, тем более интегралами. Прямо как таблица умножения..

За один день пройдя больше половины, сказал себе — хватит. Для четверки достаточно.

В портфель академик Круг еле поместился.

Взяв билет, я сел на задний ряд и бойко списал ответы из книжки, пока Ураев был занят отличниками. Поднял руку, сигнализируя о готовности.

Может, даже на пятерку замахнусь, думалось мне.

Преподаватель молча, с глубоким вниманием выслушал мои ответы.

— Н-да, — пробормотал он, — как-то у вас примитивно вышло. Я бы сказал — маргинально. Н-да.. Давненько я такого не слышал.. А расскажите-ка о методах расчета переходных процессов в нелинейных электрических цепях.

Академик Круг уныло развел руками.

— Ну тогда решите вот этот интегральчик по граничным условиям переходных процессов..

Горько, ой как горько..

Ураев с огорчением вздохнул:

— Вы вообще-то, готовились?

Я запел попурри на тему «учил, ей-богу учил..»

Преподаватель захлопнул зачетку и вежливо вернул ее мне:

— Жду вас в следующий раз.

Вот она и пришла, первая в жизни двойка. Ощущение полной безысходности. Внутри — будто лягушку проглотол. Растерянно стою в коридоре. Куда бежать, что делать?!

Дима Колманович назидательно заметил:

— Заниматься надо!

Веселый двоешник Бобряшов похлопал по плечу:

— Ничего, ерунда. Сходишь в деканат, возьмешь у секретарши Гали допуск на пересдачу. Пошли, покажу..

Дома я что-то наврал про тройку. И что зачетки отобрали для каких-то печатей. Отец недоверчиво покачал головой.

После такой запевки вся сессия пошла кувырком. С горем пополам, на тоненького, спихнул оставшиеся экзамены. Муторные ощущения не покидали меня.

Болтаясь в институтских коридорах под занавес сессии, встретил Корницкого.

— Такая же байда! — воскликнул он, узнав про мою двойку. — Допуск взял? Будем выжидать..

С Андрюшей мы не то, чтобы сильно дружим, скорее — приятельствуем. Вне института практически не встречаемся. Большая разница интересов — я люблю футбол, он предпочитает шашки. Я слушаю тяжелый английский рок, он тащится от советской эстрады. Но странная метафизика существует и сближает нас. Родство не интересов, но душ. А она у Андрюши предобрейшая..

Звонит через день:

— Завтра Ураев с утра на кафедре. Попробуем?

Я открыл учебники, плюнул — и поехал.

Встретились в двенадцать у деканата.

— Ну что, сразу пойдем? — спросил Андрюша.

— Чего-то боязно..

— Ага, и мне тоже. Есть чувство, что годить надо. Доверимся этому чувству. Айда в «кирпичи».

Так мы называем столовую кирпичного завода, располагавшегося прямо за институтской проходной. Кормят там просто, но обильно. Уж всяко лучше, чем вечная колбаса с горошком в буфете. Жирным плюсом кирпичного заведения является наличие пива. Но сейчас без этого обойдемся, не тот момент.

Вернувшись к деканату, пообщались с себе подобными.

— Толпой на пересдачу ходить плохо, — авторитетно шепнул Андрюша. — Вероятность повторного банана зашкаливает. Держимся вдвоем.

Бродим по коридорам. Уже спина устала, посидеть бы..

— Зреем, зреем..

Навстречу летят наши асушницы Ольга Фролова и Ленка Зацепина. Высокие, стройные, жизнерадостные, хохочут в два горла.

У Андрюши, едва он их заметил, пробудился инстинкт обольстителя женских сердец: на губах заиграла пижонская улыбка, взгляд подернулся поволокой, походка в стиле «а мне все по барабану».

— Привет, красавицы! Куда путь держим?

— Экзамен сдавать.

— Так ведь сессия прошла давно.

— А мы на сборах с командой были.

Андрюша напрягся:

— А какой экзамен?

— Электротехника. Ураев.

Андрюша старался не выдать волнения:

— А он вас ждет?

— Ну да. Мы быстренько.. У нас записка от Туманяна.

Туманян — фамилия заведующего кафедрой физкультуры.

— А что там в записке?

Ольга протянула скромный листочек, вырванный из тетради в линейку. Крупным неровным почерком там было написано: «Прошу принять экзамен у членов волейбольной сборной института». И размашистая подпись.

Я поймал взгляд своего приятеля. Мы поняли друг друга без слов: в записке ничего не говорилось о количестве членов сборной.

— Так мы тоже к нему, на пересдачу! Пошли скорей, а то вдруг смоется.

Девчата опять захохотали:

— Ну пошли! За компанию!

Ураев сидел у себя в кабинете. Вышел по звонку секретарши. Прочитал записку:

— Да-да, мне говорили.. Молодцы, защищаете честь института!

Он снял очки и поднял глаза. К динамичному облику плечистых девушек претензий не имелось. Во мне, высоком худощавом юноше, при желании тоже можно было разглядеть потенциального волейболиста. Но Андрюша.. Его спортивное настоящее и уж тем более будущее терялись в непроглядном мраке. Мясистое лицо, короткая прочная шея, едва сходящийся на пузе форменный пиджак.. Короче, масса подозрений.

Погорим, думал я, ей-богу погорим.

Ураев, однако, ничего не сказал. Отведя нас в лаборантскую комнату, веером разложил билеты:

— Выбирайте.

И ушел.

Надолго ушел. Первый час мы истратили на подробное списывание ответов из учебника. Сходили перекурить. Потом девчонки позвали в буфет, чайку попить. Потом зашли в библиотеку взять книжки на следующий семестр. Посидели в лаборантской, поскучали. Уже темнеть начинает..

Наконец, часа через три, явился Ураев:

— Извините, задержался, дел много. С Туманяном, кстати, разговаривал.

Он сел за стол и пристально посмотрел на нас с Андрюшей.

— Весной отраслевая спартакиада, обсудили планы на медали.. Ну-с, начнем с наших красавиц. Думаю, четверками вы будете довольны?

Девчонки шумно согласились. Получили зачетки и исчезли.

А мы?!

— А вас, молодые люди, я на четверку помучаю.

То есть?

— То есть тройку вы уже заслужили. — Ураев встал: — Ведь спорт — это не только сила и выносливость. Это еще и воля, выдержка, способность найти выход из самой катастрофической ситуации. А также — умение использовать слабости соперника.

Он собрал билеты в кучку, раскрыл наши зачетки:

— Так как, будем мучаться?

— Не стоит, — в один голос сказали мы с Андрюшей.

Ураев покачал головой и чуть улыбнулся.

В этот момент он поразительно напомнил мне папу.

ВТОРОЙ КУРС. КУРСОВОЙ ПРОЕКТ ПО ТЕОРИИ МАШИН И МЕХАНИЗМОВ — УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Считалось, что советский инженер должен уметь разбираться во всем. От устройства микропроцессора до принципов функционирования турбины гидроэлектростанции. Это обеспечивалось широким спектром преподаваемых нам предметов. Необходимость изучения большинства из которых вызывала у меня вопросы.

Я не говорю про общественно-гуманитарные науки, вроде истории КПСС или политэкономии социализма. Тут достаточно встать во фрунт, сделать марксистское лицо и бодро прокричать пару лозунгов. То есть сыграть короткую роль до отвратительности дубового персонажа, уйти за кулисы, переодеться в джинсы и продолжить асоциальное существование.

Это легко и даже забавно. Главное — не спутать жизнь со спектаклем и не стать окончательным негодяем.

Но скажите, зачем будущему специалисту по информационным системам знать во всех тонкостях теорию сопротивления материалов? И где, в какой жизни, мне может понадобиться умение проектировать зубчатый редуктор?

Короче — не люблю я инженерные науки.

Эпюры, ГОСТы, чертежи.. Пришлось купить тубус. Оказалось — удобная в быту вещь.

— Две поллитровки и чекушка входят, — откровенничал алкоголик Бобряшов. — Плотно, даже не гремят.

Знакомые ребята с механического факультета эти тубусы с первого курса носят. Увидели меня, порадовались:

— Вот теперь похож на реального студента. Городецкий-Сазонова?

— Ага.

Это фамилии преподавателей, читавших нам про сопромат и механизмы. Не сказать, что звери, но на экзамене намаялся я с ними. Или они со мной..

Апофеозом, вершиной учебного плана по этому богом данному предмету стал курсовой проект в середине апреля. Мы должны были рассчитать по заданным входным значениям параметры редуктора и сделать его чертеж в трех проекциях со срезом.

Рисовать я люблю, чертить — не очень. Это еще мягко сказано. Перефразируя поэта — «я с детства рисовал овал, я с детства угол презирал». А тут без линейки ни шагу. Откровением для меня было разнообразие карандашей марки «Кохинор», каждый для своей линии. И не дай бог перепутать! Также выводило из себя обязательное клеймо ГОСТа в правом нижнем углу. Любое слово внутри своей рамочки строго по миллиметрам. Плюс иезуитские требования к шрифтам. Ни о каком творчестве, свободе фантазии и речи не было..

Где-то за неделю до сдачи проекта мы с группой товарищей начали сознавать, что на халяву здесь не проскочишь. И записку пояснительную писать придется, и расчет предоставить. И что без чертежей хана будет.

Короче, надо что-то предпринимать.

Забросив прочие занятия, мы оккупировали зал чертежного проектирования. Там разложили чистые ватманские листы на столах, оснащенных подвижной системой ненавистных линеек, и стали творить. Обложившись методичками, учебниками и выпрошенными у отличников готовыми решениями.

Молчали, сопели. Периодически взрывались истеричным хохотом.

Корницкий, с горем пополам начертив пол-листа, вспомнил про гостовское клеймо. От лени он решил его не рисовать, а тиснуть стандартным штампом, замоченным в чернилах.

