Юрик — человек слова. Не прошло и недели после сочинской эпопеи, как он благополучно удалился в отпуск. Кстати, в те же самые Сочи. Но с семьей и деньгами, в солидный пансионат.
Надежда на близкую командировку практически умерла в моем сердце. Я перестал ездить в контору и заполнял донельзя опостылевший досуг прогулками по соседнему парку с женой и сыном. Остальные безработные операторы занимались кто чем. Полковник подрабатывал грузчиком, Андрюха устаканивал проблемы с переездом из Таллина в Москву, попутно распродавая свой ржавый автопарк, оставшийся еще от прошлой широкой морской жизни. Кто-то чинил чужие машины по гаражам. Кто-то предлагал открыть палатку-бокс в южном порту. Или в северном..
Я решил терпеть до конца. Несмотря на все невзгоды. Ну не может же так продолжаться вечно! По теории вероятности, чем шире черная полоса в судьбе, тем ближе белая. Да и просто интересно стало, глядя как бы со стороны, чем закончится моя авантюра. Эксперимент чистой воды. Ярчайший пример фатализма..
Жена стонала под тяжестью бытовых проблем, но молча меня поддерживала.
Нокаутирующий удар от судьбы я получил в июле. Мой персональный инструктор Юрик последние дни грел кости на югах, когда по эскадрилье пронесся слух — взлетаем! Под Хэвилифтом! На днях! Срочно формируем экипаж!
Хорошо. Летчиков и технарей собрать было просто, несмотря на отпускной сезон. Я, с облегчением вздохнув, уже начал гладить форму и собирать документы на ввод в строй, когда замкомэска резонно спросил:
— А, собственно, кто тебя вводить будет?
А действительно, кто? Юрик отсутствует. Другой инструктор, Игорек, согласно давней договоренности, должен вводить Гопу. Правда, их очередь шла после нас с Юриком, но лихой выверт судьбы всё поменял местами. Душевный разговор с Игорьком не дал никаких результатов — тот впился в Гопу как пиявка. Старые знакомые, соседи по гаражам.. Я — в стороне.. Еще одно косвенное подтверждение тому, что гармонии в этой жизни нет места.
По возвращении из отпуска Юрик выслушал от меня много серьезных слов. Я не срывался на резкости. Более того, всеми силами пытался оправдать Игорька. Описывая ситуацию, находил массу смягчающих обстоятельств. Но Юрик меня понял абсолютно правильно:
— Типа, я виноват, что слинял отдыхать в преддверии командировки? А я знал? Что же мне, надо было тут с тобой все лето нянчиться? Я тебя предупреждал? Да. Не нравится? Уходи.
Конечно, я сознавал, что моя критика в адрес Юрика глупа и ничтожна. Его забота — не мой персональный налет, а четкая и безошибочная работа вверенного ему подразделения. И никакого слюнтяйства. Но куда было девать глухо клокотавшую в моей душе обиду? На себя, на Юрика, на Игорька. На жуликов-англичан. На синее небо, расчерченное кружевными следами от самолетов. Чтоб им пусто было.
Гопа прилетел в конце августа. Созвонились, договорились встретиться, но чуть попозже. Мой товарищ утверждал, что его организм устал и жаждет отдыха. Я живо представил антураж этого отдыха: телевизор, диван, вдребезги убитая подушка. На кухне стынут пельмени, жена заботливо протирает запотевшую в морозильнике бутылку. Малосольные ароматы приятно щекочут нос. Рядом — сынок, слушает папины рассказы..
Теплый сентябрьский ветерок уже шелестел первыми опавшими листьями по асфальту, когда я, получив в кассе то, что по ошибке называлось зарплатой, сидел на скамейке возле конторы, зевая от скуки. Рядом скрипнули тормоза. Из окна жухлой «шестерки» с усилием выдвинулось знакомое лицо:
— Здорово! Время есть?
— Уж чего-чего, а времени у меня..
— Залезай.
Гопа давно вырос из своей машины, как дети вырастают из старых костюмчиков. Я плюхнулся сзади, грохнул дверью, и мы тронулись.
— Далеко едем? — спросил я, хотя и догадывался.
— Пять минут до цели. — Гопа подмигнул мне в зеркало. — За мной должок ведь.
— Какой должок?
— Все тот же. Очередь твою на ввод кто перехватил?
— Да брось ты.
— Хоть брось, хоть подними. Законы летные знаю, проставиться должен. Водку я уже взял, в погребе маринадики киснут. Надо хлеба с колбаской купить в ларьке. Вон он, за остановкой коричневеет. Сейчас, подожди.
Отоварившись, подъехали к Гопиному гаражу. Тот славился на всю округу. Четыре на девять, всюду аккуратные полочки. В глубине — токарный станок, стол разделочный, стол рабочий. Груды инструмента. Кирпичные стены толщиной в локоть. Как Гопа рассказывал, раньше это был жилой одноэтажный дом. Строили его пленные немцы, строили добротно, на века. Раствор на яичном желтке и всё такое.. Когда решили в этом месте разместить гаражи, то встал вопрос сноса дома. Веселый бульдозерист сломал два ковша. Проводить взрывработы остереглись. Гопа раздолбил перегородки, замуровал окна, врезал железные ворота. Наладил отопление. Двухярусный погреб ломился от урожая свежих разносолов. Гопа мечтал разместить подъемник, «на пензии копейку иметь буду».
Я вытер нож и стал кромсать колбасу с хлебом. Хозяин тем временем спустился в погреб и вылез оттуда с охапкой летних заготовок. Открыл, разместил все на столе. Потом хитро улыбнулся и нырнул в багажник. Я остолбенел. В гопиных руках искрилась отсветами солнечных зайчиков трехлитровая банка с водочной этикеткой.
— Это все нам?
— А что, много? С запасом взял, вдруг кто заскочит на огонек.
— Я думал, таких давно уже не выпускают.
— По деревням поездить — все найти можно, если не лениться.
— Разливать неудобно будет, — засомневался я.
— Там в столе половничек, вытащи. Как раз на стакан получается.
Гопа разложил томившиеся в углу складные стулья. Нацепил на вилку корнюшон:
— Чтоб тебе леталось, как мне!
В легкую закусили. Я не успел оглянуться, как стаканы вновь наполнились:
— Между первой и второй — чтоб пуля не пролетела, — радостно провозгласил Гопа. — За здоровье!
Закусили поплотнее. В банке, на мой взгляд, нисколько не убавилось.
— Ну как леталось? — грустно спросил я.
— Уёбся весь! — с чувством ответил Гопа. — Думал, помру в конце командировки. Это тебе не подносики пассажирам разносить! Никакого отдыха, туда — грузимся чуть ли не сутки, прилетели — разгружаемся, покемарили чуток в отеле — и обратно грузиться. Сто с лихвуем часов налетали за чуть больше месяца. Игорек по полной программе вводил, сам к грузу даже не притронулся. Оно, может, и правильно..
— Чего ж, так совсем мир и не повидал?
— Да нет, зацепил слегка. Давай по третьей, не чокаясь. За товарищей!
Гопа опрокинул стакан внутрь, гулко выдохнул.
— А чего там рассказывать? Посмотрел я на жизнь европейскую — ну их. Овощи, а не люди. Все по законам, на каждый чих правило есть. Пустую улицу не перебежишь — светофора ждать надо! А перебежишь — накапают полицейскому. Что немцы, что бельгийцы с голландцами — все одно. Вечером выйдешь погулять — никого, все по квартирам спрятались. А цены! Я понимаю, что там бабки винтят покруче нас, но не может стакан чаю с лимоном стоить как у нас джинсы!
— Это где такое?
— В Люксембурге. И главное — тупые они как валенки. С нами фломастер англичанин был, я с местными через него общался. Так говоришь им — не влезут ящики! А они ни в какую, грузи, мол. В Люксе перегружаться пришлось, то есть сначала все запихнули, повыкалывались часов пятнадцать, а два ящика не вместилось. Так они, скоты, заставили весь груз выгрузить и по новой размещать. Потом посчитали — полторы сутки мучились.
— Так загрузили в итоге-то?
— В итоге — да.
Проем ворот загородила чья-то фигура. Перекрикнулась с Гопой и исчезла.
— Соседушка.. Мы с ним позавчера тут посидели, Райка орала.
Раисой звали гопину жену.
— Небось, опять зазнобу ждет.
— Чего?
— Да соседка его по балкону приходит. Им тут весело, в гараже развлекаются.
— В твоем?
— Еще чего! Вон его каморка, напротив. И вот ведь страсть какая между ними — даже зимой! Ей-то что, нацепила рейтузы потеплее — и в путь. А он ко мне заскочит, погреет хозяйство у батареи, и бегом, пока не застыло. У него-то гараж холодный. Ну ты чего ждешь, наливай..
В гараже, несмотря на распахнутые ворота, становилось все душнее.
— А кроме Европы где был?
