«..Боль имеет цвет.
Меня окружает темно-коричневая пелена. Ночь сейчас или день — не знаю; сквозь забитое пылью оконное стекло внутрь больничного бокса сочится какое-то тусклое марево, разбавленное светом то ли душного июльского солнца, то ли стылой луны, то ли редких фонарей от соседних зданий. Встать с кровати и подойти к окну нет сил. Даже повернуть голову или пошевелить рукой — любое движение посылает жгучую алую волну яда в затуманенный мозг. Боль в первую очередь бьет изнутри по вискам, потом медленно стекает по телу, тупым ножом кромсая суставы и внутренности, и замыкается где-то в районе позвоночника. С усилием скосив взгляд, я вижу пустую стойку капельницы, стены в темных разводах, низменный трон параши. До него не дойти — я, стиснув зубы, рывком опрокидываю голову влево, где должен стоять спасительный таз. Фонтан вонючей липкой нечисти бьет изо рта мимо, на пол. Обтерев губы о наволочку, я так и остаюсь лежать, свесившись с кровати в изнеможении. Но глаза полуоткрыты — не хочу возвращаться в индуцируемый воспаленным подсознанием странный перевернутый мир. Там ко мне приходят знакомые и незнакомые люди, толпятся, десятки и сотни людей. Обступают со всех сторон, о чем-то беззвучно говорят, плачут или просто молчат. Вот отец в белом костюме, никогда его в таком не видел, — смотрит на меня печально, хочет взять за руку, потом отступает, теряется среди теней. Мелькнула мама, но только лицо, и исчезла, даже не успел разглядеть. И такое чувство, что я знаю остальных, но вспомнить не могу, и все они родные, но зачем они здесь? Ведь вас давно нет, зачем вы здесь?
Скрипнула дверь, капля электрического света просочилась из коридора. Пожилая медсестра щелкнула выключателем, и в лицо будто плеснули кислотой. Не надо, уберите! Но сестра не слышит мой сухой шепот и, недовольно ворча, начинает вытирать пол. Потом она стащит с меня ветхую больничную пижаму, оботрет тело влажной, остро пахнущей лекарствами тряпкой. Поможет подняться и доковылять до параши. Пока я еле живой бесполезно сижу на холодном очке, она проверит постель, заменит скомканные, пропитанные потом и выделениями простыни, взбодрит подушку и снова заворчит, заметив грязный угол наволочки. Поставит на тумбочку тарелку с ненавистной кашей, усадит меня на краешек кровати и с ложечки станет кормить. Хоть и не лезет, а надо, милый, надо.. Вот так, вот еще.. Меня снова тошнит; я припадаю к унитазу и бьюсь в конвульсиях, изрыгая комья каши вперемешку с отвратительной зеленой желчью. Сестра терпеливо ждет, затем берет меня под руки и укладывает в кровать, голого и беззащитного. Сует в подмышку градусник, который мгновенно закипает до вулканических температур. Начинает одевать на бледное до прозрачности тело свежую пижаму. Мои тонкие руки безвольно болтаются, свинцовая голова тянет шею. Наконец, шершавая пижама кое-как надета. Щелкнул выключатель, и темно-коричневая пелена немой боли вновь обволакивает меня..»
Я равнодушен к одежде. Чистое, по размеру, греет — что ещё нужно? В самодовольных модниках вижу определенный комплекс ущербности, попытку скрыть за румяной глянцевой оболочкой тайную серость души. Представить их в рядовой униформе, скажем, в халате или мундире, никак невозможно — сразу исчезает личность. В общем, как говаривал майор Калмыков на военной кафедре в институте, «не одежда носит человека, а человек одежду».
К ботинкам у меня отношение более трепетное. Так получается, что чем дороже и престижней обувь, тем удобнее её носить. Легче разнашивается, нога сидит поприятнее. Дольше не рвётся. Последнее обстоятельство особенно важно. Ходишь в ней год, два, и уже перестаешь ощущать разницу между собственной ногой и ботинком. Так бы и носил до самой смерти, только чистить не забывай.. И снова вспоминается майор Калмыков, утверждавший, что «грязные ботинки — лицо офицера».