Внимательно прицелившись в угол, тиснул с крепким нажимом. Сделав паузу, едва дыша, чтоб не смазать, оторвал от листа. Прищурился, вгляделся. Истошный вопль на весь зал:

— Бля! Вверх ногами! Бля!

Остро не хватало циркулей. Те, которые имелись, постоянно выскальзывали и рвали бумагу.

Линейки тоже были чересчур подвижны, и мы никак не могли к ним приспособиться. Линии выходили кривые, как осциллограмма. Валерка Зуев где-то в столах нашел толстую универсальную линейку, настоящую инженерную, с выдвигающейся серединой, и стал чертить по ней. Два часа чертил, и как-то странно у него выходило.. Оказалось — дюймовой стороной мерил.

Коэффициенты для простоты брали из чужих расчетов. У Сереги Грушанского из-за этого редуктор не помещался на листе. У меня, наоборот, выходил микроскопическим.

— Дырокол нужен, дырки в записке крутить!

— А скреплять-то чем?

— Трикотажем!

В общем — эпопея. Борьба борьбическая, как говорит один мой знакомый.

Наконец, пришел день сдачи. Принимали курсовой проект у всего потока. Сто человек выстроились возле механической кафедры, аккуратно прислонив тубусы к стенке.

Начали в три. Запускали порциями по десять человек. Первую группу составляли наши передовики — Коля Соколов, Юрик Антонов, Калинский, девчонки-отличницы.. Они вытаскивали чертежи, разглаживали пояснительную записку, сплевывали через плечо и шли на Голгофу.

Скоро начали выходить.

— Ну как? — приставали к ним.

— Нормально, — отвечали и, прихватив пустые тубусы, исчезали на лестнице.

Пятерки, четверки.. Всё в русле логики. Прочие оценки копились для нас.

Томительно шли часы. Замелькали тройки, потом все уверенней..

Мы с друзьями маемся в коридоре. Нервы на исходе, но внутрь не спешим. Зреем.. Вовчик Судоплатов вторую пачку курит с Зуевым, Андрюша девушек анекдотами развлекает.

К восьми осталось человек пятнадцать. Преподаватель Городецкий выглянул из двери, оглядел нас:

— Заходите! Чего уж.. Все там будем..

Опасливо озираясь, прямо с тубусами, вошли в аудиторию. Расселись.

— Чего это вы по привычке на задних партах? — удивилась Сазонова. — Ну-ка вперед!

Чувствовалось, что настроение у наших преподавателей было далеко от восторженного. Усталые, измотанные, они мечтали скорее закончить этот никому не нужный спектакль.

Вызывали по списку. Откупорив тубус, студент кнопил к доске никак не хотевшие раскручиваться листы. Монотонно, как дьяк на клиросе, читал задание, потом записку. Брал указку, диким взглядом смотрел на чертеж и, запинаясь, принимался его объяснять.

Тут-то и начиналось самое интересное — вопросы к студенту. Уничижительные вопросы, риторические.

— Грушанский! Диаметр шестерни вашего редуктора составляет полтора метра. Между тем как длина вала — пять сантиметров. Вы не велосипед случайно проектировали?

— Волкова! У вас сливное отверстие рассчитано миллиметр в диаметре. Вы масло как, высасывать будете?

С Судоплатовым вообще горе приключилось. Раскрыв тубус, он увидел там пустоту. Лицо его окаменело.

— А-ва-ва.. — только и произнес он.

Сазонова, прикрыв глаза руками, зарыдала в истерике.

— Валерий Николаевич, — сквозь слезы обратилась она к Городецкому, — я больше не могу..

Вовчик метнулся в коридор. Никого и ничего.. Вернулся бледный, словно привидение.

— Кто-то перепутал из сдававших, — изрек Зуев, — схватил чужую вещь по ошибке. Тубусы-то все одинаковые, как огурцы.

Сазонова, утерев слезы, обратилась в Судоплатову:

— Ну хоть записку покажете?

Вовчик трясущимися руками взял скрепленную хилой ленточкой папку. Неловко раскрыл, дернув за кончик. Листы рассыпались на пол.

— Следующий!

Вот и моя очередь настала.

Бойко прочитал задание. Показал записку. Развернул чертеж. Надолго замолчал.

— Ого! — воскликнул Городецкий. — Это что, наручные часы?

Я тяжко вздохнул, храня молчание.

— Нет, — саркастично возразила Сазонова, — это для будущих археологов сделано. При диаметре редуктора семь миллиметров — вдумайтесь в эту цифру, Валерий Николаевич, — толщина стенок составляет двадцать пять сантиметров.

Она вскинула брови:

— Нападут на нас американцы, мы им ответим. Начнется ядерная война. Мир исчезнет, все превратится в пыль и утонет во мраке. И только ваш редуктор будет крутиться как заведенный.

— Насчет крутиться, — покачал головой Городецкий, листая мои расчеты, — я бы поостерегься говорить. Его передаточное число стремится к нулю. Зубья шестерен разные. Заклинит.

Тут я решился подсказать:

— Можно масла побольше налить.. Или в невесомости раскрутить..

Сазонова схватилась за голову:

— Боже мой.. Он еще и космос приплел.. Всё, хватит, пора заканчивать балаган.

Преподаватели собрали зачетки в стопку. Встали, оглядели аудиторию. Перед ними сидела группа высокоинтеллектуальных молодых людей, жаждавших поскорее забыть этот вечер.

— Вы высоко пронесете знамя советской науки через поколения!

С этими словами Городецкий прошел по рядам и каждому лично вручил зачетку. В заветной графе сверкал увесистый «уд.».

История на этом не закончилась. Недели через две знакомые механики рассказали, что по всему факультету уже ходят легенды о нашей сдаче курсового проекта. Что преподаватели на лекциях зачитывают избранные места из наших расчетов. Что выстраданные нами в муках чертежи не спрятали в архив, а развесили в деканате в качестве то ли наглядной агитации, то ли контрпропаганды. И что в перечислении фамилий антихристов от сопромата и деталей машин чаще всего мелькает моя.

Ну и бог с ним.

ВТОРОЙ КУРС. МАРКСИСТСКО-ЛЕНИНСКАЯ ФИЛОСОФИЯ — ОТЛИЧНО.

Что сейчас изучают студенты по курсу философии? Демокрита, Канта с Гегелем, всяческих Бердяевых.. Скука и эклектика. Что ни скажешь — всё впопад. Под любую идиотскую мысль легко базис подвести. Эдакий атональный джаз с бесконечными импровизациями и пляшущим ритмом тарелочек. Эх-х.. То ли дело бородатые основоположники. У них не забалуешь, тут как по рельсам теория катится. Шаг влево или вправо наказуем репрессиями в виде незачета или даже стука в контору. Предтеча жесткого трэш-металла, где каждый рифф выверен и не подлежит сомнению.

Такие вот музыкальные ассоциации навеялись.

Ну и, раз уж упомянул, контрапунктом разовью тему.

Музыка в нашем доме звучала разная. Мама под настроение частенько напевала вполголоса татарские песни. Папа любил Бернеса и Шульженко. Сестра, как только купили радиолу, стала коллекционировать пластинки Сальваторе Адамо и Мирей Матье.

Мое музыкальное воспитание проходило во дворе. Там стояла беседка с теннисным столом. Старшие ребята протянули электричество из подвала и вечерами, когда теннис и карты надоедали, притаскивали из дома переносной транзистор с длинной антенной. Аккуратно настроив частоту, мы слушали «Голос Америки». По средам и пятницам — номерные концерты, по субботам — танцевальную программу. Пробиваясь сквозь помехи и тысячи километров, из хриплых динамиков на весь двор ревели «Дип Перпл», «Слэйд» и «Лед Зеппелин». Начало семидесятых, самый разгар тяжелого рока. Мы наизусть знали дискографию каждой группы, с упоением заслушивались новыми хитами. На стареньком пианино я подобрал вступление к «Чайлд ин тайм» и часами донимал соседей густыми аккордами, подпевая там, где хватало голоса. Стена моей комнаты была увешена переснятыми из польских журналов кошмарного качества фотографиями волосатых кумиров. Собственно, и английский язык я стал изучать по-серьезному, заучивая и переводя тексты любимых песен.

В институте мои музыкальные пристрастия не изменились, но расширились. На полках появились кассеты с записями «Пинк Флойд» и «Квин». Неожиданно проявился интерес к битлам. Наряду с этим иногда в компаниях я слушал современный панк-рок. Советскую эстраду, естественно, игнорировал напрочь.

Теперь сворачиваю контрапункт и возвращаюсь к центральной теме.

Философию нам преподавала крашеная блондинка средних лет — статная, энергичная, с громким поставленным голосом. В броских, чуть хищных чертах ее скуластого лица ощущалась примесь то ли польской, то ли восточной крови. Летная униформа выгодно подчеркивала плотный рельеф ее фигуры.

Диссонансом — лекции были нуднейшими и бестолковейшими из тех, что вообще нам читались. Диалектика с материей, критика критицистов, антагонизм и эксплуатация рабочих масс.. Как назло, в расписании они шли между другими занятиями, и пропускать их было бессмысленно. Сидишь себе, общаешься с друзьями, ни о чем не думаешь. А еще лучше — спишь, сладко растянувшись на парте.

Иногда наша блондинка отвлекалась на посторонние беседы. Чаще всего — о новинках литературы или кино. Неизменно выделяя в них философскую составляющую, что удачно резонировало с основным предметом.

Экзамен, понятное дело, ожидался легкий. Кем надо быть, чтобы завалить такое..

Но преподавательница решила максимально облегчить жизнь студентам с творческой жилкой.

— Тем, кто напишет и оформит реферат, — объявила она накануне майских праздников, — автоматом ставится пятерка.

Мы с товарищами зачесали в затылках. С одной стороны — лишние дни в сессию не помешают. С другой стороны — жутко плющит что-то выдумывать и писать про этот диалектический маразм.

Тут мне в голову пришла парадоксальная мысль. Тетка-то вроде умная, в крайнем случае, вместе посмеемся..