— Везде. Но особо не гулял, по магазинам только. Родственников море, все заказы надавали. Полную машину набил, когда на базу прилетели.
— А в Европе в магазины что, не ходил?
— Так я же говорю, цены — заоблачные. И зачем, когда в Шардже все то же самое вдвое дешевле купить можно.
— Как тебе на востоке?
— Уныло. Народ смирный, сплошные молитвы. Этот их крикун сил нет как надоел, каждое утро в пол-пятого будил в отеле.
— Город-то красивый?
— Шарджовка? Ничего. Как Самарканд, только со снабжением получше. И улицы моют. Ты опять всех задерживаешь, наливай.
В голове поплыл легкий туман опьянения, краски вокруг сгустились. Надо поднажать на закуску, подумал я и сварганил толстенный бутерброд.
С улицы послышались знакомые голоса, все ближе и ближе. Ворота скрипнули и на сцене появились Юрик с Игорьком.
— Вот они где прячутся, я же говорил! — защебетал Игорек. — Смотри-ка, взрослый пузырь взяли, не какая-нибудь поллитровка сраная!
Сам Игорек — человек малопьющий, сто пятьдесят максимум. Да в него больше просто физически не вмещается, по причине малого объема тела. На фоне большинства авиаторов Игорька можно считать твердым трезвенником. Однако хрупкость его жокейского телосложения весьма обманчива и с избытком компенсируется упрямым бойцовским характером. С места не стронуть! В работе он всегда ощущает себя хозяином вселенной и ежеминутно с кем-то напористо ругается, отстаивая собственный взгляд на производственный процесс. Естественно, не всем это нравилось. Главным его врагом выступал Лёха Шевьёв, у которого при одном виде Игорька начиналась изжога. Впрочем, мне было мало дела до хитросплетений человеческих связей внутри экипажа. С собой бы разобраться.
— Проходи, садись, наливай, закуривай! — Гопа развернул еще два стула. — Вы как здесь появились?
— На запах пришли! — весело ответил Игорек. — С Юрцом состыкнулись в эскадрилье, прикинули — вы были, но вас нет, значит, квасят. А где еще-то, как не у тебя в гараже. Заодно и я свою зубилку проведать зашел, а то застоялась, пока в командировке был, заржавела. Ты много-то не лей, хватит, куда столько?
Гопа поднял стакан:
— Ну и за начальников!
Пока закусывали, Игорек подкалывал Гопу:
— Как, оклимался? Долго еще Люкс вспоминать будешь. Сколько ящиков там было, помнишь?
— Сто двадцать девять. Ночью спроси — скажу. Восемьдесят семь тонн.
— Правильно! Прикинь, Юр, тридцать шесть часов загружались! Еще как назло — дождь, ветер.
Юрик хмыкнул:
— Нашел чем удивить! Вспомни спутник французский на Гвиану — семьдесят пять тонн с оснасткой. Целиком. Одни рельсы шесть часов строили.
Пошли воспоминания об удавшихся и не очень погрузках. Я их слушал без особого интереса. От водки было тепло и уютно. Уровень опьянения все ближе подходил к опасной черте абсолютной эйфории, за которой обычно начинаются сложности в поведении и работе памяти. Но мне было все равно.
Как-то незаметно появилась Раиса, привычно накричала, но через минуту, убедившись, что здесь не ханыги какие собрались, а братья по оружию, помягчела и с радушной улыбкой поставила на стол новую порцию закуски. Потом возникла её сестра с мужем, здоровенным детиной, плотным круглым лицом напоминавшим рисованого китайца. Потом соседушка, вялый от любви.
Лампочка на стене вдруг дернулась и побежала куда-то в сторону.
— Кто говорил, что много водки? — послышался гневный рык Гопы. — Всю выдули уже. — Он толкнул меня в бок. — Пошли, сгоняем.
Вышли из гаража, качаясь и похохатывая. Чтобы пройти к ларьку, нужно было обогнуть болотистый пустырь, загаженый отходами и строительным мусором. Я было двинул в сторону, но Гопа властно приказал идти за ним, потому что он знает тайную тропинку напрямки.
Как выяснилось, действие алкоголя одинаково распространяется как на средние организмы вроде моего, так и на крупные, типа Гопы. Уже через пару шагов его нога утопла по колено в булькающей коричневой жиже. Облокотившись на мое плечо, он выпростал ногу из грязи, но соскользнувший сандалет так там и остался. Нехорошо выругавшись, Гопа принялся шарить руками, пока не вытащил сандалет наружу. Отвратительный, в комьях говна.. Со второй попытки обувшись, Гопа продолжил путешествие. Я по возможности аккуратно шел следом. Но через десяток метров мы уже оба чуть не утонули. На этот раз обувь осталась на ногах, но мне пришлось спасать товарища, провалившегося по пояс. Вытягивая его изрядно погрузневшее тело, я сам порядком вымок и измазался. К тому времени, когда мы, наконец, добрались до ларька, наш внешний вид вызывал не столько сочувствие, сколько содрогание. Немногочисленная очередь почтительно расступилась.
Гопа сунул в окошко горсть мятых мокрых бумажек:
— Два литра. — Повернулся ко мне: — Хватит? — Не дождавшись ответа, добавил: — И еще литр.
Пока продавщица паковала смертельный груз, под нами заметно натекло на асфальт. Голова шумела, в глазах искрилось. Я огляделся, заметил автобусную остановку напротив. Подумал про завтрашний день и решил уехать домой. Гопа нисколько не удивился, попрощался, и пошел тем же путем обратно.
Я с тревогой и грустью смотрел ему вслед.
Купание в холодной грязи не прошло бесследно — назавтра я, вовсю сопливясь, валялся с градусником под мышкой. Пил чай с малиной, читал Набокова. Тут жена подозвала к телефону. Звонил Юрик.
— Ты в курсе, что завтра отрядовский разбор?
— Я болею.
— Лечись и приезжай. В эскадрилье шумят, мол, ни хрена тебя не видят, кроме как в зарплату. В журналах по указаниям не расписывался все лето. Давай подтягивайся.
— Видно будет.
— Что значит видно? Чтоб был!
Я положил трубку и продолжил чтение.
Надо сказать, что летная жизнь состоит не из одних только командировок. Человек, числящийся в эскадрилье, обязан посещать так называемые «разборы», что-то вроде совещаний летчиков и их командиров, на которых обсуждаются как насущные темы («когда на склад ботинки завезут?»), так и широкий круг вопросов, связанных непосредственно с производством полетов. От особенностей аэродинамики ТУ-154 при взлете в горных условиях до изменившейся схемы заходов в Мухосранске. Апогеем разбора обычно является прилюдное наказание проштрафившихся летчиков за ошибки в технологии, типа выкатывания самолета (это очень серьезно, гневная речь представителя инспекции, виновные — на ковер перед всей аудиторией) или задержку в сдаче полетного задания диспечеру на обработку (прощается). Есть отрядный разбор, всей конторы, он идет несколько часов, с перекурами. Председательствует на нем обычно сам генеральный, в крайнем случае — его зам по летной части. Есть разбор эскадрильский, домашний, с прибауточками и смехом. Тот и другой происходят раз в месяц, присутствие на них свободных от работы пилотов строго обязательно.
Кроме этого, два раза в год проводятся серии сезонных разборов, в целях подготовки к осенне-зимнему и весенне-летнему периодам. Предваряются сезонные разборы сдачей кучи зачетов и всякими тренировками. Вот, например, тренировка по надуванию спасплота в условиях водной стихии. Имеется учебный пруд, неглубокий, туда сбрасывается зашнурованный плот. Требуется привести его в рабочее плавучее состояние. Двое-трое приводят, остальная сотня с лишним человек наблюдают это безобразие. Я имею полное право называть вещи своими именами, поскольку однажды участвовал в данном, с позволения сказать, фарсе. Мы с Юриком минут пятнадцать дергали за фал, предназначенный для автоматического развязывания сковывающих плот веревок — никакого результата. Наконец, инженер по аварийно-спасательному оборудованию перерезал веревки и выпустил плот наружу. Теперь требовалось его надуть. Но патрон, при легком взрыве которого сжатый воздух должен поступить в камеру, взрываться не хотел. Инженер склонился над плотом, что-то покрутил и поддернул. Патрон взорвался. Оглушенный инженер, вытирая почерневшее лицо и громогласно матерясь, столкнул надувающийся со свистом плот в пруд. Столкнул неудачно, плот плавал дном кверху. Понадобились усилия еще десятка человек, чтобы перевернуть в момент разбухший от воды плот в правильное положение. При дальнейшем осмотре предмета тренировки обнаружилось, что карамельки и витамины, хранящиеся в специальном кармашке сбоку и призванные спасать от авитаминоза дрейфующих по океану счастливчиков, отсутствуют. Говорят, работники аварийно-спасательных подразделений охотно употребляют их в качестве первоначальной закуски.