Но всему есть предел. На майские праздники жена, увидев, с каким удовольствием, почти счастьем, я влезаю в «саламандры», купленные ещё пять лет назад по случаю в лихие гайдаровские времена, сделала кислую физиономию:
— Не надоело ходить в одном и том же? Ребята наверняка смеются..
— С чего это? — я оглядел ботинки. — Сидят великолепно, швы и подмётка целые. Ну, форму слегонца потеряли, ерунда. И вообще, обувь — это последнее, на что обращает внимание мужчина при общении с себе подобными. А из женщин я подробно общаюсь только с тобой.
— Всё равно новые покупать надо.
Как в воду глядела. Неделю спустя, спрямляя путь к метро сквозь незаконченную стройку, я зацепился ногой за кусок арматуры. В первой же луже подошва чавкнула, и нога ощутила неприятную влагу.
Мастер в ремонте развёл руками:
— Тут не прострочишь, а клей размокнет..
Супруга, торжествуя, повела меня в магазин. Выбрав пару хороших английских ботинок, я огорчился их цене. Но жена толкнула в бок:
— Да ладно тебе мелочиться. За границу летаешь, хоть там не срамись.
— С нового года, — отвечаю, — за границей я в сумме пробыл пятнадцать дней. Из них половину — в Ташкенте. Там трудно осрамиться.
Действительно, после расставания с «Хэвилифтом», английской фирмой, снабжавшей контору хлебными командировками, география наших полётов существенно изменилась. Никаких тебе Бразилий с Аргентинами. Курс — на восток! Сто тонн тюков китайских, сто тонн тюков индийских. Попасть в Европу — большая удача. Платить часовые за налёт новые заказчики, большей частью жулики и бандиты, тоже стали с хитрецой, после рейса, с задержками по два месяца. И то крохи, в сравнении с англичанами раза в три меньше.
И командировки какие-то убогие — три дня, пять дней.
Гопа, мой давний напарник, мрачно жаловался:
— Раньше машину подгонял к самолёту, чтобы покупки загрузить. Портмоне в карман не вмещалось. А теперь с пакетиком целлофановым летаю да свои деньги трачу..
Некоторые эту фишку быстро просекли и решили брать собственный налог с груза. Кто там чего заметит, тюкам счёт на тысячи.. Да и не особенно-то нужны были они заказчику. О чём откровенно говорил принимавший груз сизый качок в адидасовском костюме, небрежно теребя болтающуюся на могучей шее рельефную золотую цепь:
— Да вали ты их быстрей, чего считаешь.. Меня здесь только два места интересуют, их уже взяли..
Плюс химия с накладными. В официальной заявлено сто тонн, а в липовой — пятьдесят, или даже тридцать. Проверить вес физически невозможно. По два доллара пошлины с каждой тонны качки имели. В наглую, с матерком.
Один раз Гопа обмишурился и отдал таможенникам реальную накладную. Те радостные потопали считать государственную прибыль. Качки, осознав свершившееся, обступили Гопу, отчаянно ругаясь и строя пальцами козу. Экипаж стеной встал на защиту коллеги, и дело вроде замяли. Но через пару дней у Гопы в квартире начались таинственные звонки с неясными угрозами. Вокруг его машины во дворе стали кружить сизые лица. Гопа переставил машину на платную стоянку и обратился к знакомым авторитетам с просьбой разобраться. Все ж таки друзья детства, вместе водку пить начинали.. Друзьям для разборок много времени не понадобилось. Назавтра от них позвонили и успокоили: всё пучком, живи спокойно. Только не косячь больше, следующий раз будет крайним.
Всё-таки как много значат связи..
Поскрипывая новыми ботинками, я подхожу к конторе. Сегодня большой разбор полётов, и в эскадрилье попросили всех свободных от рейсов поучаствовать в мероприятии для создания видимости толпы.