По окончании лекции я подошел к преподавательнице. Предложил свою тему. Она задумалась на секунду, потом бодро ответила:

— А что, это интересно. Свежо, незамыленно. Давайте попробуем.

Два дня я провел в пыльной тишине читального зала библиотеки, шуруя по подшивкам молодежных журналов и делая убористые выписки в тетрадь.

Обобщив материал и добавив собственные измышления, я сдал черновик реферата на проверку.

Через неделю получил добро от преподавательницы. С коротким замечанием:

— Название порезче придумайте. А то на кафедре не так поймут.

Ну да, там такие лбы..

Я переписал всё на чистовую. Вышло пятьдесят с лишним листов. Во размахнулся, с ума сойти. Пробуравил дырки, стянул алой марксистской ленточкой. Подержал в руках плод трудов своих, полюбовался.

Перед началом следующей лекции по философии я подошел сдавать свою работу. На столе хилой стопочкой уже лежали опусы наших отличниц. Я мельком взглянул на названия. Что-то там про материю и ленинизм. Ужас какая компания..

Лекция началась неожиданно.

— Я ознакомилась с вашими рефератами, — громко заявила наша блондинка. — Всем сдавшим, как и обещала, я ставлю пятерки. Отдельно хотелось бы отметить, — с неожиданным воодушевлением, — работу студента группы ЭВМ, — и она признесла мою фамилию. — Честно говоря, не ожидала столь проникновенного осмысления проблем текущего периода.

Ого..

— Тщательный подбор фактов, смелые и необычные параллели, глубокий анализ с материалистической точки зрения..

Кто бы мог подумать..

Она взяла в руки мое сочинение. Слегка улыбнулась.

— Моя дочь — она чуть младше вас, — читала этот реферат всю ночь. Запоем, как детектив. Я первый раз такое наблюдала. Думаю, вам тоже было бы интересно ознакомиться. Тема, думаю, вам тоже близка. Но поскольку экземпляр только один, хотелось бы попросить автора зачитать свое произведение вслух всей аудитории. Просим!

Холодок пробежал по моей спине. Побледнев от смущения, я встал с задней парты и подошел к столу. Откашлялся. Развернул листы.

Прочитал заглавие:

— «Тема протеста в современной молодежной музыке загнивающего капиталистического общества.»

Это был мой первый опыт публичного выступления.

Начал бойко, решительно, с выражением. Пресли, Холидей, битлы.. «Роллинги» пели уже развязно и без выражения. На «Лестнице в небо» в горле вдруг пересохло так, будто неделю по Сахаре ходил. Приход Дэвида Кавердейла в «Дип Перпл» ознаменовался частичной потерей голоса. Добравшись до «Пинк Флойд», я почувствовал легкое омертвение языка. Пришлось сконцентрироваться до максимума. Шелудивые панки, как и ожидалось, хрипели и сипели уже совсем неразборчиво..

Вот и закончил.

Наградой за мои мучения стали аплодисменты товарищей.

По окончании оваций преподавательница взяла слово:

— Пятерка с плюсом!

И уже тихо мне:

— Вы разрешите черновик с собой домой забрать? А то дочь хотела подругам показать.

Какие возражения, конечно. Видеть этот текст уже не могу..

После лекции я бегом направился в туалет и припал к крану с водой. Литра два высосал. Умиротворенный, вышел в коридор. Там курила компания экономистов с нашего потока. Вадик Поперечный, самый эрудированный из них в музыкальном плане, сообщил новость:

— «Лед Зеппелин» новым альбомом разродились, называется «Присутствие». Солидная вещь. Дать переписать?

М-м-м.. Аж челюсть свело..

ТРЕТИЙ КУРС. ТЕОРИЯ АВТОМАТИЧЕСКОГО УПРАВЛЕНИЯ (ТАУ) — УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Люблю спорт. Особенно футбол.

Подваливает ко мне как-то Вовчик Судоплатов:

— Ты это, вроде играешь.. Подходи завтра к полям на водном стадионе. За факультет побегаем.

Вова — капитан институтской сборной. Лохматый брутальный здоровяк с вечно удивленным лицом и ляжками метр в обхвате. Неповторимая личность, легенда нашего потока. Все достоинства и пороки русского человека в нем достигают максимальной концентрации. Не счесть историй, где он на главных ролях. Сдружились мы с Вовой в летнем стройотряде. И не только с ним, там много кто сдружился..

— Играем на гарюхе, лучше в кедах.

Теплый осенний день. Ветер шелестит палой листвой в безлюдных аллеях спортивного комплекса. Где-то сзади шумит ленинградское шоссе.

Вовчик уже на поле. Лупит с центра по воротам. От его ударов стонут штанги.

— Иди, раздевайся. Сегодня против преподавателей играем.

Облачившись в застиранную форму, выбегаю на поле. Жонглирую мячиком.

— Ты это брось. В касание с ближним, отдал — открылся. Правым хавом бегать будешь. Сзади отрабатывай.

Кинул мячик Вове поиграться. Тот сделал попытку тоже пожонглировать, но не получилось. С досады засадил мяч в кроны деревьев.

— Мне оно не надо, уметь всякое. Последнего играю, не до излишеств.

По свистку встали в центре поля. Судит преподаватель кафедры физкультуры Валера Бутенко, известный советский рефери. Авторитет его непререкаем.

Началась игра. Давно я на большой поляне не бегал. С непривычки теряю позицию, тянет постоянно вперед.

— Елки-палки, своего держи!

Мой — левый хав противника. Светловолосый мужичок средних лет. Шустрый, зараза. Играю с ним плотнее, все равно убегает. Пару раз смачно приложил ему по ногам, встретил на корпус. Вроде притих, но смотрит зло.

К перерыву ничья, по нулям.

Я, довольный, что пока справляюсь с визави соперника, пью лимонад из бутылки:

— Нормально, Вов?

Судоплатов укоризненно качает головой:

— Ты чего творишь, дубина? Это ж Игорь Прохоров, Игорь Сергеич. Он нам в следующем семестре ТАУ читать будет. Зверь, говорят, редкостный. Помягче с ним.

Надо же, думаю, какая сложная и противоречивая вещь — игровая тактика.

Во втором тайме я демонстрирую к визави максимальное почтение. Осторожничаю, берегу его, пропускаю по краю. Даже мячики подаю:

— Пожалуйста, Игорь Сергеич, вбрасывайте аут на здоровье!

Мы все равно выиграли. Вовчик со штрафного в девятку запулил. Но моя футбольная репутация в глазах команды была испорчена раз и навсегда.

Вымывшись и переодевшись, я зову Судоплатова вместе ехать в институт.

Он морщится:

— Не.. Мы сейчас на речной вокзал по пиву, а потом.. — и машет рукой куда-то вдаль, лаконично обрисовывая захватывающие перспективы вечера.

Придется одному ехать..

Прохоров оказался преподавателем в меру ординарным. Лекции читал с монотонной простотой. Другое дело, что сам предмет мудреный и сухой, оттого малоинтересный. Совершенно не помню, в чем там суть. То есть вообще ни грамма не отложилось. Узнавать меня Игорь Сергеич не собирался, да и с чего? один раз промелькнул перед ним в трусах и кедах — невелика память.

По весне случился курсовой проект. Что-то там вычислять задали по-крупному. Сходу не сделать, особенно если в предмете слабо соображаешь.

В выходные приготовился сидеть дома, ломать голову в попытках выдавить из нее ростки мысли.

Тут мне звонит — кто? — естественно, Андрюша Корницкий. Никак без него не обойтись в моих историях.

— Давай вместе попробуем. Приезжай ко мне завтра, предков не будет.

Вооружившись свежей пачкой миллиметровки и логарифмической линейкой для расчетов, я поехал на дальний конец Москвы.

Андрюша встретил меня в домашнем халате. Мы сели за стол, раскрыли задания, методички. Горестно вздохнули.

Вдруг звонок в дверь.

— Кто это? — спрашиваю.

— Да дружок мой. Пригласил его нам помочь. В МИФИ учится на физика, умный как Гагарин.

Дружок, упитанный молодой человек в очках, сразу предложил сыграть в шахматы:

— Для разминки, мозги расшевелить.

Сыграли мы с физиком разок, другой, третий. То он выиграет, то я.. Андрюша поначалу увлекся нашим поединком, но потом заскучал. Зевая, предложил:

— Давай лучше в шашки.

Погоняли в шашки. Как-то без энтузиазма..

— Может, в чапаева?

Совсем другое дело. Вот где спорт в полный рост! Азарт, глазомер, фонтан эмоций. Не заметили, как время прошло.

Отдышавшись, снова сели за стол.

А за окном — апрельское солнце греет пахучую влажную землю. Заливаются птицы. Девушки, сбросив теплую одежду, цокают каблучками по асфальту.

— Айда на улицу, надо мозги проветрить перед работой.

Вышли погулять. Рядом парк, сели на скамейку. Разговор ни о чем, и так хорошо.

— А пивка?

Взяли жигулевского по бутылочке. С Андрюшей выпивать можно без опаски. Не тот он человек, к алкоголю относится прохладно. Его рекорд — стакан портвейна. Это вам не Судоплатов..

Погревшись на солнышке, вернулись в квартиру.

— Совсем забыл, — говорит Андрюша, — у меня ж стереосистема новая, японская.

До самого вечера слушали музыку и обсуждали достоинства аппарата.

Ну что ж, пора домой..

Я кинул в сумку так и не распакованную пачку миллимитровки с линейкой.

— Ну, давай, — сердечно жал руку на прощанье Андрюша, — хорошо позанимались, полезно.

Курсовой я сдал тощему ассистенту с третьего раза.

Настала пора экзаменов.

На консультации Игорь Сергеич строго предупредил:

— За шпаргалки — сразу вон. Но спрашивать буду только по билету, никаких дополнительных вопросов. Сумеете списать — хвала и почет. Но если замечу — не обижайтесь..