Также в эскадрилье имеет хождение толстый журнал, в котором аккуратно регистрируются указания государственных летных служб. Каждый пилот обязан ознакомиться с каждым указанием и оставить свою подпись. Обычно это делается разом за несколько недель. Иногда, при отсутствии пилота, за него расписывается товарищ.
Так что — не летаешь, а на работу ходить надо. Мне поначалу было интересно, потом приелось. Одно и то же из месяца в месяц. Масса непонятных знаний, которые и применить-то негде.
Я вышел из автобуса, пошел к зданию конторы, вокруг которого разноцветной гурьбой толпились машины приехавших на разбор летчиков. Параллельным курсом в том же направлении двигался безмятежно улыбающийся Витек.
— Что такой довольный? — спросил я, прокашлявшись.
— А чё грустить? Жена с дочкой в деревню уехала. Получку дают. Спартак выиграл.
— Ничего не слыхать?
— А я в отгулах, сам понимаешь.
Навстречу из дверей почти выбежал Юрик.
— Давай скорей домой! — крикнул он мне. — Я уже твоей жене звонил.
— Не понял? С какой стати? — давясь соплями, удивился я. — То приезжай, то уезжай..
— Улетаем через три часа! — продолжал кричать Юрик. — Бегом! А то не полетишь!
Мы с Витьком кинулись обратно к автобусу.
Жена успела погладить рубашку, брюки, аккуратно сложила форму в сумку. Туда же я запихнул пакет с рабочими портянками, наскоро попрощался, поцеловал сына и заспешил в контору.
Юрик нервно курил у входа.
— Готов? Поехали..
По дороге на самолет Юрик кратко описал развитие событий. В девять утра англичане прислали факс, в котором настаивают на срочном вылете в Амстердам под загрузку. Иначе — санкции и прочее. Котов прямо с разбора выковырил летчиков, позвонил Шевьёву и приказал готовить самолет и техсостав. Раскрасневшийся от волнения до свекольного цвета Леха собрал по свистку свою бригаду. Витек тоже успел, благо живет неподалеку. Программа командировки — ооновская, что-то там где-то случилось. Куда летим после Амстердама — куда-то через океан.
— А медицину пройти? — вспомнил я.
— Какая на фиг медицина, уже прошли за тебя..
В самолете творился обычный предрейсовый бедлам. Летчики колдовали в кабине, инженеры с техниками носились по салону. Витек, поблякивая, гонял туда-сюда огроменные колеса. Стасик что-то бубнил насчет масла для двигателей.
Прямо к двери через стоянку подъехал Гарик, крикнул помочь разгружать овощные запасы. Жуткое зрелище — мы вдвоем с Юриком поднимаем по шаткой отвесной лестнице к себе наверх пятидесятикилограммовый мешок с картошкой. Я тяну сверху, он толкает снизу. Потом капуста, лук, морковь. Ящики с консервами. С меня пот градом, нос не дышит, лоб жаркий.
Наконец, стоим у двери, отдыхаем. Рядом Серега Кулемичев, молодой элегантный бортрадист, озабоченно изучает сборник карт.
— Как там у нас с географией полета? — спрашиваю я.
— Хуже не бывает. Заокеанские помойки. Какая-то Куракао — что за город, первый раз слышу..
— А какой район?
— Карибы.
— Так, так, — я вспоминаю школьные знания глобуса. — Может, Кюрасао?
— Похоже..
Подошел Котов, привычно стрельнул закурить. Мы поинтересовались типом груза.
— Не знаю точно, — ответил командир. — В факсе куча всего перечислялась. Разберемся. — Он выбросил окурок и поднялся наверх.
Серега пояснил:
— Рейс — по линии ООН. На карибах ураган прошел, все смыло в океан, теперь спасать народ надо. Эти острова наполовину голландские, наполовину французские. Сначала из Амстердама на Кюрасао твое с дозаправкой, там пошмыгаем туда-сюда — и назад в Европу, во Францию, в Бордо опять грузимся, дозаправка — и снова на острова. Типа, я так понял из факса.
Серега был знатоком английского языка, болтал бегло, правильно, но не без вычурности. Это я уже потом узнал.
Спустился старший бортрадист Иваныч, обругал младшего напарника:
— Ты паспорта собрал? Вот-вот граница с таможней придут.
Серега, игриво улыбаясь, перевел стрелки на нас с Юриком:
— Вы, члены летного экипажа, — займитесь наконец паспортами задней кабины.
Серега и Иваныч — антиподы. Для первого работа бортрадиста — праздник, счастливая возможность проявить лучшие черты своей веселой, общительной, легкой натуры. Заодно и мир посмотреть. Иваныч же опытен и мудр. Он давно переболел юношескими болячками романтизма. Многолетняя безупречная служба в конторе превратила его в угрюмого мизантропа. Немногословен, в общении — сдержан. Курит как паровоз. Ближайшая цель — заработать денег и прилететь домой живым-здоровым. Иваныч шпыняет Серегу при любом удобном случае.
Вскоре пухлая стопочка паспортов перекочевала из наших рук в серегины. К самолету, нещадно дымя, подрулил пазик. Из него вылезли погранцы и таможенники. После сверки лиц с фотографиями и взаимных реверансов они покинули борт, Леха задраил дверь, мы поднялись в кабину.
Сразу на взлете мои уши капитально заложило — естественное следствие простуды. Я вертел головой, отвратительно шевелил челюстью, сглатывая, — бесполезно. Юрик катался со смеху над моими ужимками. Остальные расселись за столами и перекусывали чем бог послал. Бортпитания в этот раз не было, по причине экстренности вылета. У меня аппетит отсутствовал вовсе. Я плюнул, наглотался таблеток и пошел спать.
Все аэродромы мира похожи друг на друга. Бетон, фонари, силуэты чужих самолетов. Россыпь низких техдомиков. Полчища разнокалиберных машин, от шустрых трехколесных кибиток с питанием до медлительных, как гусеница, бензовозов. Вдалеке средневековым замком высится мрачная громада вокзала. Местные техники в заметных комбинезонах ядовитых цветов стоят живописными группами. И над всем этим — бездонное небо.
В Амстердаме уже темнело. В салон зашла ватага людей, о чем-то спросила командира и растворилась в сумерках. Котов скомандовал открываться. Мы с Юриком вышли из самолета.
— Надо искать флайтмастера-фломастера, — сказал Юрик.
— Зачем? — поинтересовался я.
— А грузиться-то как? У него накладные, план груза.
Приблизился Котов:
— Начинаем грузиться сразу. Вылет — в четыре по Гринвичу.
— А фломастер?
— Сказали, попозже будет, рейс из Лондона еще не прибыл. Спешка, суета — ну их.. В общем, работайте. Старший у голландцев — в коричневом пальто. Все бумаги при нем. Разберётесь — доложите.
Мы подошли к старшему. Юрик обратился к нему на неизвестном мне наречии, подкрепляя слова взмахами рук. Голландец удивился и ответил, похоже, на английском. Я скромно стоял в сторонке.
— Вот чухонцы, — Юрик повернулся ко мне. — Вечная с ними проблема.
— Подожди, — сказал я, подошел поближе и попросил голландца уточнить состав груза, предоставить накладные и сопроводительные документы. Тот активно откликнулся, вытащил ворох бумаг и повел к сложенному поблизости грузу. Юрик удивился:
— Ты чего, говоришь по английски?
— Не только говорю, но и читаю. Даже песни петь могу. Я с трех лет язык с мамой изучал.
— Ну и ну! — Юрик задумался, потом добавил: — Ты только со мной согласовывай, а то что-нибудь ляпнешь по неопытности.
Груз состоял из пяти мобильных операционных, каждая размером с небольшой вагончик, нескольких легковушек и немеряного числа ящиков и коробок всяких размеров. Пока техники открывали рампу, мы обсудили порядок погрузки.
— С центровкой бы не промахнуться, — хмурился Юрик. — Ты скажи ему, чтоб на каждом предмете вес стоял. А размеры мы сами прикинем.
Еще полчаса мы с рулетками лазили по ящикам и машинам. Наконец, набросав примерный план размещения груза на бумажке, начали работать.
Самолет — не товарный поезд. И даже не морской траулер. Абы как грузить не получится. Мало того, что надо думать о центровке, главная забота — не повредить оборудование. Ведь в отличие от большинства транспортных самолетов, «Руслан» изначально не проектировался для грузовых рейсов. Внутренности — тяги, провода, тросы и трубопроводы — никак не защищены от случайного повреждения. Все кишки — наружу. Соответственно, приходиться соблюдать максимум осторожности при любом передвижении по грузовой кабине, тем более при работе погрузочной техники, вроде электрокары или тягача. Не дай бог что нибудь сломать — сразу назад на базу, чиниться. И прощай зелень лета — суточные, часовые, пайковые из дипломата фломастера.. Поэтому расстановка людей при погрузке примерно такова: один техник стережет заезд на рампу, еще по одному технику смотрят за бортами, левым и правым, соблюдают нужный зазор. Бортоператоры и старший самолета носятся туда-сюда, сопровождая каждый ящик и указывая, куда его поставить. Остальной техсостав швартует груз по мере поступления, курит и дает советы. Впрочем, на стоянке у каждого обычно есть работа по специальности, если это не мешает погрузке.