У входа в здание штаба клубится народ. Потолкавшись и наздоровавшись до мозолей на ладони, я разыскал своих. Вокруг Юрика Цветкова, нашего главного инструктора, стояли и Андрюха-моряк, и Гопа, и бывший военный летчик Николай Васильевич, и остальные временно безработные специалисты по загрузке «Руслана», самого большого самолета в мире.
Андрюха по давней привычке ноет:
— Когда, наиг, полёты летать будем? Деньги кончаются..
— Ты оклад с гарантией получаешь? — отвечает ему Юрик. — Сиди и молчи, говори спасибо родному руководству, что за безделье зарплату платят.
— Так то зарплата, а в командировках — деньги. Гопа в Италию недавно летал, теперь моя очередь. Дела делать дома собрался, без бабок туго.
Я повернулся к Гопе:
— Хороший рейс получился?
— Так себе, — отвечал тот, — с разворотом.
— Что возили?
— А вот, — Гопа приподнял штанину, демонстрируя сверкавшие кожей стильные туфли.
— А я-то, дурак, в магазине купил.
— Торопишься.
Цветков решительно загасил окурок и позвал всех в зал разборов.
Ближе к обеду объявили перерыв. Юрик отлучился к начальству что-то обсуждать с комэском. А мы выбрались постоять под одиноко сиявшим в безоблачном небе солнцем.
К нам подошел бортинженер Глыба:
— Говорят, скоро взлетим. И далеко.
Мы дружно скривились:
— Уже полгода говорят, гундёж всё это.
— А надолго? — заинтересованно спросил Андрюха.
— На месяц. Может, дольше.
— Плохо, — сказал моряк. — Я, наиг, ремонт начал делать. А куда?
— Вам скажут.
Вернулся Цветков. Закурил, почесал в голове:
— Рейс длинный мутят. Вписаться, что-ли?
Его сломанная при погрузке в Амстердаме нога уже почти зажила, но летать он ещё пока опасался.
— Если длинный, — заявил моряк, — то я пас.
— Ты по любому не полетишь. Вторым будет Коля. А старшим я тебя пока не допускаю.
Андрюха сразу насупился, но возражать не стал.
Старший бортоператор на рейс — должность ответственная. В его обязанности входит руководство погрузочной бригадой, расстановка груза, подписывание документов и накладных. Как правило, старшим в рейсе является инструктор, Юрик или Игорёк, второй по статусу начальник. Однако за те два года, что мы летаем, у некоторых из нас накопился определённый опыт в этих делах. У Гопы, например, или у меня.
Но Гопа только что летал. А Игорёк в отпуск собрался.
Цветков внимательно посмотрел на меня. Я вздохнул. Ведь тоже хотел ремонтом заняться. К тому же, ведя паразитический образ жизни, я в конце концов возобновил, пусть и не на постоянной основе, свою профессиональную деятельность в качестве программиста, и бросать её на долгий срок мне вовсе не хотелось.
Юрик посмотрел на меня ещё внимательней.
А куда денешься? Только злить его.
— Какой маршрут? — спросил я.
— Весёлый. Из Ирана грузовики куда-то в Африку. И так четыре раза. Налёт часов семьдесят. Примерно месяц, но это как пойдёт..
— Нормально пойдёт! — ворвался в разговор Глыба. — Я тоже лечу. Капитанить Владимыч будет. Простоев не допустим!
— А когда?
— Третьего июня. На семидесятом борту.
Так вот почему Коля ко мне напарником определён. Он на семидесятке (бортовой номер 82070) все последние командировки летает. Самолёт принадлежит какой-то временной конторе, но летчиков своих у конторы нет, поэтому арендуют наши экипажи. Техников берут c ульяновского завода. Коля, как он сам рассказывал, чрезвычайно сдружился с ними. А поскольку все погрузочные работы плюс житьё в самолете у нас проходит бок о бок с техсоставом, то фактор общей дружбы и сплочённости имеет самое решающее значение.
— Значит, третьего вылет? — переспросил я.