Спасибо, мы уже в курсе. За день до нас экзамен сдавала вторая группа. Пять человек было выгнано, еще пятеро ушли с двойками. В том числе Андрюша Корницкий. Такие дела..

В аудиторию зашли всей кучей. Поменяли зачетки на билеты. Расселись за столы.

Я глянул на вопросы. Три теории, две задачи. Как на китайском.. Приготовил пять листов бумаги, пронумеровал заголовки. Задумался, крепко так.

Душная тишина окутала аудиторию. Ее нарушают только упругие шаги преподавателя Прохорова. Закинув руки за спину, он молча ходит взад-вперед между столов, стреляя зорким взглядом.

Неожиданно останавливается:

— Фамилия?

— Зуев.

Игорь Сергеич выуживает зачетку из стопки:

— Свободны.

Валерка Зуев, усмехнувшись, разводит руками, запихивает шпаргалки в карман и уходит.

Снова тишина. Снова только звук шагов.

— Фамилия?

— Беляева.

— Свободны.

И так несколько раз. Короче, без шансов.

Передо мной пять пустых листов. В сотый раз изучаю вопросы. Никаких мыслей. Вот только в одной из теорий слабо звучит тема сложения сил. Роюсь в памяти, вытаскиваю плесневелые знания из седьмого класса. Рисую примитивные схемы, добавляю синусы. На этом иссяк.

Как ни странно — внутри абсолютно спокоен. Пять сессий позади, опыта достаточно. И с психикой нет проблем.

Разбавив отличников парой бананов, Прохоров называет мою фамилию.

Я сажусь напротив, протягиваю билет и чистые пронумерованные листы с парой карикатурных схем.

Мельком оглядев мою ахинею, Игорь Сергеич шумно вздыхает и поднимает глаза. В них я вижу те же злые искорки, что тогда, на матче, когда он получал от меня по ногам.

Кажись, и я свободен.

После долгой паузы Прохоров придвигает к себе ведомость и рисует тройку. Возвращая зачетку, ласково шепчет одними губами:

— И к еб..ей матери!

Я понимающе киваю головой.

Люблю футбол!

ТРЕТИЙ КУРС. ГОСЭКЗАМЕН ПО АНГЛИЙСКОМУ ЯЗЫКУ — ОТЛИЧНО.

За этот экзамен я ни капли не беспокоился.

Одно из моих первых воспоминаний в жизни — я, четырехлетний, сижу на мягких маминых коленях и листаю тонкую книжицу с незатейливыми иллюстрациями: мальчик дрессирует собачку, на подоконнике дремлет котенок. Мама, преподаватель языка в школе, показывает пальцем на картинки, отчетливо артикулируя звуки: — «Э кет. Э дог. Э бой.». Я послушно за ней повторяю. Учусь привыкать к незнакомым словам.

Классе в шестом, мучаясь с глагольными временами, нахожу в дальнем углу шкафа скромное пособие для преподавателей, где все объясняется легко и просто. Щелкаю, как орехи, все эти пёрфекты и презент-пасты. Выкинув школьный учебник, продолжаю образование по взрослой литературе. Учусь мыслить широко.

Позже — увлечение современной музыкой. На слух пытаюсь разобрать тексты неопрятных рокеров. Шурую по словарям, копаюсь в идиомах. Тщательно культивирую американское произношение. На уроках пугаю учителя Капитолину Петровну раскатистым «эр» в закрытом слоге вместо классического оксфордского «а». Плюс уличные «гонна» и «уонна». Меня не понимают, ставят четверки. Учусь не обижаться и стоять на своем.

Последние два класса школы занимаюсь на курсах при торезовском инязе. Незабвенный Бонк. От наставника группы Александра Борисовича слышу главным образом похвалы. Но чаще — призывы не лениться. На финальном экзамене он, поставив пятерку, отзывает меня в сторону и предлагает поступать в иняз. Обещает подсобить. Предложение лестное, но запоздалое. Я уже решил двинуть по технической части. Отвечаю твердым отказом. Учусь говорить правду.

Перед выпускным экзаменом в школе Капа показывает, где на столе будет лежать мой билет. Самый зловредный — про 25-ый съезд КПСС. Просит прийти первым, сидеть в классе до упора и помогать остальным, несмотря на строгую комиссию. С риском быть изгнанным. Прихожу, сижу, помогаю. Учусь быть полезным обществу.

Со второго курса института занимаюсь в спецгруппе «Инглиш фо бизнес». Единственный из нашего потока. Создана группа специально для мажоров-экономистов, отпрысков больших авиационных начальников. Оказалось — вполне нормальные ребята, без закидонов. Некоторые успели пожить за границей с родителями. И знают язык получше меня. Активно общаюсь с ними, одалживаюсь свежими записями Квинов и Хипов. Учусь быть не первым.

В конце третьего курса перестаю ходить на занятия спецгруппы. Не стыкуется с расписанием, да и зачем? Я не экономист, никаких привилегий это мне не даст после окончания института. Корочка инязовская у меня есть — зачем еще одна?

Учусь плевать на второстепенное.

Вот такая школа жизни через призму английского языка рисуется.

Разве мог я этот экзамен сдать не на пятерку?

ТРЕТИЙ КУРС. ТЕОРИЯ ПЕРЕДАЧИ И ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ИНФОРМАЦИИ (ТППИ) — ХОРОШО.

Сидим на подоконнике в проходе между зданиями, болтаем ни о чем. Уже успокоились после экзамена. Ждем секретаршу Галю из деканата. Допуск на пересдачу оформить. Народу много..

Тут подходит Славик Оспин, асушник из нашей общей компании, с довольным лицом:

— Посмеяться хотите? Заскочил на кафедру случайно, дверь в кабинет Васильева приоткрыта была. Заходит туда преподаватель Нерода с бумажками какими-то. Ему Васильев первым делом и говорит — «Ты представляешь, мне сегодня двойку пришлось поставить знаешь кому?». — «Кому?».

Пауза. Славик ехидно улыбается.

— Ну так кому, ё-моё? — в один голос спрашиваем мы. — Яхонтовой? Колмановичу?

Наташка Яхонтова и Дима Колманович — наши прилежные студенты. Тоже сегодня осрамились. Тоже за допуском стоят. Застенчиво мнутся в углу с непривычки.

— Не-а. Ни за что не угадаете.

И произносит мою фамилию.

Народ дружно загоготал:

— Во дает Васильев!

Оспин рассмеялся:

— Ну, положим, Нерода тоже за голову не схватился от изумления. Только хмыкнул.. Васильев еще добавил, мол, не хотел ему «уд.» ставить. Смех.. Ладно, пойду я. Нам завтра сдавать. Светка обещала со мной позаниматься. Может, проскочу.

Славик влился в наш сплоченный коллектив на втором курсе переводом из другого вуза. Влился самым естественным образом, без помарок. Отличается большим чувством юмора, скромностью и абсолютным равнодушием к спорту. Что не мешает ему крепко дружить с ярым футболистом Вовой Судоплатовым и склонным к эпатажу Андрюшей Корницким, стилистически их дополняя. Со Светкой, своей одногруппницей, Славик сошелся прошлым летом в стройотряде. В отличие от него Светлана учится прилично, четверки-пятерки. В последнее время они практически не расстаются. К свадьбе дело идет..

Наш поток делится на две половины — асушники и эвээмщики. Изначально скопом было сто человек, но первые два курса изрядно народ выкосили. Ребят так вообще осталось процентов двадцать. Остальное — шумный принаряженный девчатник. Угрюмые мужики с других факультетов, механического и электро-радио, куда женского полу не берут, бессовестно нам завидуют. Звеня гормонами, ухлестывают за каждой юбкой без разбора. Мы же, избалованные женским обществом, взираем на это с улыбкой и без всякой ревности. Наши пары давно определились. Некоторые даже и в ЗАГС уже заглянули. Воспользовались, так сказать, возможностью выбора.

Я был тогда юношей застенчивым и романтичным, перманентно пребывавшим в состоянии легкой влюбленности. Вместо грубых и настойчивых физиологических домоганий предпочитавший писать стихи, изредка дарить цветы, грустно и многозначительно вздыхать на случайных свиданиях. В общем — лелеять в сердце трепетное чувство, никого к нему не допуская.

Объектом моего внимания на старших курсах была хрупкая жизнерадостная асушница Леночка. Не сказать, что я уж с большим напором за ней ухлестывал, не в моем, повторюсь, это характере. Так, лирический флирт.

Ко мне Леночка относилась иронично, со смешком, легкомысленно. Ни о каких ответных движениях души с ее стороны не было и речи. Что еще больше укрепляло и возвышало мое чувство. Окутывало сиреневой дымкой поэзии..

Что-то я не о том пишу. Съехал с канвы.

Так вот, про ТППИ. Вел этот предмет завкафедрой АСУ (вот откуда ноги-то у ассоциаций растут!) Владимир Иванович Васильев. Женщины останавливались и млели от восторга, глядя вслед этому статному моложавому мужчине с пронзительным взглядом серых глаз и легкой проседью на висках, когда он неторопливо шагал по институтскому коридору. Как же — еще и сорока нет, а уже профессор, доктор наук, большая умница, да и просто красавец!

— Крутой мужик, — говорили о нем старшекурсники. — Но справедливый.

На первой же лекции Васильев заявил, что учебников по его предмету нет и быть не может, поскольку он сам его и придумал. Так что, братцы, пишите конспекты, методично и внимательно. Тем более, что он разрешает пользоваться ими на экзамене.

Значит, надо стараться, подумал я. Купил в магазине самую широкую тетрадь. Растолкав малознакомых отличниц, сел за переднюю парту. И стал жадно записывать каждое слово преподавателя. Сроду за мной такого не водилось.. Леночка со своими подружками, такими же острыми на язык, привыкшими к тому, что я постоянно отираюсь где-то рядом, беззлобно подтрунивала:

— Откололся от коллектива, в любимчики записываешься..