Стасик стоял под первым левым мотором и озабоченно разглядывал маслянистую лужицу на бетоне. К нему присоединился Глыба.
— Как думаешь, Стасик, это серьезно?
— Посмотрим. — Стасик окунул пальцы в лужицу, потер, посмотрел на свет. — Непонятен сам генезис этого факта.
— Ты по русски говори, — сердито перебил его Глыба.
— Я и говорю — пролетели всего ничего. И на тебе. Вроде не стружка, а что — непонятно.
— На всякий случай масла еще закажи. Где этот гребаный фломастер? — крикнул Глыба.
Его крик подхватил Котов, обращаясь к голландцу. Тот пожал плечами.
Тем временем готовились загружать первую операционную. Тягач подхватил вагончик и медленно стал заезжать на рампу.
— Стой! — заорал Леха. — Верх смотреть надо!
При прохождении слома рампы и пола кабины тягач мог своим чугунным лбом задеть потолок. А как смотреть?
Посовещались, решили отрядить наблюдательного человечка на крышу вагончика. При этом вероятность физической опасности для жизни человека минимально превышала нулевую отметку.
— Так вон солдаты стоят, пусть и лезут! — предложил Юрик. — Ихний груз-то, не наш.
Метрах в ста от самолета действительно располагалась группа местных солдат, неизвестно с какой целью. Я подозвал мужика в пальто, ввел в курс дела. Тот в свою очередь кликнул старшего солдата. Ефрейтор молча выслушал, потом отрицательно замотал головой. Старший голландец перевел:
— У нас запрещено рисковать людьми.
— Это же солдаты. Риск — их профессия, — убеждал я.
— Запрещено.
Мы с Юриком и Лехой еще раз посовещались. Лёха предложил:
— В принципе, кто-нибудь из наших может залезть в кабину к летчикам. Лестницу закроем, он свесится головой вниз из люка и будет подсказывать. Только вот до конца погрузки он оттуда не вылезет.
Начали выбирать самого безработного техника. Выбор пал на электрика Лёню.
— Все равно от него толку сейчас мало, — подытожил Лёха. — Заодно за приборами в кабине посмотрит.
Леня, поджарый энергичный мужичок лет пятидесяти, с готовностью согласился, но попросил примотреть за спортивным великом, привязанным к задней рампе.
Тягач медленно продолжил движение. Лёнина голова по-киношному высовывалась из потолка.
Начали грузить остальные вагончики. Вонь, грохот, крики. Я окончательно сорвал голос, больное горло саднило и першило.
В проемы между операционными запихивали ящики. Откуда-то появились упаковки с минералкой, куча упаковок.
— Это для людей, там, — на мой недоуменный взгляд голландец махнул рукой в сторону Карибского архипелага. — Они просто-таки умирают от жажды.
— Мы тоже умираем, давай нам пару, — предложил я.
— А накладные?
— Порви.
С каждым часом мне становилось все хуже и хуже. Голова раскалывается, таблетки перестали помогать. А куда денешься?
Подошел Стасик. Вежливо обратился:
— Боюсь помешать, но мне крайне необходимо вылить отработанное масло. Литров двадцать уже в тазах накопилось.
Я сказал голландцу. Голландец тоже устал и выглядел совсем уж непредставительно. Но тут вдруг приосанился, гордо вскинул голову, глаза его заблестели:
— Голландия — экологически чистое государство. Во всей стране вы не найдете места, куда могли бы вылить свое дерьмо.
Я перевел Стасику. Тот философски заметил:
— Скоро и мы такими станем. Будем есть гамбургеры, запивать кока-колой, и хвалится тем, что у нас помойное ведро отсутствует. А потом придут китайцы и мы исчезнем.. Пойду канистры искать..
Выкроив десяток минут, я вылез из самолета и отошел в сторонку, подышать относительно свежим воздухом. Рядом на перетянутом кожаными ремнями чемодане восседал замшелый старик с давно небритым лицом и фотографировал наш сумасшедший дом. Картина сюрреалистическая. Но я почему-то вспомнил Хэмингуэя.
Старик неожиданно обратился ко мне по-английски с шепелявым прононсом:
— Вы не знаете, долго еще они работать будут?
— А ваше какое дело? — угрюмо переспросил я.
— Видите ли, дело в том, что я флайт-менеджер компании Хэвилифт..
Я не дал ему договорить и перешел на традиционный русский. Старик озадаченно глядел на меня. Закончив длинную тираду, я побежал к Юрику с Котовым и наябедничал про фломастера.
— А я-то думаю, что там за шпион прячется. Вылитый Будулай! — воскликнул стоявший рядом Глыба. — Сейчас я ему уши накручу!
Оказалось, что англичанин уже с час как прилетел. А фотографировал для отчета на фирму, видать, в тамошную стенгазету. Входить в курс дела погрузки фломастер категорически отказался, занялся какими-то бумагами и счетами. Стасик реанимировал свою просьбу насчет масла, в ответ на что Будулай махнул рукой и заявил, что это слишком низкие для его статуса мелочи, и что во время дозаправки на Азорских островах Стасик может вылить свою отработку в океан, там и без того грязно. Глыба тер кулаки и сильно ругался.
Операционные вагончики грузили часа четыре. Тягачу с прицепом было очень неудобно разворачиваться внутри самолета. Потом стали загонять легковушки. В конец очумевший от шума и гари голландец безудержно курил и пил минералку из наших бутылок. К нему подошел офицер, что-то сказал. Голландец бросил сигарету и подвел меня к небольшому ящичку грязно-зеленого цвета.
— Вы должны взять это, — заявил он.
— А что это — это?
— Ящик, внутри баллоны с жидким кислородом. Шестьдесят килограмм, фигня.
Я рассмотрел ящик со всех сторон. На меня лыбились рисованые черным черепа.
— Насколько я понимаю, это так называемый опасный груз. Где документ?
Голландец протянул целлофан с бумажками. Я прочитал.
— Не пойдет, — заявил я. — Здесь написано — транспортировать при определенном давлении окружающего воздуха. А у нас кабина негерметичная, даже с наддувом может разорвать баллоны. Не пойдет.
— Тогда выгружайте операционные.
— Ты что, ненормальный?!
— Без этого баллона они разве что только под туалеты в использовании годятся.
Ну и подсуропил чухонец! Я позвал Юрика, изложил ситуацию. Тот долго чесал нечистым пальцем макушку.
— Так, фломастер этот вопрос не решит, скажет, давай грузи. Котова звать — тот с фломастером ругань затеет. Один хрен грузить надо.
— Может, к нам в кабину, наверх? — предложил я.
— А что, идея. Только аккуратно, а то жахнет — костей не соберешь.
Мы взяли ящик с боков за удобные ручки и тихонько понесли вглубь самолета. Техники уже зашвартовали половину груза. Мы тщательно перешагивали натянутые цепи и ремни. На лестнице притормозили, я пошел первым, цепляясь свободной рукой за хлипкий поручень. Юрик пыхтел сзади. Поднялись. В кабине одиноко сидел Мухин и наяривал тушенку.
— Водка? — одобрительно спросил он, увидев ящик.
— Хуже, — ответил Юрик. — Огнеопасный кислород.
Мы поставили ящик подальше от курилки.
— Главное — не забыть при разгрузке, — сказал Юрик, вытирая пот со лба.
Наконец, стал виден финиш. Коробок на бетоне уже почти не осталось. Юрик скомандовал строить стену.
Несмотря на смену идеологических и прочих концепций и формаций школьный закон инерции тела в пространстве уверенно продолжает жить и побеждать. Особенно это касается тел внутри самолета. Многотонный груз, даже крепко зашвартованный, имеет тенденцию смещаться. На взлете это ощущается не так сильно, как при посадке. Тормозишь всегда резче, чем стартуешь. Поэтому во избежание недоразумений типа сноса рампы и кокпита ошалелыми от свободы ящиками на их возможном пути перед рампой строится стена из досок и бревен, скрепленных стальными цепями в несколько рядов. Некоторые особо одаренные бортинженеры, номинально отвечающие за погрузку, но никогда в ней не участвующие, советуют строить не одну, а несколько стен каждые десять-пятнадцать метров. Бортоператоры и техники, реально грузящие самолет, с большим вниманием выслушивают эти советы, громко благодаря старших товарищей.
Я посмотрел на часы. По Москве — шесть. Когда ж это кончится! Кости ныли, в голове будто колокола звенят. Господи, я не ел уже почти сутки!
Юрик позвал наверх:
— Пора центровку считать!