— Да. Предполётная подготовка второго, где-то в эскадре, спросишь. Вылет из Жуковского, вас довезут. Не забудь медкнижку с прививками-фигивками. Всё-таки Африка, вдруг потребуют. Будь здоров.
— Постараюсь.
По дороге в Жуковский, трясясь на жёстких пружинных сиденьях дряхлого львовского автобуса, мы с лётчиками обсуждали маршрут командировки.
— В факсе иранцы пишут, — объяснял капитан Владимыч, — что за рейс надо перевезти семнадцать грузовиков. Хрен знает, как они поместятся, но говорят, что уже возили. Дозаправка в Джибути, — продолжал капитан, — и дальше в Бужумбуру.
— Это чего за страна такая? — удивился Глыба.
— Это город, столица государства Бурунди. Читай атлас внимательней.. Там разгрузка, то да сё, потом обратно. Возможен попутный груз.
— Отдых где-нибудь планируется? — заинтересовался я. Почему-то на нас с техниками, по двадцать часов страдающими на погрузочно-разгрузочных работах, общие правила межрейсового отдыха частенько не распространяются. Считается, что мы отдыхаем в полёте. Попробуй там выспись.
— На один замес отводится приблизительно четверо суток. Отдохнём, не беспокойся.
Полмесяца работы. Красота!
— Если пойдёт хорошо, то ещё четыре замеса можно будет сделать. Иранцы обещают..
— Зашибись! — возликовал Глыба. — Дай бог не сглазить. А суточные по стране или по-среднему?
— По стране.
В головах членов экипажа интенсивно защелкали калькуляторы. Суточные плюс часовые составляли неплохую сумму. Лица сидящих разгладились и подобрели.
— Жить, надеюсь, не в помойках будем? — спросил пилот Муратов.
Очень правильно спросил. В Ташкенте, к примеру, нас заселили в рушащийся под гнётом лет профилакторий при аэропорте. Номер на восемь человек с разъединственным туалетом. В столовой все дни подавали одно и то же блюдо под названием «машка-чурек», изготовленное на основе гнилой капусты. Окна в комнате намертво забиты гвоздями. Хорошо, что на дворе март стоял, а то бы сдохли от духоты..
— Иранцы обещают царские условия. Точнее, султанские. Программа эта государственная, с нами двое ихних арабов летать будут. Обеспечение должно быть на уровне.
Автобус заехал на территорию аэродрома и подрулил к одиноко стоявшему самолету.
Вокруг него шевелились ульяновские технари. Как рассказал мне Коля, ребята они славные, работящие, деньгами не избалованные. Пьющие, но без безобразий. Делают всё основательно. Табель о рангах чтут чрезвычайно, приказам не прекословят. Обязанности старшего техника выполняет самарец Миша. Человек, говорят, немного странный. А кто из нас не странный?
Мы вошли в самолет, поздоровались с присутствующими, поднялись к себе наверх. Вскоре моторист захлопнул люк, чуть вдарив давлением по ушам. Наскоро попив чайку, я нырнул в спальню. Все-таки встал рано, ещё и дорогой разморило. А впереди пятичасовой перелёт и море работы. Надо как следует отдохнуть.
Я снял ботинки, растер уставшие от новой обуви ноги. Плюхнулся в предоставленную мне койку и постарался заснуть.
Проснулся я от шума в салоне. За столами сидели техники и громко играли в карты. Коля курил у люка на спасплотах. Я сел рядом.
— Где летим?
— Над горами. Вроде приближаемся.
Я попытался обозреть окрестности в иллюминатор, но там до самого горизонта тянулось волнистое море розовых от лучей заходящего солнца облаков.
К нам присоединился длинный мужик с крупной шишковатой головой, простодушной улыбкой чем-то напомнивший мне комика Фернанделя. Мужик протянул широкую, как лопата, ладонь:
— Будем знакомиться. Жора. Фамилия тоже есть, ну да к чему нам фамилии?
Он влажно прокашлялся и заохал:
— Чую, намучаемся мы с этой Африкой.