У Васильева была привычка читать лекции не абстрактной аудитории, а конкретному субъекту, выбрав того в пределах видимости. Как ни странно, мое лицо показалось ему наиболее достойным для общения. Я старался активно подыгрывать преподавателю, изображая неподдельное внимание. Кивал на утверждениях, поднимал брови при вопросах.. Что было нетрудно, поскольку предмет выглядел интересным. Модуляция, демодуляция, схема прохождения сигнала, шифрование.. Хотя, конечно, присутствовало некоторое напряжение. Ни отвлечься, ни с ребятами поговорить, ни с Леночкой пошушукаться. Полтора, а то и три часа подряд мимической активности — считаю, многовато.

После лекции, выйдя на свежий, обдававший слабеющим морозцем воздух (занятия тогда проходили в снимаемом помещении школы), Васильев жадно затягивался сигаретой. Мы с друзьями, как правило, стояли неподалеку. Иногда он пытался продолжить общение, теперь уже вербальное с обеих сторон. Причем не только не учебные темы, а самые разные, вплоть до бытовых. Погода, автомобили.. Действительно, хороший мужик, но мы его все же несколько побаивались. Чувствовали себя рядом с ним жалкими пигмеями.

А там — весна окончательно победила. Ранняя, солнечная, веселая. Соблазнов — море. Пиво на речном вокзале, футбол на стадионе, охи-вздохи вокруг Леночки.

Стал я ходить на лекции через раз, да через два. Но все равно, если уж ходил, то неизменно впереди сидел. Васильев искал меня глазами, находив, успокаивался и увлеченно продолжал рассказ про хэширование ключей.

Незаметно подъехали к сессии.

На консультации перед экзаменом Васильев нас огорошил:

— Учтите, до билета сдающему еще добраться надо.

Это чё такое?!

— Перед тем, как взять зачетку, я обычно задаю студенту три-четыре вопроса по основам предмета. Без всякой подготовки. Отвечает на все — молодец, бери билет и готовься. Хоть один промах — свободен. Надеюсь, вы не считаете это несправедливым?

Во дела какие..

— А дополнительные вопросы по билету тоже будут?

— А как же!

Мрачновато.. Надо бы позаниматься. С другой строны — на «Спартак» с друзьями собрался ехать в Лужники. И билеты уже купил. Ладно, прорвемся.

Экзамен проходил на удивление быстро. Студент зашел, раз-два-три — на выход. Практически каждый второй. В том числе бесспорные отличники.

Я осмелился идти где-то в середине. Увидев меня, Васильев улыбнулся:

— Можете брать билет сразу. Уверен в ваших знаниях.

Уф-ф, сразу от сердца отлегло.

Подготовив ответы, благо конспект под рукой, я храбро двинулся отвечать. Трали-вали, модемы, хэши. Васильев одобрительно кивает головой. И переходит к дополнительным вопросам:

— Вот вам матрица, — он рисует на листке, — определите пропускную способность канала при конкретных частотах.

Вот черт.. Кажется, именно эту лекцию я провел на речном вокзале.

— Ну, тогда, хотя бы потери информации посчитайте.

А эту — я цветы покупал для Леночки ко дню рождения. Мохнатые тюльпаны на толстом скрипучем стебле.

Васильев погрустнел.

— Жаль, именно от вас я не ожидал. — Он взял зачетку и вернул ее мне: — Переволновались, понимаю.. Надеюсь, на пересдаче у меня вы получите хорошую отметку. Жду.

Опустошенный и озадаченный — вроде ж знал, а оно вон как вышло, — я вышел в коридор.

Навстречу милая Леночка идет с подругами. Узнав о моем фиаско, расхохоталась:

— Зря только в любимчиках ходил! Ну ничего, ничего, — подбадривает она меня, — обязательно сдашь, когда-нибудь. Мы в тебя верим.

Заглядывая в ее теплые карие с искорками смеха глаза, я смущенно улыбаюсь и, кажется, сам начинаю верить, что действительно — ничего, обязательно сдам.

И вот теперь сижу на подоконнике, жду секретаршу Галю.

Наконец-то отобедала. Выписывает допуск.

Еду домой. Думаю, прикидываю. Второго июля я утренним поездом отбываю в астраханский стройотряд собирать помидоры. В моем распоряжении пять дней.

Назавтра я уже в институте. Наши активно пересдают. Повторных бананов — полно. Нет.

Послезавтра — то же самое.

— Давай, пошли, — зазывают, — он к тебе хорошо относится.

— Это-то и пугает, — отвечаю. — Опять на пятерку тянуть станет, скажет: ну уж в следующий раз точно поставлю, а пока — иди.. Интуиция подсказывает — годить надо.

Первое число. Будь что будет, уже край.

Приехал в институт с сумкой и деньгами — нужно закупиться всякой всячиной перед дальней поездкой. Кеды на ярмарке, кепка от солнца там же, треники поновее. Сильно рекомендовали знающие люди.

Число пересдающих уменьшилось. Человек семь нас тусуется. В том числе и Славик Оспин. Остальные — девчонки.

Мы топчемся возле кафедры АСУ. Жарко, душно.. Выходит преподаватель Нерода, ведший у нас лабы. Полненький малоприятный мужичок с крупной лысиной, безуспешно скрываемой зачесаными откуда-то со спины редкими волосами.

Отирает пот:

— Вы чего тут митингуете?

— Васильева ждем, — жалуемся мы, обмахиваясь допусками.

— И напрасно. Не будет его сегодня.

Сразу шум:

— Это плохо! Сессия кончается, имеем право на пересдачу! Не хотим осенью мыкаться!

Нерода разводит руками:

— Так вообще никого нет! Я один. Могу принять экзамен только с разрешения декана факультета. А это вряд ли..

Мы бегом в деканат:

— Галь, Буканов здесь?

Буканов — старичок «божий одуванчик», наш декан. В жизни факультета никакого участия не принимает. За него всю дорогу замдеканы оддуваются.

— Где-то ходит, — пожимает плечами Галя. — Портфель на столе лежит.

Мы делимся на две половины. Одна ищет Буканова, другая следит за Неродой, чтоб не смылся.

Наконец, выковыриваем нашего старичка из соседнего здания и за ручку притаскиваем в деканат. Он переподписывает допуски, озабоченно спрашивает:

— Ну вы хоть как следует готовились?

— Конечно, сутками не спали, только и делали, что учили!

Отыскав пустую аудиторию, вталкиваем туда Нероду. Расписав ведомость, он раздает билеты.

Ну и духота, ужас.

Зазывает парами. Первый пошел — три балла. Второй пошел — два балла. Пытает, гад, вопросами. И хищнически поглядывает на нас со Славиком. Мол, ну давайте, давайте, идите на заклание. Не забыл, как мы ему лабы нервно спихивали..

Тут открывается дверь и заходит Буканов.

Нерода вскакивает по стойке «смирно». Старичок машет рукой:

— Ничего, ничего, я так, посмотреть. — И садится на стульчик.

Потом обращается к Нероде:

— Эти студенты готовились, я знаю. Вот пришел проверить, насколько хорошо вы им преподавали. — Аккуратно высморкавшись, продолжает: — Ведь нам на экзамене что, главное, нужно помнить? Слова философа — «сейте разумное, доброе, вечное». Особенно — доброе.

Славик, повернувшись ко мне, с возбуждением шепчет:

— Это шанс!

Мы тут же кидаемся за стол перед Неродой. В терцию на два голоса поем всякую ахинею мимо билета. Преподаватель, скрипя зубами, задает пару элементарных вопросов. Искоса поглядывает на декана. Тот, прикрыв глаза, слушает наш дуэт и благостно кивает головой.

Приговаривает:

— Хорошо, хорошо..

Под его диктовку Нерода рисует нам оценки в зачетки.

Выйдя из аудитории, Славка победно трясет в воздухе кулаком:

— А-а-а!!

Я смотрю на часы — успеваю на ярмарку.

— Ну, свидемся!

Отличные кеды купил, китайские, прочные. И кепочка прикольная, красно-белая, спартаковская.

Здравствуй, четвертый курс! Вперед, в Астрахань! К помидорам, сладкому портвейну и новым друзьям! Отдохну на все сто!

Славик в итоге женится на Светке, родит дочь, а после диплома разведется. И исчезнет из моего поля зрения навсегда.

Васильев выдвинется в проректоры института. Организует массу полезных проектов, оставаясь при этом крутым, но справедливым мужиком.

А Леночка спустя несколько лет выйдет замуж за нашего однокурсника.

Какая унылая штука — жизнь..

ЧЕТВЕРТЫЙ КУРС. В ЦЕЛОМ — НЕПЛОХО.

В попытках освежить воспоминания об этом периоде копаюсь в памяти, выспрашиваю друзей-однокурсников — тишина. Серое месиво будней и ни одной реальной зацепки для рассказа. Названия предметов — удручающе однообразны.

Изредка всплывают в памяти смытые физиономии преподавателей, чтобы тут же исчезнуть.

Шайкевич. Что-то математическое. Плотная седая прическа. Встревоженный взор грустных глаз, обращенный к южным широтам. Монотонное синагогальное бурчание себе под нос. Вижу давно упакованные в коробки вещи и ожидание долгожданной визы. Надеюсь, ему повезло с отъездом.

Буркин. Системы передачи информации. По румяному породистому лицу блуждает вечный вопрос — где я? как попал сюда? Ходит неестественно, циркулем. Голос в верхнем регистре, чуть капризный. Запоминающаяся фонетика — четко произносит букву «ч» даже там, где всегда говорилось «ш»: — «Что вы несёте?». На сессии дрючил как мартышек всех без разбора, включая отличников. Поговаривали, из-за семейных неурядиц: третья по счету жена ушла. Я непостижимым образом получил у него четверку. Единственный на всем потоке из мужиков, кроме Коли Соколова. У того — пятерка.