Накорябали график, отдали Глыбе. Котов уточнил вес:
— Точно восемьдесят три?
— Ну, плюс еще пара тонн, максимум. Все-таки культурная страна, все по бумажкам, — отвечал Юрик. — Чай, не китайцы с индусами, у них сколько ни грузи — все тридцать тонн выходит.
Пока грузились, Мухин организовал супчик из тушенки. Не надо думать, что это легкое занятие. Из доступных кулинарных механизмов на борту имеется лишь кипятильный бак. Попробуй в нем приготовить что-нибудь толковое! Жидкость то бурлит, то остывает. Нужна сноровка и соответствующий опыт. Как ни странно, разгильдяй Мухин был лучшим поваром техбригады. Картошка, лук, морковь так и мелькали в его руках. По кабине расплывались ароматы специй, дурманили и сводили с ума.
Рядом на столе Леха кромсал капусту в пластмассовый тазик. Закончив, полил все уксусом, добавил лучку, подсолил:
— Через сутки мировой закусон будет!
Летчики начали запускаться. Мы распределили очередь сидеть на ушах, решили дежурить по порядку кроватей от входа в спальню по часовой стрелке. Первым выпало сидеть мне, как я не отмазывался, ссылаясь на глухоту и немоту.
Стасик задраил люк, вымыл руки и вопросительно поглядел на Мухина.
— Потом, потом, после взлета, — отмахнулся тот, нарезая хлеб. — И миску поменьше готовь, ты не один.
Я поудобнее пристроился в кресле, придвинул табуретку, положил на нее ноги. Одел наушники, расслабился. Летчики зачитали молитву, которая есть не обращение к всевышнему, а голосовое подтверждение обязательных действий перед взлетом. Мягкий толчок. Самолет, покачиваясь, едет за тягачом. Рев двигателей, дробь полосы, отрыв..
Я прильнул к перископу, всмотрелся в сумерки грузовой кабины. Какой-то бардак из ящиков, коробок, ремней, цепей. Угол вагончика торчит справа. Больше ничего не видно. Но по ощущениям — зашвартовано намертво.
Груженый под завязку самолет взлетает медленно, толчками. Пока не вышли на эшелон, в наушниках слышны оживленные переговоры экипажа. Это уже потом, над океаном, сонный голос штурмана информацией по маршруту изредка напомнит о том, что в передней кабине кто-то все же присутствует.
Вдруг слышу голос Котова:
— Цветков! Или кто там из операторов!
Я живо откликнулся. Котов сердито продолжал:
— Голландцам по мозгам надавать! И вам тоже! Груза — тонн сто, не меньше. Заколебались подниматься.
Я замялся:
— Так ведь по документам писали в графике.
— Проверять надо! Вывешивать на кране. По этим вашим документам мы еле оторвались от бетона.. Сядем — вздрючу.
Я передсказал разговор Юрику. Тот посоветовал не обращать внимания:
— Летчики опытные, разберутся. Нашей вины тут нет никакой.
Перегруз — страшное дело для самолета. Не дай бог движок хлопнет на взлете или еще что — привет, готовь венки с лентами. Для любого борта существует понятие максимального взлетного веса. Для «Руслана» это триста девяносто две тонны. Любое превышение чревато горькими последствиями. Общий вес формируется из веса непосредственно самолета, массы груза и объема заправленного топлива. И если первый неизменен, то второй и третий взаимно дополняют друг друга. Меньше груза — больше топлива, и наоборот. Приоритет, естественно, за грузом. В случае чрезвычайной ситуации все зависит от мастерства экипажа. Хотя и они — не боги.
Тем временем техники увлеченно накрывали на стол. Резали колбасу, сыр, мазали маслом хлеб. Леха со смаком шелушил чеснок. Валера вытащил из морозильника пару литровок, еще пока московских, не фришопных, и, любовно протерев каждую салфеткой, водрузил близнецов в центре стола. Мухин скомандовал готовить тарелки. Народ загудел, рассаживаясь.
— Ну что, по чуть-чуть для сна. За начало командировки! — провозгласил тост Леха.
Все его поддержали. Я тоже как мог протянул стакан и чокнулся в общей куче.
Подошел Юрик, поздравил меня с почином:
— Вот теперь уже похоже на настоящую работу! — В его голосе скользнули довольные нотки. — Это тебе не сочинский простец, сам заехал, сам уехал. Тут вкалывать надо, соображать. Но все равно — старайся..
Я и не заметил, как проглотил супчик. Добавку Мухин нашкрябал из бака обильную, и главное — с густотой. Водка сразу вдарила по желудку, внутри затеплело. Неудержимо хотелось спать, но это через часик, когда сменят на ушах..
Я проснулся. В спальне было темно, даже ночник не горел. Только сквозь штору, отделяющую спальню от салона, пробивалась хиленькая полоска света, в которой пылинки гонялись друг за другом. Если бы не плотный гул двигателей, могло показаться, что лежишь дома и ждешь звонка будильника.
Впереди у летчиков, наверно, тоже тихо, подумал я. Шестеро в кабине, сменный экипаж отдыхает. Хотя нет, наверняка кто-то копошится на кухне, она у летчиков маленькая, зайти да выйти. Осторожно скребет по кастрюле, шуршит пакетами. Вот интересно, люди в экипаже подобраны разные. Молодые и старые. Характеры — от жадного до доброго, от веселого до мрачного. Разброс интересов в жизни — огромен. Один мечтает о новой машине, другой — сочиняет стихи. Я знал пилота, заочно окончившего консерваторию. Что такое для него — профессия летчика? Источник заработка? Или — детская мечта, ставшая явью? Продолжение игры в бумажные самолетики? Взлететь над землей, обмануть природу. А может, это извечная тяга русского мужика к артельному труду, локоть к локтю, труду тяжелому, но сладкому в общем стремлении к цели? И что главнее — цель или путь к ней?
Между кроватей скользнула чья-то тень. Штора колыхнулась, на мгновение впустив сноп света внутрь спальни. Пойду-ка и я схожу.
На ушах дежурил Мухин и листал потертый журнальчик. Дверь кабинки туалета скрипнула и с трудом выпустила Валеру. Оправившись, он подошел к Мухину, заглянул ему через плечо:
— Что пишут?
— Не пишут, а показывают! Марсельский еще.. Ну и бабы у них — до чего тощие, глазу не на ком отдохнуть..
— Прилетим — подкупим новенькое.
Через пару минут сели чаёвничать. Валера достал печенье, масло, сушки.
— Первый раз летишь? — спросил он.
— Ага.
— С непривычки — тяжело. Особенно на коротких смычках. Отдохнуть некогда. Зато платят нормально. — Валера сладко потянулся. — Эх, есть у меня мечта — на тачку накопить. Модельку уже присмотрел. А пока — обязательно, чтобы мы в Эмираты залетели, жене надо подарок купить.
— К дню рождения?
— К ребенку к новому. Она на сносях, вот-вот родит. А я улетел. Ничего, теща заменит.
Валера — слон, но без определенных обязанностей. Всем подскажет, поможет. Хотя нет, есть одна вещь на борту, за которую он отвечает — система жизнеобеспечения экипажа. В том числе — сантехника. Отвечает и как слон, и как специалист по сливу содержимого туалета, процессу неоднозначному, а порой и опасному, где нет места профану. На стоянках он общается со специально обученным местным человеком, приезжающим на машине с огромной желтой цистерной, остро пахнущей за километр. Общение происходит неформально, исключительно жестами. Накладок обычно не возникает. Валера, как и большинство людей его комплекции, очень добродушный и веселый человек, с приятной привычкой похохатывать в разговоре. Я никогда не видел его рассерженным или унылым. В процессе погрузки он занимает ответственное место — управляет краном.
Пока пили чай, в салон из спальни потянулись остальные техники. Самолет шел на снижение.
К нам подсел Трофимыч. Лицом он напоминает композитора Шаинского, по возрасту — своего приблизительного ровесника. Трофимыч служит в конторе уже лет тридцать с гаком, и все это время тянет лямку ординарного спеца. Степенно размяв пакетик в стакане и размешав сахар, он осторожно куснул сушку, запил чаем и с блаженством откинулся на спинку сиденья.
— Как челюсть? Не треснет от сушек? — спросил его Валера, посмеиваясь.
— Надежная челюсть, железная, — отвечал аксакал. — Я помру, а она еще век жить будет.