— Это предположение или факт?
— Это опыт. В прошлом году летали мы в Камерун с Чадом. Так даже по аэродромному бетону ходили, поджав ноги. Столько пакости всякой — скорпионы, саламандры, змей полно. И негры еще тоску наводят. Но что делать, — развёл он философски руками, — жизнь велит зарабатывать.
— В Ульяновске-то, поди, не лучше.
— Без денег везде худо. Смекалкой брать приходится. Вот, к примеру, давеча послали меня с завода в командировку в Казань за железкой одной. Приехал утром, получил железяку, поезд обратно ночью — дай, думаю, выпью. И широко так выпил.. Очнулся в отделении. Хорошо, что рядом с вокзалом. Отбился от ментов, бегом бежал, ещё бандура эта на плече.. Зашёл в вагон, кинул железяку в угол, шасть в карман пивка быстро взять — а денег-то и нет! Обули менты, только документы оставили. Башка гудит, руки трясутся, а поправиться не на что. Забился с горя на верхнюю полку, лежу и болею. Тут заваливают попутчики. Слышу как пакетами внизу зашуршали. И запах пошел, курочкой да огурчиками. Потом забулькало. С меня пот градом — ну просто помираю! А мужики по одной выпили и разговоры завели. Первый говорит, мол, видел как в цирке акробат водку пил, вращаясь на проволоке. Другой ему возражает — фигня, мол, и наколка. Человек даже лёжа выпить не в состоянии, физиология кишечника такая. Первый согласился — конечно не может, цирк он и есть цирк. Тут у меня взыграло. Свесился и говорю — давай покажу как лёжа пьют. Только налейте. Мужики удивились, но налили грамм тридцать. Я им — узко мыслите, нет глубины эксперимента. Они тогда до краёв добавили, по-сталински. Встали, чтобы проверить. Я лёг в горизонт, думаю, главное — не пролить ни капли. Аккуратненько выпил, они мне огурчик поднесли и головами качают: ну ты и молодец. А я им говорю: мол, я сейчас в таком настроении, что не только лёжа — стоя на голове выпью. Дальше фокусничать не стали, посидели сердечно до самого Ульяновска. Так что, — Жора загасил окурок и поднялся, — со смекалкой нигде не пропадешь!
Он пересел в кресло связи с передней кабиной. Коля вполголоса заговорил:
— Замечательный человек этот Жора. Тонкая, ранимая душа. Монеты собирает старинные.. Да тут все такие.. Вон, мужик, видишь? — Коля показал на крепкого мужчину с благородной сединой и загорелым южнорусским лицом. — Серега Шилов, приборист. Очень ответственный человек. Непьющий! Рядом с ним Володя, здоровый такой, спокойный. Рыболов заядлый.. А вон, за Жорой, Веня, старший двигателист. Он и инженер, и за заводского запорожца работает. Характером мягок, это ему вредит.. Ещё дальше Витя Зверев, лысеет помаленьку. Леонид Иваныч, старший спец — жуткой силы мужчина! Вон татарин, Витя Камалов. Рассудительный, бережливый, деньгам счет любит. Тоже не пьет, но по религиозным соображениям. Николаич, слон со стажем.. Замечательный экипаж..
Я подумал — со сколькими же самыми разными людьми меня авиация близко сталкивает! За всю прошлую жизнь, наверно, столько не наберётся. Сидишь в оффисе, напротив мерцает компьютер, рядом пара таких же гавриков — и всё. Из дома на работу, с работы домой. Два-три раза в год к друзьям пообщаться съездишь. Всё про всех давно узнал, рассказы однообразные — женился, родил, в отпуске отдохнул..
А здесь — водоворот судеб бурлит и пенится.
Жора проинформировал:
— Снижаемся..
По прилету в Тегеран наш самолет отконвоировали на стоянку к самому краю.
Летчики с чемоданами выстроились под крылом в ожидании автобуса. Переодевшись, мы с техниками тоже встали рядом, пока иранцы готовят груз. Наступающие сумерки обнажали звёздное восточное небо. Погрузку специально приурочили к ночным часам, чтобы не умереть от жары.