Лобанов. Аналоговые ЭВМ. Милейший из милейших преподов. Надо очень постараться, чтобы заработать по его предмету оценку ниже четверки. Я — смог, в силу ломовых обстоятельств, описывать которые совсем не хочется. Спасибо вам, Виктор Васильевич, за понимание.

Корнев. Что-то про сумматоры.. Бесцветный мужик с рыбьими глазами, ужас какой дотошный. Почасовик из секретного зеленоградского НИИ. Отстающие ездили туда к нему за город, толпой, да не один раз. Запомнилось, как сдавали зачет прямо в помещении проходной НИИ возле вертушки на столе у дежурного милиционера. Тот офигевал.

Атанов Петр Кириллыч. Начальник всего нашего курса. Внешностью — ну вылитый попугай из мультфильма. Такой же низенький, кругленький, глазки бегают, крупный нос висит бананом. При общении с Атановым не покидало чувство перманентной тревоги, ввиду его вздорного характера.

Встречает Корницкого в коридоре:

— Андрюша, красавец! — улыбка до ушей. — Всем равняться на него! Отличник боевой и политической подготовки!

Андрюша рдеет от смущения:

— Стараюсь..

Через два часа опять же в коридоре:

— Так, Корницкий! — губы трясутся, в глазах сумасшедшинка. — Почему бездельничаешь?

Андрюша непонимающе разводит руками:

— Перерыв вроде..

— Так, ты стипендию получаешь?

— Не-а..

— И не будешь получать! — брызги ядовитой слюны. — Никогда!

На следующий день, снова в коридоре:

— Андрюша, красавец!..

Никакой психики не хватит.

Наш новый завкафедрой с канувшей в лету фамилией, математик. Физиономией очень похож на волшебника Гудвина из сказки. Манера говорить со смешком и прибауточками. Ничего плохого и хорошего не совершил. Регулярно опаздывал на лекции или вообще игнорировал их. В память запал фразой «Мы сегодня попозже начнем, зато пораньше закончим!».

Евстигнеев Владимир Гаврилыч. Программирование всего на свете. Добрейший человек. Понимает душу студента как никто другой. Полная противоположность Атанову.

Заканчивается лекция по основам алгоритмирования. Мой приятель Лейкин, спрятавшийся в туалете после прогула, выходит навстречу дружно валящей толпе студентов:

— Ну что, ушел этот… ?

Внезапно из толпы высовывается улыбчивое лицо Евстигнеева:

— Да ушел я, ушел!

Вот такой паноптикум вырисовывается. Или зал славы.

Сами выбирайте.

ПЯТЫЙ КУРС. ЛАЛА МИХАЙЛОВНА — ОТЛИЧНО.

Я стою напротив эскалатора, прислонившись к мраморной стенке в переходе метро. Рядом щурится гранитная голова вождя.

Узнаю или не узнаю? Самому интересно.

Узнал. Короткая беличья шубка, шерстяной берет кокетливо сдвинут набок. По плечам небрежно разметаны длинные льняные с рыжими искрами волосы. Строгий взгляд озёрно-голубых глаз из-под соболиных бровей. Стремительная походка уверенной в себе женщины.

Увидев меня, Алена замедляет шаг. Отходит чуть в сторону к холодной колонне. Улыбается.

Стоим так с минуту, присматриваясь друг к другу. Ждем, когда включатся невидимые токи. Шутка ли, почти шесть лет прошло..

— Ну, привет!

— Привет!

Я вдыхаю запах ее духов, сводивший меня с ума в девятом классе, и волна давно забытой зябкой дрожи прокатывается по телу.

— Сус, пойдем на улицу. Тут душно..

Мы гуляем по декабрьской Москве. Мимо, раскидывая электричество, катят бесшумные троллейбусы. Торопливый народ утаптывает тротуары.

Мы рассказываем друг другу, как жили все это время. Учились, работали, влюблялись.

— Скоро Новый год. Может, вместе встретим?

— Да нет, пожалуй что не получится. — О чем-то подумав, добавляет утвердительно: — Нет, не получится.

Быстро темнеет в декабре.

— Я тебе позвоню.

Назавтра еду в институт. Скоро сессия, однако. Последняя, самая ленивая и бессмысленная.

Как в том анекдоте:

— Первый курс. Только бы не выгнали, только бы не выгнали, только бы не выгнали..

— Второй курс. Только бы не выгнали, только бы не выгнали..

— Третий курс. Кажется, не выгнали..

— Четвертый курс. Не выгнали!

— Пятый курс. Выгонят?! Пусть только попробуют!

На последнем курсе преподаватели мягкие, податливые, охочие до душевного общения. Видят в тебе если не равного, то по крайней мере соизмеримого по статусу, пусть и младшего, товарища. Некоторых из нас уже присмотрели уважаемые конторы к себе на службу. Кое-кто тусуется больше обычного на кафедре, надеясь поступить в аспирантуру.

Но большинство лоботрясничает сверх всякой меры. Как я, например. Умудрившись закончить четвертый курс с приличными оценками, трачу драгоценную стипендию, шляясь с другом Лейкиным по таганским барам и одаривая милую Леночку из соседней группы букетиками цветов по любому случаю. Изредка, для души, балуюсь дорогущим португальским портвейном из арбатского кабака. Учеба, как Москва-река, течет незаметно где-то рядом.

С ребятами решили после второй лекции исчезнуть и спрятаться в парке на «Соколе». Пока доехали, скинулись, пока взяли дешевого вермута с чайной колбасой и черным хлебушком, пока расположились на лавочках в глубине деревьев — уже стемнело. Так даже лучше, менты не заметят. Пускай по асфальтовым дорожкам шляются.

Человек восемь нас набралось. Смеемся, болтаем, музыку обсуждаем.

— Антонов — это не рок! — жарко спорит Феликс. — Это эстрада!

Феликс пришел к нам на четвертом курсе, вместе со своим дружбаном Толиком Ерофеевым. Вообще-то они годом старше учились, но были изгнаны синхронно из института, как ни странно, по разным поводам: Фил за дебош в стройотряде, Толян по неуспеваемости. Через год восстановились. В наш сплоченный коллектив влились идеально, будто всю жизнь так и было.

— Чуваки, у кого стакан? — шумит Ерофеев. — Кто процесс задерживает?

— Щас, щас, — Андрюша Корницкий, морщясь, пытается допить дозу. Ему плохо, выливает в снег. Тот пузырится, оседает, медленно превращаясь в отвратительную фиолетовую жижу.

— А кто рок-то? — смеясь, возражает Филу Судоплатов. — Самоцветы?

Серьезный Фил поправляет круглые очки:

— Рок — это Градский, Макаревич, Романов, Аракс! А Антонов — эстрада!

— А «Цветы» — рок?

— Это почти что рок!

Вообще-то Феликса Володей зовут, Шестоперовым. Не знаю, откуда повелось его Филом звать. Говорят, за то, что носит длинный чекистский кожаный плащ, на манер Феликса Эдмундыча Дзержинского. Уж точно не за внешность — у близорукого вспыльчивого Фила со стальным изможденным чекистом общего мало.

Толян из горла допивает последний пузырь. Вытерев губы и кинув бутылку в кусты, емко заключает:

— Мало!

Прервав разговоры, сбрасываемся по рублю. Ерофеев вызвался быть гонцом.

— Только разумно бери, — наставляет его Славик Оспин, — без крайностей. Закуску не забудь.

Толян разводит руками:

— Ну вы ж меня знаете!

— Поэтому и напоминаем.

Минут через двадцать Толян вываливается из темноты, жарко дыша. С елейным видом Санта-Клауса, раздающего подарки, он вытаскивает из матерчатой сумки угощение:

— Портвейн, еще портвейн. Теперь пиво — раз, два, три.

Мы возмущаемся:

— Где закуска?!

— Обижаете.. — Толян шарит рукой в пустой сумке. — Вот, сырок «Дружба».. Эх, гривенника не хватило, а то бы вместо этого еще пивка бы взял. Ну что, открываем? — скрип зубов о стекло. — Где стакан, чуваки?

Приехав домой, я звоню Алене. Долго разговариваем ни о чем. Как же хорошо, когда тебя понимают..

— У тебя десятого, кажется, день рождения?

— Надо же, помнишь! Давай вместе отпразднуем. Приезжай..

В институте царит привычная сессионная кутерьма. Увидев вывешенное возле деканата расписание экзаменов, ищу десятое января. Здрасте, Лала Михайловна.. Удачный вариант. Сдаю без проблем — и сразу еду Алену поздравлять.

Подошла Леночка с подружкой Лариской Кротовой, разбитной длинноволосой девицей в вечных джинсах.

— Ну как, — спросила та, скорчив ехидную физиономию, — выбрал, что пересдавать будешь?

— Фигня, — отвечаю, — максимум одна четверка. Понравилось стипендию получать.

— Ой-ой, ишь ты..

Леночка, улыбаясь, следит за нашей перепалкой. Потом озабоченно хмурится:

— А у нас Свириденко, жуткий такой. Всех запугал..

И невзначай добавляет:

— Мы сейчас домой уже собираемся. Поедешь с нами?

Сверяю расписание асушников со своим, подбираю число, когда лично, не по телефону, поздравлю милую девушку с новогодним праздником и вручу очередной букет.

Расставшись с Кротовой на кольцевой, еду провожать Леночку. Прощаясь у подъезда, вытаюсь задержать ее руками, но она выскальзывает, смеется, прячет лицо в меховой шапке с пумпонами:

— Пока, пока..

Вздохнув ей вслед, еду домой. По дороге пытаюсь свести стереоизображение из двух Лен. Получается что-то зыбкое и бесформенное, но манящее именно своей неопределенностью. К счастью, молодой человек двадцати с хвостиком лет полигамен до предела. Перескочить из одной женской вселенной в другую — раз плюнуть. И никаких комплексов. В этом возрасте стоит доверяться исключительно стуку гормонов.

Как замечательно быть молодым..