Валера рассказал мне эпизод из прошлой командировки. Трофимыч в испанском отеле по утру проснулся и решил почистить зубы. Новую, только-только справленную в Москве вставную челюсть он вытащил и заботливо положил на край умывальника. Умывшись, вернулся в комнату и как был, в трусах, вышел покурить на балкон, по забывчивости и с непривычки оставив жевательный агрегат сверкать гламурной улыбкой в туалете. На свою беду, в номер постучала смазливая девчонка-горничная, прибраться. Глуховатый Трофимыч любовался с балкона видами Мадрида и стука, естественно, не слышал. Горничная открыла дверь своим ключом и начала уборку с туалета. Трофимыч, покурив, вернулся в комнату. Девчонка очистила помойное ведро и подошла к умывальнику. Дико закричала. Чуть не схвативший инфаркт от неожиданности Трофимыч, причмокивая, вбежал в туалет и принялся успокаивать девчонку. Подоспевшая на шум кастелянша застала визжащую горничную в объятиях полуголого старика. Не растерявшись, кастелянша двинула развратнику мотком полотенец по лысине. Тот, само собой, начал защищаться. Разгоревшийся конфликт с гостиничной службой безопасности удалось уладить лишь к обеду. С тех пор челюсть Трофимыча вызывает нездоровый интерес у всего техсостава.
На Азорах мы догнали рассвет. Выбросили трап, спустились на землю. В темно-голубом с седыми каемками небе перемигивались тусклые звезды. Бетон — во все стороны до горизонта. И больше ни одного самолета, кроме нашего. Не аэродром, а космодром какой-то. Впрочем, наше гордое одиночество объяснялось просто — местный аэропорт предназначен исключительно для дозаправки пересекающих океан воздушных лайнеров. Туристам и бизнесменам на этом куске вулканической лавы, список достопримечательностей которого исчерпывается хилой часовенькой и большой чугунной пушкой, делать нечего.
Фантастический пейзаж нарушила мелкая букашка, двигавшаяся издалека к самолету. Приблизившись, букашка обернулась автомобильчиком с местными заправщиками. Они живо подсоединили шланги к люкам в бетоне, под которым плескалось керосиновое море. Стасик с Глыбой обеспечивали контроль за процессом с нашей стороны.
Из самолета вылез Леня и сразу обратил на себя внимание всего экипажа. Широкий козырек тертой бейсболки прикрывал его лоб от восходящего солнца. Спортивный трикотажный костюм, радуя глаз кричащей розовой расцветкой, плотно облегал жилистое тело. Завершал облик огромный армейский бинокль, глухо бивший по впалой груди. Приставив его к глазам, Леня обозрел окрестности.
— Что-то скучновато здесь, — сказал он.
— С тобой повеселее будет, — быстро откликнулся кто-то.
— Размяться, что-ли, — Леня сдвинул брови, призадумался, потом нырнул обратно в дверь. Через минуту он гордо выписывал круги на велосипеде вокруг самолета. Заправщики с недоумением наблюдали за ним.
К общей группе стоявших присоединился Котов, потирая со сна глаза. Заметил Леню.
— Это еще что за кент? — удивленно спросил он. — Местный пограничник? Форма только какая-то чудная..
Леня прибавил скорость и быстро удалился от самолета в сторону океана. Народ трясся от хохота.
— Давай, Леня! Съезди, искупнись! Нырни с обрывчика!
— Не, он эмигрировать хочет, от нас тикает. Это самое, тут ему простор для моционов.
— Ничего не понимаете, он шпионить поехал! Сейчас в окуляры все их секреты разглядит!
Вдогонку за Леней дернулся автомобильчик, догнал его, после чего розовый спортсмен стремительно дал газу обратно.
Ничего не понимающий Котов медленно повернулся к Шевьёву:
— Это что, наш? — тихо спросил он.
Леха, моментально покрывшись багровыми пятнами, резким шагом двинулся к Лене. Ухватив велосипед за руль, Леха выругался и приказал отнести двухколесный механизм наверх, в негерметичный отсек, и там зашвартовать до конца командировки. Все лёнины попытки сопротивления были пресечены на корню.
Между тем Стасик безуспешно мыкался со своим маслом. Отчаявшись уговорить фломастера, Стасик о чем-то поболтал с заправщиками, потом подошел ко мне жаловаться:
— Они говорят, что где-то есть емкость для слива, но там, — Стасик махнул рукой в сторону микроскопического здания на горизонте, — и я не уверен, что они правильно меня поняли. А если и там, как добраться-то?
— Вон, Леню попроси, — посоветовал я.
— Вам смешки, а мне канистра еще понадобиться. Стружка не стружка, но масло на следующей стоянке опять менять придется в движке.
— А Будулай чего говорит?
— Ему вообще все по хрену! Первый раз такого фломастера вижу. Алогичен до предела. Турист туристом..
Солнце уже отлипло от горизонта. Звезды окончательно сгинули с неба. Заправщики отсоединили шланги, приняли накладные от фломастера и уехали восвояси.
Мы поднялись к себе и, не дожидаясь взлета, бухнулись в койки. Лететь оставалось еще часа четыре.
Кюрасао нас встретило душной жарой и симпатичной голландской журналисткой. На достойном английском она объяснила, что представляет интересы местной газеты и хочет сделать репортаж о мужественных русских, прилетевших спасать не менее мужественных аборигенов. Для начала ей бы хотелось, чтобы кто-нибудь провел с ней экскурсию по этому «фантастически огромному, как звездолет» самолету. Я только было собрался предложить свои услуги, как меня опередил Витек. На мои законные сомнения в его способности вести диалог с иностранкой он осуждающе поднял руку:
— Кто сказал, что она просит с ней разговаривать? А самолет я лучше тебя покажу.
Как истинный джентльмен, Витек пропустил журналистку вперед, мягко придерживая ее за талию сзади. Перешагивая через цепи и ремни, парочка лирично растворилась в полутьме грузовой кабины. Валера добавил вслед:
— И это мы только вылетели, еще и двух суток нет. А что дальше с нами будет?
Будулай удалился в сторону вокзала. Вернувшись, начал рассказывать о дальнейшей работе. Непередаваемый шарм его речи придавала манера слегка шепелявить:
— Шначала половину разгружаем, оштальное ражмажываем по шалону в селях сентровки. Череж день — отвожим на оштров.
Серега Кулемичев лихорадочно вращал глазами, не в силах понять старика. Впоследствии, обогатившись опытом общения с бесчисленным множеством англоговорящих народностей, от заикающегося индуса до окающих шотландцев, я приобрел привычку дополнять неразборчивый звуковой фон внимательным наблюдением за губами говорящего. Часто помогает.
По десять раз переспрашивая, мы, наконец, докопались до истины: аэродром на острове назначения под названием Сен-Мартен слишком маленький, полоса короткая, поэтому сесть туда мы можем лишь с половиной груза. И то — при безветренной погоде. Так что предстоит высокоинтеллектуальная работа по сплошным разгрузкам-погрузкам-перегрузкам. Народ это воспринял без энтузиазма. Кому нравится по два раза делать одно и то же?
Кроме нас, на скромной грузовой площадке стояли еще пара Боингов US Army. Рядом с могучим «Русланом» они смотрелись детскими игрушками.
Открылись, разложили рампу. Пока Юрик прикидывал, что выгрузить, а что оставить, из недр самолета возник Витек. Пунцовая, видимо, от жары и духоты, журналистка шла следом. Витек галантно подал ей руку на выходе. Я спросил журналистку о впечатлениях. Она восторженно закатила глаза, не в силах выразить восхищение. Блокнот ее был испещрен записями.
Валера привычно подкольнул:
— Ты её наверх к нам водил?
— А то! — ответил Витек.
— Свою койку мятую и вонючую показал?
— Какая разница..
— Смотри, на международный скандал не нарвись, — добавил Стасик. — А то — сначала Леня эмигрирует, теперь ты изнанку русской натуры показываешь. Небось, и угощал чем-либо?
— Чем? Остатками мухинского супа? У нас ведь для таких случаев даже вина на борту нет порядочного.
— Еще скажи — шампанского с ананасами, — возмутился Стасик.
— Нет, ты все-таки колись, — не унимался Валера, — чью постель испоганил?
— Да чего пристали-то, — возмутился Витек. — Что у меня с ней получится может? Ты погляди на мои руки, на лицо — хотя бы сперва душ принять, а потом уже девку гладить.
— Мухина надо было послать, он бы не опозорился.
— Мухин еще грязней меня будет.
— Зато активней..
— Хорош трындеть, — вмешался Леха, — работать начали.
Поскольку аэропорт чудесного острова Кюрасао предназначен исключительно для туристических целей, грузчики как класс на нем представляют исчезающе малую величину. На работе с нашим грузом их роль исполняли местные служащие, собравшиеся в огромном количестве поглазеть на чудо-самолет. Мы с Юриком не успевали пальцем показать на ящик, как они уже волокли его из кабины на бетон. Вся перегрузка заняла от силы пару часов. Летчики к тому времени уже успели слинять в гостиницу.