Глыба обратился ко мне:
— А помнишь, по весне в этих краях были? Рядом совсем. Когда самолет откапывали. Вкусной тогда клубникой нас иранцы угощали..
Я улыбнулся. Такое трудно забыть! Мы везли аппаратуру из Европы, что-то электронное. Ждали нас на военном аэродроме километрах в семидесяти от города. Разгрузиться командиры просили побыстрее, чтобы не зависнуть в этой тьмутаракани.
Мягенько сели. Пилоты плавно рулят с включенными двигателями, поскольку тягача, достойного тащить трехсоттонную махину по рулёжке, здесь не нашлось. Техсостав разминает члены перед разгрузкой. Вдруг — остановились. Из передней кабины скомандовали выходить, желательно с лопатами. Мы озадаченно переглянулись, но вышли.
И такая картина перед глазами: голубое, дрожащее от зноя небо без единого облачка, узкая полоска серого бетона под ногами в обрамлении высоких песчаных дюн. И не доехавшее буквально пару метров до одной из них правое крыло самолета.
Сергей Дмитрич Осипов, капитан рейса, глядит на это безобразие и чешет голову:
— Не предупредили, сволочи, что рулёжка узкая да с изгибом. Как только притормозить успели.. Давай-те уж, помогите..
Мы кто с лопатой, кто с листами фанеры поползли на дюну. Песок плотный, но под ногами шевелится, будто живой. И горячий, как сковородка с яичницей. Минут двадцать махали, пока не разгребли затор. Позже, отдышавшись и отряхнувшись в кабине, с досадой пожалели, что в спешке не догадались заснять этот спектакль на камеру. Ведь не поверит никто.
Потом иранцы, чувствуя за собой вину, беспрерывно угощали нас фруктами и ягодами. На прощанье одарили двумя ящиками местного пива. Естественно, безалкогольного. Оказалось — жуткая мерзость. На вкус — нечто среднее между колой и прокисшим квасом. Так и возили мы эти ящики до самой базы. Выкинуть-то неудобно.
— Да, сладкая была клубника..
Флайт-менеджер нашего самолета Игорь тоже оказался в группе отправлявшихся на отдых летчиков. Что было не совсем по правилам: представитель этой профессии для того на борту и нужен, чтобы присутствовать на погрузке и решать постоянно возникающие оперативные вопросы. На мой недоуменный взгляд он виновато потупил глаза, объясняя всё неважным самочувствием и предварительной договоренностью с командиром.
Я махнул рукой, мол, ладно. К Игорю у меня никаких претензий и быть не может. Он в погрузке ни бум-бум, мне это еще по ташкентской командировке ясно стало.
Помню, тогда весной, едва мы вылетели из Москвы и стали набирать эшелон, как Игорь, до тех пор смирно сидевший в углу салона, вдруг подошел ко мне.
— Водка есть? — решительно спросил он.
— Конечно, — я вытащил из сумки бутылку. — Давай стакан.
Он попросил налить целый. Руки его дрожали. Я удивился:
— С будуна, что ли?
Игорь залпом выпил, заел солёным огурцом:
— Первый рейс после Турина..
Я понимающе кивнул головой. За полгода до этого в Турине на посадке разбился «Руслан». Ошибка экипажа, плохие метеоусловия, ремонт полосы — всё сошлось разом. Успокоившись, Игорь рассказал, как они эвакуировались из кабины. Как открывали аварийные люки и прыгали на землю, ломая ноги. Как итальянцы тушили возникший пожар. Как выносили окровавленных пилотов.
В общем, грустное дело.. Пускай человек отдыхает.
А мы поработаем.
С грузовиками вышла такая бодяга: чтобы разместить заданное количество, их надо ставить одиннадцать штук поперёк салона, а сверху оставшиеся шесть вторым рядом вдоль. Песня часов на пятнадцать. Соло на кране — бригадир Миша, вторые голоса — мы с Колей. В роли хора — члены техбригады.