Лала Михайловна Климова преподавала у нас два предмета: основы операционных системы и базы данных. Второй предмет назывался как-то мудрёно по-другому, но на первой же лекции она объявила, что за базами данных будущее и что читать она будет именно про них. Посоветовала купить пару только что вышедших переводных учебников за авторством Мартина и Дейта. Мол, все знание там, а она лишь обобщит.

Книжки мне понравились. Как-то легко и понятно всё легло на мозги и расставилось по извилинам. И Лала тоже молодец, не стала выпячиваться, а добросовестно излагала материал, с рассуждениями и примерами. Все бы так преподавали. Как сейчас вижу — маленькая, энергичная, с копной волос, чем-то похожая на Эдит Пиаф, она входит в аудиторию и начинает рисовать на доске диаграммы со схемами. Никакого высокомерия или искуственных барьеров — я засыпал ее вопросами, она, довольная возможностью помочь студенту, на них отвечала.

Короче, на экзамен я шел с вальяжной расслабленностью.

В коридоре повстречал Толяна. Что-то вид у него мятый.. Бугай под сто кило, обычно полный энергией, румяный сверх меры, сегодня он тих, сер и задумчив.

Объясняет:

— Вчера детишкам радость доставлял..

— ?!

— Знакомая предложила Дедом Морозом подработать на утреннике в детском саду. Обещала червонец. Нарядили в кафтан с колпаком, бороду ватную нацепили. Дали бумажку со стишками. Ладно, думаю, и не такое в жизни проходил.. Перед самым выходом сказали: если будешь волноваться — у нас тут спирт есть, сбросишь напряжение. Ну, тут я сразу как разволновался.. И не уследил за собой. Стишок потерял, бороду порвал. Дети повели хоровод водить вокруг елки, а я с утра не ел. С голодухи закосмонавтило.. Елку повалил.. Очнулся вечером в подсобке.. Червонец, гады, так и не дали.

— Да, высоко погулял.

— Высоко! — согласился Толян.

Экзамен сдавали в два часа дня. Прикинув время — ехать к Алене на другой конец города, еще цветы покупать — я заторопился.

Наугад выбрав билет, я взялся отвечать без подготовки. Знаю ведь всё.

— Ого! — удивилась Лала. В ее глазах мелькнул вызов: — Ну, давай, рассказывай.

С легкой небрежностью я изложил реляционную теорию. Быстро набросал на листке диаграммы связей. Нормализовал пару таблиц.

— Вот только здесь и здесь неточности, — указала преподавательница.

Я исправил написанное.

Лала улыбнулась:

— Зачем без подготовки-то пошел? Чуть-чуть бы подумал и все было бы гладко. А так — четверка с плюсом.

Я шумно возмутился:

— За что четверка-то?

— За торопливость. Не волнуйся, судя по зачетке, до красного диплома тебе далеко, а стипендию и с четверкой дадут. Полбалла я на другом экзамене тебе накину.

Я вскипел еще пуще:

— Ерунда какая-то! Мне четверка не нужна! Я лучше вас предмет знаю!

Лала нахмурилась:

— Если не четверка, то ставлю двойку и жду на пересдаче. Тогда и докажешь, что больше меня знаешь.

Схватив зачетку и рванувшись к выходу, я хлопнул дверью:

— Да ставьте что хотите!

Злость на Лалу проходила медленно. Подойдя в переходе к продавщице цветов, я выбрал несколько пахнувших мужским одеколоном гвоздик.

— По чем штучка?

— Рупь пятьдесят.

— Вы чего, обалдели? — обратно разнервничался я. — На рынке по рублю!

— Вот туда и идите. И не кричите, а то милиционера позову.

Отошел, возмущенный, потом вернулся.

— Давайте..

В Черкизове уже темный вечер. Фонари освещают прямую, как выстрел, улицу. Возле подъездов кое-где валяются облысевшие, отработавшие своё елки, безжизненно сухие.

Еле отыскав нужный адрес среди одинаковых зданий, я поднялся на этаж и нажал кнопку звонка.

В строгом черном платье Алена выглядела эффектно и притягательно. Поблагодарив за цветы, она попросила помочь накрыть на стол.

— Много будет гостей? — поинтересовался я.

— Не очень. Две подруги, два приятеля. Салаты по центру ставь.. Что-то ты невеселый.

Я рассказал о своей неудаче на экзамене.

Алена застыла с тарелками в руках.

— Двойка? Непостижимо! У нас на журфаке трудно представить такое.. В голове не укладывается..

Я поспешил объяснить:

— В технических вузах это вещь обыденная. Не в первой, прорвемся.

Закончив с сервировкой стола, мы присели на диван. Я стал рассказывать о наших общих школьных знакомых. Кто спился, кто женился.. Алена эмоционально реагировала на каждый неизвестный ей факт:

— Да ты что?! Я так и знала, он любил выпить.. А Светка — задрыга!

Все было очень мило и душевно.

А главное — никаких воспоминаний.

Вскоре начали подходить гости.

Под водочку и салатики моя грусть растворилась без остатка.

Гости оказались людьми из культурного слоя. Кто-то связан с театром, у кого-то папа в известном оркестре скрипачом лабает. Читали стихи, свои и чужие. Даже я отличился. Смешно играли в фанты на анекдоты и дерзкие признания. Алена не без изящества управляла ходом беседы.

Я мельком глянул на часы — ого, уже за полночь. Как незаметно летит время под водочку..

Парочка гостей исчезла быстро. Приятель с подругой задерживались, обсуждая последние переводы Апдайка. Стол постепенно пустел.

Решив помочь Алене на кухне, я стал подносить грязную посуду из комнаты. Алена, переодевшись в домашнюю свободную рубашку и тугие брючки, которые делали ее статную фигуру до невозможности привлекательной, с деланным раздражением мыла тарелки в раковине и расставляла по полкам.

В какую-то секунду наши руки встретились. Я привлек Алену к себе.

— Останешься? — спросила она шепотом.

— А гости? Как-то неудобно..

— Сейчас решим.

Приятеля выпроваживали долго. Видимо, он рассчитывал на некое волнительное продолжение вечера, и теперь, разочарованный, пытался уколоть нас едкими шуточками. Наконец, дверь за ним закрылась.

Подругу отправили скучать в другой комнате.

А я остался.

Время повернуло вспять, школьные мечты ожили, и океан любви вновь качал нас на волнах счастья, будто и не было этих лет вдалеке друг от друга, и слабеющий свет ночных фонарей тихо струился из-под тяжелых штор..

Больше мы с Аленой не встречались.

Тлевший годами костер ярко вспыхнул, прежде чем погаснуть навсегда.

А экзамен я пересдал легко и непринужденно.

ПЯТЫЙ КУРС. ДИПЛОМНЫЙ ПРОЕКТ — УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО.

Дорога до института занимала у меня полтора часа. Тридцать минут на автобусе, сорок пять — на метро, остальное пешком. Итого — три часа в день, выброшенных из жизни. Прилипнув к коленкоровому сиденью, я спал, читал, сочинял в уме стихи.. Общественный транспорт за пять лет возненавидел лютой ненавистью.

А в десяти минутах ходьбы от дома сверкало широкими окнами здание вычислительного центра при аэропорте.

Вот туда-то я и направился писать диплом. С надеждой на будущее распределение. Благо, начальником отдела разработки там служил мой старый дворовый приятель Володя.

Он советовал:

— Наш директор грезит новыми технологиями. В последнее время увлечен моделированием производственных процессов. Романтик, туды его.. Но человек хороший, покладистый. Прояви себя на этой ниве, и все срастется как надо. Возьму тебя к себе.

Все бы ничего, но вот моделированию в институте нас не учили. Асушников — да, был у них такой преподаватель Свириденко, въедливый и жесткий мужик с постоянно недовольным лицом. Читал он недавно разработанный язык имитационного моделирования GPSS. Мы, эвээмщики, тем временем вместо передовых методов системотехники изучали всякие идиотские сумматоры с ячейками памяти. Не тем, как выяснилось, занимались. Практически — интеллектуально нищали.

Полный вопросов, я подвалил к своему научному руководителю Евстигнееву.

Тот, выслушав меня, ободряюще похлопал по плечу:

— Давай, пробуй. По ходу разберемся.

И утвердил тему. Классный мужик наш Гаврилыч.

Милая Леночка хлопала в ладоши:

— И мне, и мне поможешь! Только я в этом ни бум-бум. Будем вместе заниматься.

Разве я мог отказать?

Володя помог достать единственный учебник по этой муре. Увесистый такой кирпич, пурпурно-красного цвета. Пролистал — ничего вроде особенного. Событийно-ориентированный язык, немного необычно. Главное, компилятор есть на ленточке. Разберемся..

А пока — гуляем.

Проснулся я к концу апреля. Накидав примерный план и состав чертежей, начал писать пояснительную записку. Причем всё это — в двух экземплярах, себе и Леночке. Та тоже взяла тему по GPSS. Даже пара чертежей оказались общими.

Занимались мы с ней — ну как занимались? — ерундой всякой. Для нее — лафа, для меня — лишний повод встречи с милой возлюбленной. Я приезжал к ней домой, открывал учебник и по сто раз объяснял смысл диаграмм. Она валялась на кушетке, что-то писала на листках, но больше смеялась и лентяйничала.

А я проклинал свою застенчивость. Ведь, казалось бы, все условия для легкого флирта, плавно переходящего в чувственную плоскость. Если хотя бы прослеживался определенный намек с ее стороны, словом или жестом, то.. А так, переть напролом, — не в моих принципах.

Может, она кокетничала?

Да какой, нафиг, кокетничала.. Что я, в женщинах не разбираюсь.. Уж снисходительное равнодушие от заинтересованного кокетства могу различить.. Просто в ее мечтах жил принц, совершенный и самодостаточный. Я под эти мерки не подходил категорически. Разве непонятно?

Дурак ты, скажет кто-то. Они сами ведь не знают, что им надо. Мужчина должен проявить свою самцовость, а уж дальше все пойдет по-другому. Эх, такую возможность упустил..