К моему удивлению, среди копошашихся внутри самолета людей я заметил американского военнослужащего. Собственно, американского в нем была только форма с нашивками US Airforce. Щуплый белобрысый паренек, каких в наших городах — миллионы. В целях сохранения государственной тайны я подошел к нему и затеял разговор. То да сё, как самолет нравится.. Парень заулыбался, поднял большой палец и затараторил, по-провинциальному гнусно рыкая. Я зазвал его наверх. Оглядев салон, американец развел руками и заявил, что в жизни подобное не встречал. Оно и понятно, ихний Боинг запросто влезет в нашу грузовую кабину, ежели ему крылья отрубить.. На мое предложение обмыть встречу парень замялся, но не отказался. Я разлил по сто грамм, на закуску подхватил пальцами лехину капустку прямо из тазика. Американец с опаской повторил мой жест, судорожными глотками затолкал содержимое стакана внутрь. Смотреть противно.. Не выдыхая, он заел водку капустой, мотнул головой и стал прислушиваться к ощущениям организма. Не услышав ничего плохого, парень повеселел и разговорился. Рассказывал о своей нелегкой армейской жизни, о том, что собирается после службы в колледж поступать. Что в бейсбол он классно играет.. Речь его становилась все сбивчевее, я уж и слушать перестал, предложил повторить, на что он замахал руками. Тем не менее я снова наполнил стаканы и заставил выпить за дружбу наших президентов. Парень совсем раскис, лопотал что-то насчет вчерашнего пива.. Тоже мне, нашел оправдание.. С чувством исполненного долга я сгрузил американца вниз и отвел его к «Боингу». Бугай-сержант, стоявший под крылом, бросил на меня взгляд, исполненный ненависти.
Техники закрыли рампу и пошли наверх переодеваться. Из запасов были извлечены консервы и розданы по банке на брата. Дело в том, что англичане согласно договору не обязывались кормить нас ни в полете, ни в гостинице. Зато платили суточные, часовые и кормовые (какая-то мелочь). Из этого, собственно, и складывался наш основной доход. Зарплата летному экипажу рассчитывалась по несколько иной, более радостной шкале, но бортоператоры, хотя вроде и числились среди летчиков, в смысле денег приравнивались к техсоставу. Дискриминация на марше.. Впрочем, недовольных среди нас не было. Расходы вел каждый сам по себе, хочешь — пей да гуляй, хочешь — копи. К возвращению домой заполнялись так называемые валютные книжки, анахронизм времен Брежнева. Бдительные таможенники иногда сверяли проставленную в графе «Привез» сумму с содержимым кошелька невезучего индивидуума. С целью поймать контрабандиста. Смех да и только..
Пока ехали на автобусе в отель — обозревали окрестности. Белые домики, чистенькие улицы, незнакомые мохнатые кусты.. Аборигены с мочалками вместо волос одеты легко и небрежно. Губастые аборигенши в длинных юбках неописуемых расцветок статно вышагивают по тротуарам. Жаркий, плотный воздух — хоть ножом режь..
Уютный двухэтажный отель живописно располагался на самом берегу океана. Номера уже были забронированы фломастером по телефону. Скептическое отношение к Будулаю отчасти потеплело, когда мы узнали, что жить будем в одноместных номерах. Юрик помахал ключом с ядреным набалдашником и исчез в глубине коридора. Я с трудом нашел свою комнату в витеиватых закоулках отеля. Сменил форму на шорты, бросил сумку и побежал к воде.
Никогда не видел такого чистого пляжа. Теплый песок ласково грел пятки. Народу мало, полдень, самая жара. Почти горячая, жутко соленая вода поражала необыкновенно голубой, какой-то родниковой чистотой. Я поплавал туда-сюда, прополоскал носоглотку. Вдруг навалилась усталость. Болезнь, работа, неспокойный отдых сказались в момент. Скорей, скорей под одеяло..
Проснулся я здоровый и бодрый. Судя по зависшему солнцу за окном, сон был коротким. Сильно хотелось чего-нибудь попить, минералки какой или просто воды. В зарубежных гостиницах пить из-под крана было строго запрещено нашими врачами. Ага, а в российских можно.. Я снова залез в шорты и вышел из номера.
В холле вовсю шла торговля с лотков. Загорелые девушки предлагали раковины гигантских размеров, коллекции ажурных бабочек и рогатых жуков, марки, яркие значки. Отдыхающие не торгуясь набирали презенты домой. Я спросил насчет бара-кафе, мне показали в сторону пляжа. И тут только я понял, что денег у меня нет. Только рубли, мало кому здесь нужные. А как же попить?
Я покрутил головой в поисках сослуживцев. Никого. Все отсыпаются.
Во рту стало совсем сухо. Пройдя на пляж в поисках халявы, я обнаружил лишь пивные стойки с продавцами-мулатами. Эти меня не поймут.. В длинных узких коридорах я окончательно заблудился. Совершенно дурацкое положение.. В конце концов я наткнулся на аппарат для производства льда. Тревожно озираясь, запихнул стылые кубики в рот. Безвкусная холодная вода утолила жажду, но разбудила аппетит. Мои воспоминания о съеденном за последние сутки ограничивались капустой с уксусом. Желудок жалобно ныл.
На мою радость, вдалеке мелькнула рыжая шевелюра Глыбы. Я рванул на ориентир.
— А где все? — спросил я.
— Спим-с. Это вы всё наоборот. Храпите в полете, работаете на земле. А мы — летчики. Чего надо-то?
— Мне бы Юрика отыскать.
— Звони Будулаю, он должен знать.
Глыба продиктовал телефон фломастера. Через Будулая я нашел Юрика. Договорились встретиться в холле через полчасика. А пока — в душ.
Юрик сидел, развалившись в кресле, и допивал пиво из банки. Тесная маечка лищь слегка прикрывала его молочно-белый торс.
— Чего случилось? — спросил он, сонно потягиваясь.
— Кушать охота.
— Это — да. Консервы есть, надо бы хлеба и попить взять. Магазин надо искать.
— Может, в баре?
— Ты что, рехнулся? Хлеб в здешнем кабаке как золотой будет.
— Да мне все равно, где. Денег-то нет.
— Как это?
— Вот так. Рубли есть, валюты нет. Когда фломастер зарплату давать будет?
Юрик допил пиво и прочитал мне лекцию на тему, как я его достал своей безалаберностью и неготовностью к лишениям. В завершении он сказал, что деньги фломастер дает по завершении круга. То есть разгрузимся до конца и получим зарплату. А пока он, Юрик, может ссудить слегка. Но при одном условии — тратить будем вместе, чтоб не скучно было. Меня это вполне устраивало. Меня вообще все устраивало, до того есть хотелось..
На выходе из гостиницы мы столкнулись с Женьком, Витьком и Мухиным. Те, довольные, тащили крупные пакеты.
— Где набрали пищу?
— А вот, вышел со двора и направо. Минут пять идти. Супермаркет, народу никого.
В указанном направлении мы двигались долго. Уж никак не пять минут. Пейзаж менялся на глазах. Опрятные домики, окруженные просторными садами, куда-то подевались. Им на смену пришли угрюмые многоэтажные здания темного кирпича, теснившиеся впритык к дороге.
Длинная загогулина эстакады преградила нам путь, дальше шла трасса.
— Кажись, блуданули мы, — проворчал Юрик.
Под эстакадой ютились автоматы с пивом. Рядом седой негр в истрепанной рубашке смачно облизывал кружку.
Я спросил его насчет магазина. Старик улыбнулся и развел руками. Юрик жестом показал, что, мол, поесть где тут купить. Старик еще раз улыбнулся и протянул ему свое пиво.
— Он тебя не понимает, — заключил я.
— Это я вижу, — согласился Юрик.
Как назло, в самую жару никого на улице не было. Тут я заметил, что из дальнего подъезда вышла дородная негритянка с сумками. Мы пошли в ее направлении, и вскоре обнаружили вывеску, на которой скромно было написано: «Shop».
Внутренним убранством магазин напомнил подмосковное сельпо. Крупа, макароны, сахар.. Ругающиеся тетки у прилавка.. Только пара лотков с незнакомыми плодами да цвет кожи окружавших нас людей ломали стереотип.
Пока подходила очередь, мы прикинули список покупок. Судя по всему, продавец понимал по-английски не больше пьяницы негра, поэтому пришлось тыкать пальцем в направлении нужного продукта и голосом подтверждать правильность выбора. Наконец, список иссяк, продукты уложены в соломенную сумку. Продавец показал калькулятор со счетом. Мы оторопели.
— Он чего, сбрендил? — прошептал Юрик.
Я тоже ничего не понимал. На эту сумму мы могли весь гостиничный бар скупить.
На наше счастье, в очереди стояла белолицая дама, англоговорящая. Она объяснила, что это местные деньги, гульдены. А доллары у них не принимают. А поменять их можно только в банке, который сегодня не работает.
— Не верю я, что ихний продавец от долларов откажется, — категорично сказал Юрик. — Торгаш, он везде торгаш.
С помощью дамы мы все-таки уломали продавца взять у нас зеленую двадцатку. Но ее оказалось слишком много, и продавец поспешил дать нам сдачи мелкими фантиками и монетками.