Самым сложным и трудоёмким делом оказалась швартовка грузовиков. Приходилось лезть под самое днище и, валяясь на спине в пыли по уши, протаскивать цепи между мостами и колёсами. Я помучился так несколько раз, пока Жора меня не остудил:
— Брось, не твоё это дело, — и похлопал по плечу. — Сами справимся. Ты сядь, отдохни.
Коля мне подсказал:
— Для техников ты — старший начальник. Авторитет. Практически генерал. Твоя работа — организовывать и следить. Я уж, так и быть, помогу им, а тебе не стоит. Лучше узнай, что там с едой?
Я почистился как смог и пошел в техдомик к местному супервизору ставить проблему.
В кабинете, склонив голову над бумажками, дремал иранец. Заметив меня, он поднял тощее, изможденное от недосыпа лицо с полоской смоляных усиков, и вяло поздоровался:
— Салам алейкум. Как идет погрузка?
По английски он говорил с приятным певучим акцентом. Его тонкие усики при этом забавно кривлялись.
— Вам тоже салам. Помаленьку идет. — Я перешел к делу: — Кормить нас собираетесь? Седьмой час уже вкалываем.
Усики призадумались.
— Если позволит всевышний, скоро подъедет машина с кэтрингом.
Кэтринг — плод усилий работников цеха бортпитания аэропорта. Пластиковые косолетки с разложенной по отделениям пищей. От страны к стране содержимое косолеток существенно разнится. Худшее бортпитание я встречал именно на востоке. Ни намёка на мясо, ватные пудинги с мизерным салатиком, дубовое печенье.
А я-то на колбасу надеялся..
— Хотелось бы поесть, — говорю, — без влияния потусторонних сил.
Усики построились в строгую линию.
— Не нам обсуждать заботы всевышнего.
Я покорно согласился. Здесь об этом не спорят.
— Кстати, — продолжил иранец и хитро прищурился, — а не могли бы вы загрузить дополнительно ещё один грузовик?
Вот так, думаю, аллах аллахом, а коммерция коммерцией. Знакомая ситуация.. Ну давай, не тяни, говори что почём.
Иранец смотрел мне в глаза тягучим взглядом и молчал. Я выдержал паузу и замотал головой:
— Нет.
— Никак? — он буквально гипнотизировал меня. Воздух в кабинете застыл от напряжения.
— Никак. Вы, пока пища едет, хоть минералки дайте.
Иранец тяжко вздохнул и снова склонился над бумагами.
— В углу ящик стоит, бери весь.
Еду привезли на заре. К нашему удивлению, вкусную и обильную. Что-то вроде гамбургеров, обильно сдобренных зеленью. Плюс коллосальных размеров арбуз.
Мы к этому времени уже почти всё загрузили. Ребята дошвартовывали оставшиеся машины, я принимал бумажки и заполнял центровочный график. Ко мне подошёл Миша.
— Спроси у местного, — загундосил он, смущенно потирая маленький вздернутый нос, — может, успеем в дютифри сгонять?
— А чего там покупать? — удивился я. — Про спиртное и речи нет, еды навалом. С сувенирами, думаю, здесь тоже небогато.
— Может, в город вырвемся?
— Так скоро уже летчики приедут. И задание полетное у командира, без него пограничники даже разговаривать не станут.
Миша махнул рукой и исчез в самолете. Так я и не понял, чего он хотел. Может, с Эмиратами перепутал? Там посещение фри-шопа в процессе погрузки является обычным делом. Спиртное взять на дорожку, товар по дешёвке купить. Благо, цены весьма приятные. Но вырваться в город вот так, мимоходом, — вещь практически невозможная в любой стране.
Вот и летчики подтянулись. За ними из автобуса выползли два иранца.
— С нами летят, — сказал мне Владимыч. — Сопровождающие. Разместишь их в своей кабине?
— Только сидя. Койки все заняты.