Возможно.

Как-то в мае Леночка предложила:

— Пойдем загорать. Там позанимаемся..

Мы двинули в сторону Ленинских гор. Расстелили на чистой травке покрывало, вытащили бутерброды и лимонад. Разделись. На Леночке был голубой обтягивающий бикини. За три года я впервые увидел ее такой — длинноногой, с хрупкими угловатыми плечами и нежной кожей, под которой едва заметно пульсировали голубые прожилки. Я смущенно отвел взгляд.. Насладившись произведенным впечатлением, Леночка легла на спину рядом со мной, подставляя тело лучам яркого солнца.

— Ну, давай, — скомандовала она, — рассказывай, что там у нас сегодня.

Я одним глазом смотрел в учебник, а другим скользил по ее коротким волосам, чуть прикрывавшим маленькие ушки, по тонкому носику с горбинкой, насмешливым карим глазам, крохотным родинкам возле полуоткрытых губ, изящной шее, по едва сдерживаемой тесным лифом бикини неожиданно полной груди, мягким бедрам..

Пришлось лечь на живот, чтобы скрыть возбуждение.

Да, возможно, я дурак. Теперь-то что про это говорить?

Малевать самому чертежи мне было стремно. Ну не люблю я это дело, и не умею, наляпую только. С помощью отца нашел в поселке молодого авиаинженера из общаги, способного к черчению, которому лишние деньги явно были нужны.

По нарисованным мной эскизам стали прикидывать сложность, срочность, а главное — цену каждого листа.

Торговались как на базаре.

— Здесь только схема с квадратами, — уверенно говорил я, — три рубля.

— Как три?! — спорил инженер. — Все по ГОСТу надо, линии разной толщины, да тушью еще. Семь рублей.

— За семь и я постараюсь. Максимум пять.

— Шесть.

— Последнее слово — пять.

— Согласен.

В июне я начал отлаживать программы. Поскольку язык событийно-ориентированный, то распечатка должна была отображать изменение состояния объекта по временной оси, то есть каждый квант. Бумаги извел — ужас.. Володю за меня пинали сменные инженеры:

— Третий рулон пошел. Твой студент нас по миру пустит.

С утра до вечера я пропадал на будущей службе. Бойкие девчонки-операторы, молоденькие да хорошенькие, подкалывали:

— Давай на ночь оставайся, ночью самый сок работать..

Наконец, подготовив черновик, я поехал утверждать его у Евстигнеева. Тот долго вертел в руках мои каляки, развернул чертежи. Потом махнул рукой:

— А, все равно ничего не понимаю.. Пиши чистовик.

Пришлось покорпеть. Это сейчас — постучал по клавишам, нажал пару кнопок, — и готово. А тогда — взял ручку с нужными чернилами, разлиновал каждый лист, отмерил отступы, — и кропотливо выводи буквы ясным почерком. Не дай бог ошибешься, всю страницу тогда переписывать.

Где-то в июне, а точнее двадцать седьмого числа, была назначена защита наших дипломов.

— Я пойду перед тобой, — предложила Леночка. — А то подумают всякое.. Все ж таки темы похожие, и чертежи общие есть.

Я не возражал. Мне было абсолютно по барабану, каким по счету идти и какую оценку получать.

День торжественный, пришлось одеть форму. А на улице жара за тридцать, кошмар. Лето в тот год выдалось уж больно тропическим. Взмок, пока доехал.

Все студенты явились нарядные, приглаженные, в белых рубашках под пиджаками. Сплошь девчонки, я один парень.. Комиссию возглавлял Сергей Львович Захаров из деканата. Мужик вроде порядочный, издеваться не будет. Рядом сидели Атанов, Свириденко и неопознанный перец.

С дорожки я зашел в туалет. Ба! — там на подоконнике расположился Толян Ерофеев с двумя незнакомыми мужиками. Видок у них был, конечно.. На полу стояла сумка. Из нее зенитной батареей торчали горлышки бутылок с портвейном.

— Здорово! — обнял меня Толян. — Мы тут празднуем!

Да-да, уже наслышан. Он накануне защищался. Народу явилось на это зрелище — уйма, стульев не хватало. Бодро зачитав по листочку короткое до афоризма выступление, он замер, глядя себе в ноги, излучая огненный румянец. Ни на один вопрос так и не ответил. Только ус крутил-наяривал.. Львович, зачитывая в конце оценки, был краток:

— Наконец, Ерофеев. Беда, просто беда.. Тройка.

Еще бы. У Толяна мама замглавврача отраслевой поликлиники. Все болеют, все лечиться хотят.

Теперь он гуляет. Второй день пошел. И не последний.

— Знакомься, друганы мои, — Толян растолкал сизых приятелей. — Коляныч, слесарь. Шурик, кто-то там тоже.. Сегодня познакомились. Зашибительские ребята! — с восторгом закончил он и деловито предложил: — Махнешь стаканчик?

— Ты что, мне ж на комиссию идти.

— Извиняй. А мы махнем..

Леночка шла седьмой, я следом. Вроде как и уверен в себе, а все равно нервная дрожь бьет. Минуты тянулись как часы..

Я встал возле двери, пытаясь уловить звуки из аудитории. Но слышал только шум автомобилей с улицы.

Дверь открылась, вышла Леночка.

— Ну как?

— Не знаю, кажется, нормально. Свириденко поприставал, остальные молчали. Львович сказал, заходить через пять минут. Они там водой с жары обпиваются.

От нервов я снова нырнул в туалет. Толян с друганами тихонько напевал что-то лирическое. Увидев меня, снова предложил:

— Махнешь?

— А давай! — неожиданно охотно согласился я. Хоть напряжение сброшу..

Стакан налили до краев. Выдохнув, я большими глотками выпил бурую, сладкую до отвращения жидкость, обтер губы:

— Ух, хорошо!

И пошел на плаху.

Плохо помню свое выступление. Главной моей задачей был контроль за дыханием, чтобы запах бормотухи не долетел до комиссии. Чертежи постоянно откалывались от доски, и большую часть времени приходилось их поправлять.

Преподаватели, обмахиваясь бумажками, слушали мою речь без интереса. Пару дежурных вопросов от Атанова для проформы, ерунда..

И здесь за меня взялся Свириденко. Я первый раз с ним столкнулся. Ну и дотошный..

Начал он за упокой:

— В основе вашего проекта лежит программирование на языке GPSS. Насколько я помню, вам этот курс не читали.

— Совершенно верно.

— Значит, вы разрабатывали диплом на незнакомом вам языке. Значит, это не вы его писали.

— Почему же? — я развел руками. — Взял учебник, разобрался, запрограммировал код, отладил.

Свириденко криво усмехнулся:

— Так я и поверил.. Чтобы студент сам, по собственной инициативе, изучил чужой курс.. — он покачал головой: — Не верю.

— Так вы проверьте! — упорствовал я. — Спрашивайте что хотите.

Он стал пытать меня вопросами по синтаксису языка и принципам разработки. Я отвечал бодро, с воодушевлением.

На лице преподавателя мелькнула озадаченность. Действительно, знает студент.. Он задал еще вопросы по опциям компилятора. Опять получил ответы. Пролистал распечатки, вздохнул.

Тем не менее, в заключении Свириденко громко сказал:

— Все равно не верю.

Львович добавил:

— Свободен. Зови следующего..

Последние два человека отчитались быстро. Видать, комиссия совсем от жары сомлела.. Пока они защищались, я сгонял в ближайший магазин за шампанским. Торжественный случай, грех не отметить.

Наконец, Львович пригласил всех для оглашения результатов защиты.

Мы построились ровным рядом. Он называл фамилию студента, давал ему краткую характеристику и объявлял результат защиты.

Дошел до Леночки. Четверка. Мол, студентка прилежная, справилась с заданием хорошо, и только мелкие недочеты не дали ей получить пятерку. Аплодисменты.

Я. Увы, удовлетворительно. Хоть и отвечал уверенно. Хоть и продемонстрировал знание материала. Но у комиссии остались вопросы. Всякого разного характера. Тем не менее — аплодисменты.

На этом моя учеба в иституте завершилась.

Вся группа сдававших перешла в соседнюю аудиторию. Начали открывать шампанское — а стаканов-то нет.

— У Ерофеева можно взять, — предложил я.

Девчонки сразу завозмущались:

— Мы из его посуды пить не будем! Еще заразишься чем-нибудь.. Да и ушел он давно..

Ладно.. Я зашел к комиссии. Там одинокий Захаров что-то дописывал в ведомости.

— Сергей Львович, — развязно обратился к нему я, — можно у вас стаканчиками одолжиться? А то, понимаешь, неудобно шампанское из горла пить. Да и девушки возражают.

Львович, вздохнув, буркнул:

— Бери.

Затем отложил ведомость и спросил:

— Ты действительно сам диплом написал? Или за тебя Исаева старалась?

Я усмехнулся:

— Какая теперь разница.. Стаканчики — верну через полчаса.

Шипучая жидкость, согретая жарой, бурлила и пенилась. Я скинул пиджак, ослабил галстук, расстегнул ворот влажной от пота и напряжения рубашки. Вместе со всеми прокричал «Ура!». Глотнул теплого пузырящегося вина. Стало немного грустно.

Неужели все закончилось? Длинные нудные лекции, шумные семинары, лабораторки.. Сессионная нервотрепка, бодание с преподавателями, секретарша Галя в деканате, бесчисленные допуски, ведомости.. Вместе с этим — веселые стройотряды, поездки на картошку, пиво в теплой компании на речном вокзале, портвейн в парке у метро «Сокол».. Гаврилыч Евстигнеев, непостижимый Атанов, правильный Васильев.. Верные друзья в синей униформе, хорошенькие сокурсницы с сияющими молодостью глазами..

Куда, в какую вселенную улетит этот бурлящий страстями мир?

Туда, где нас уже никогда не будет.