Иранцы подошли знакомиться. Один маленького роста, немолодой, крепкий, с типично арабской внешностью: крупные печальные глаза, обвислый нос, губы резко очерчены. Второй, высокий, больше смахивал на узбека или таджика.
— Ахмед, — представился короткий.
— Аббас, — это уже длинный.
Судя по всему, старшим являлся Ахмед. Он любезно спросил, кормили ли нас. Затем прошел по салону, считая единицы груза. За ним везде, как на поводке, ходил Аббас.
Закрыли рампы, штурманы пошли выставлять приборы.
Тут к самолету подкатил пикап. Бессловесный шофер выставил на бетон несколько больших пакетов.
— Это кэтринг на полет, — пояснил Ахмед.
Шофер бережно вытащил из багажника огромный поднос с крупной черешней.
— А это презент за хорошую работу.
Обрадованные техники поскорее, чтобы летчики не примазались к презенту, отнесли ягоды наверх.
Едва Жора захлопнул люк и мы тихонько покатились на вылет, я спросил у него:
— А на связи с летной кабиной как обычно, по очереди сидим?
Жора посмотрел на меня с недоумением:
— Вас с Колей это совершенно не касается. Спите спокойно, если надо — разбудим.
— Странно даже..
— Это нам странно, — усмехнулся он, — что вы нашими делами интересуетесь. Скажу по секрету — если бы вы уехали с летчиками в гостиницу, мы бы не удивились. И загрузили бы всё как надо. Но раз уж остались с нами — почёт вам и уважение. Главное, чтоб человек был хороший. Коля рекомендовал тебя с самой прекрасной стороны, а ему-то мы доверяем. Эх, — вздохнул он, — и водки не взяли, и негде купить..
— А я говорил, — с упреком произнес подошедший Веня, хмуря полное, вечно удивленное лицо, — еще в Жуковскм, давайте сбегаем в ларёк. Не послушались..
Самолет вырулил на полосу, двигатели взревели. И мы полетели.
В Джибути сели на дозаправку. Едва только вышли прогуляться на бетон, как сразу мухой вернулись обратно. Пекло невообразимое!
— Летом до шестидесяти доходит, — охал Глыба в ожидании заправщика. — Не дай бог здесь зависнуть — сваримся.
Ахмед сгонял куда-то по-быстрому. Говорит, резину автомобильную надо в салон забросить. Через минуту подрулил фургон со старыми покрышками.
— А кто грузить будет?
— Вон, идут.
К самолету, подгоняемые жарким суховеем, брели трое аборигенов.
— Это — грузчики?!
Их внешний вид заставил вспомнить кадры хроники о миллионах голодающих в соседней Эфиопии. Вместо ног — спички, напрочь лишенные мышц руки безвольно болтаются. На тощее тело какая-то рвань одета. Лысые черепа со звоном обтянуты сине-серой кожей. Ей-богу, скелеты ходячие.
А резина-то от грузовиков, тяжёлая.
— Может, помочь им?
— Не беспокойся, — отвечал Ахмед. — Они люди бедовые.
И вправду — каждый хватал по две покрышки и чуть ли не бегом, азартно перепрыгивая через натянутые цепи, устремлялся вглубь салона. Потом налегке к фургону, затарился, — и обратно в салон.
Свободные от работы техники индифферентно наблюдали за происходящим.
— Они вообще как, едят? — вопрошал Веня. И сам же отвечал: — Раз в день стебельком каким хрустнут, из гуманитарной помощи, и порядок.
— Тогда откуда силы? — оппонировал ему Жора.
— А это не силы. Это жилистость. Главное дело для грузчиков.
К разговору подключился Глыба:
— Они вечно какую-то гадость травяную жуют. Вон, один сплюнул на бетон, зеленью. Типа коки или ещё хлеще. Энергетическая гадость.
— Наркоманы, значит? — испуганно нахмурился Веня.
— Здесь без этого не прожить. Окочуришься от жары.
Фургончик опустел, скелеты растворились в душном мареве.
Как раз и заправка отъехала.
В путь! Африка начинается..