— Ноу гульден, ноу сдача, так их растак, — заверещал Юрик. — Куда нам ее потом девать?
Продавец вопросительно поглядел на нас.
— Бир, — коротко приказал Юрик, сдвигая ладонью мелочь в его сторону.
Мы вышли из магазина. Я нес сумку с продуктами. Юрик изнемогал под тяжестью пакета с местным пивом, до крайности, как выяснилось, дешевым. После эстакады свернули на улицу. Жарко, как на сковородке. Седой негр на правах старого знакомого помахал нам рукой. Юрик протянул ему прохладную банку с пивом. Старик благодарно улыбнулся, ловко открыл банку, вылил содержимое в мутную кружку и протяжно запел.
Придя в отель, перенесли сумки к Юрику в номер. Пока я разбирал покупки, Юрик пошел в душ. Когда он вышел из ванной — я чуть не упал. На его пригоревшем до коричнево-красной корки теле отчетливо выделялся ослепительно белый контур снятой майки.
— Да, — сказал Юрик, — экватор недалече, сразу видно. Ты не смейся, такой же ведь.
— На, смотри. — Я приподнял футболку. — Во мне восточная кровь, я не сгораю никогда.
— Ладно, хорош стриптизу. Давай пожрем да пивка попьем. С тебя червонец баксов.
Давно я не кушал с таким аппетитом. Хруст наших челюстей разносился по всему этажу. Иноземная еда улетела в момент.
— Вот теперь и скупнуться можно, — завершил Юрик.
Проходя к пляжу, заметили оттопырившегося с балкона первого этажа Витька. Подошли, отругали за неправильные координаты магазина. Витек критику проигнорировал, так как был занят ответственным делом: ел черешню и аккуратно сплевывал косточки на землю, формируя короткое слово.
— Ты бы лучше вокруг поглядел, какая красота! — урезонил его я. — Цветы необыкновенные, колибри летают. Сфотографировал бы нас на фоне..
— Я, — отвечал Витек, закончив процесс, — фотоаппарат дома забыл.
— А камера есть? — спросил Юрик.
— Не-а. А на фиг она нужна? Командировки редкие. Жену с дочкой и так каждый день вижу. Кого снимать-то? Шурина?
Махнув рукой, мы пошли к воде.
Туристов на пляже прибавилось. Под разноцветными грибками, раскиснув в полотняных креслах, нежился отдыхающий контингент, состоявший в основном из женщин бальзаковского возраста. Как на подбор мордастые, редковолосые, они без всякого стеснения выставляли напоказ обнаженные дряблые прелести, в крупных складках которых терялась узенькая полоска бикини. Голландия никогда не славилась девичей красотой. Редкие мужчины с выпуклыми животами потягивали пивко и кока-колу. На их фоне наши пилоты, вызывающе расположившиеся на песке под самым солнцем, выделялись статными, почти античными фигурами. Скучающие дамы изредка бросали на них интересные взгляды.
Мы поплавали, поныряли, пофыркали, потом подошли к нашим.
— Как настроение? — бодро спросил Глыба.
— Замечательное!
— Как тетки?
— Ужас!
— Молодцы, разбираетесь. Это вам не Россия.
Кроме Глыбы, группу спортсменов составляли еще Быков, Муратов, Толян и Вова, бортинженер, большой поклонник гантелей, гирь и прочего атлетизма. Его роденовский торс играл мышцами, сверкал и лоснился.
— Сгореть не боитесь? — спросил Юрик, накидывая полотенце на плечи.
— Обижаешь, — ответил Глыба. — Мы ученые, кремом намазались.
Настроение самого Глыбы было выше некуда. Наконец-то сбылись мечты, длительная командировка обещала быть прибыльной. В отличие от него Быков с Муратовым откровенно грустили. В очередной раз окинув пляж тусклым взглядом, Быков пробурчал:
— Ну и лошади.. Хоть бы прикрылись..
— Да, — продолжил Муратов, — скольких все-таки женщин природа обошла. Наша, даже некрасивая, глазами берет. А у этих взгляд — как коровий, жирный какой-то, неласковый.
— Ничего, — возразил Толян. — еще недельку — и вы все за ними гоняться будете.
— Сдурел — недельку! Работать надо! Летать, зарабатывать, — громко сказал Глыба. — Бабы не денутся никуда.
Подошел Котов:
— Расслабляетесь? Особо не очень, поутру взлетим, вроде погодка приятствует.
— Может, — предложил Глыба, — сразу крутанемся? Типа, туда-сюда, обратно туда?
— Если фронта не будет — так и сделаем.
Мы еще раз окунулись, обсохли и вернулись в отель. Юрик, зевая во весь рот, призывал не спать, гулять, а спать ночью, чтобы отдохнуть перед работой. Но гулять было негде, в городе мы уже разок побывали, повторять не хотелось. Прошлись по киоскам. Я все присматривался к губастым розовым ракушкам. У меня дома есть такая, дядька с Кубы привез лет двадцать назад. Прижмешь к уху — шумит, волнуется. Теперь я знаю, песни каких жарких стран навечно в ней поселились.
Но покупать не стал. Денег много просили, а их и так пока нет. Захватил в холле халявную местную газетку, распрощался с Юриком и пошел отдыхать в номер.
Только я прилег, развернул газету — глаза сами собой закрылись, мысли улетучились, тело погрузилось в сладкий сон..
И опять — недолгий. Я посмотрел на часы. По Москве — середина ночи, по Гринвичу — поздний вечер, по местному — мягкая прохлада угадывалась в приближающихся сумерках. Огромное красное солнце касалось океана у горизонта. На глазах оно отвесно опрокинулось в воду, шипя. В черном небе обнажились перепутаные созвездия. Легким ветерком повеяло через открытый балкон.
После насыщенных событиями последних двух суток было невыразимо приятно ощущать сытое, благополучное одиночество. Бездельно валяться на свежей простыне, прислушиваясь к слабым звукам волн, утопающим в уютной теплой тишине.
Откуда-то издалека послышалась музыка.
Я встал, вспомнив, что если не поужинать чем бог послал сейчас, то можно и вовсе не поесть. Нашел юриков номер, постучал — нет ответа. Призадумался, решил поискать по другим комнатам.
Поиск длился недолго — за ближайшей дверью шел громкий, явно русский разговор вперемешку с хохотом и попытками спеть. Я зашел без стука.
За узким журнальным столиком, сервированным нехитрой закуской из хлеба, колбасы и тушенки, сидели Юрик, Александрыч и Филлипыч, еще один наш бортинженер, подполковник из военных. Литровая бутылка джина была почти пуста.
— Вот он! — воскликнул Юрик. — Соскучился? Ну заходи, раз пришел.
— Давай-давай, — Филлипыч долил остатки выпивки в стакан. — На-ка, освежись.
Филлипыч — предобрейшей души человек. Удивительно красивый — крупные голубые глаза, черные волнистые волосы с редкой мужественной проседью аккуратно зачесаны набок. Тонко очерченный чувственный рот. Главной гордостью его лица были великолепные чапаевские усы, кокетливо подвитые кверху. Думаю, не одна фемина, взгрустнув на пенсии, будет вспоминать эти усы. Несмотря на высокое положение — старший бортинженер эскадрильи, — Филлипыч оставался скромным, благожелательным, доступным человеком, крайне гораздым на задушевные разговоры.
— Вот ты пойми, — объяснял он Юрику, — вы привыкли делать все по правилам, по инструкциям. Оно, конечно, хорошо, но в жизни не всегда так бывает. Вам, гражданским, не понять, что иногда есть приказ — и надо его выполнить. Мы в Афгане уж чего только не возили, и туши мясные, и груз двести, и оружие. Думаешь, я всегда центровку подбивал? Или Глыба? Да на хрен она, эта центровка, нужна, когда опыт есть. Скажешь командиру, где перевес, и он срулит это как надо.
— Чего ж теперь, нам графики не заполнять, что ли?
— Нет, ни в коем случае! — Филлипыч заволновался. — Обязательно заполнять! Поскольку закон есть закон, и инструкция есть инструкция. Матчасть надо знать от и до. Вот, к примеру, тормозная система, — и Филлипыч пошел рассказывать наизусть избранные главы из руководства по эксплуатации самолета.
Седой мэтр Александрыч в разговор не вмешивался, только закусывал. Насытившись, он поднялся и, пошатываясь, вышел из номера.
Юрику уже порядком надоела болтовня Филлипыча, он подмигнул мне и, протянув ключ от своей комнаты, велел занести пивка.
С банками в руках мы вылезли на балкон.
— Эх, вечерок! — Юрик потянулся со сладкой истомой.
— Как на юге в Крыму, — подтвердил Филлипыч и продолжил лекцию.
К ночи тропические запахи усилились. Прямо под балконом росли пухлые тропические цветы, похожие на сирень. В кустах настойчиво верещали невидимые цикады.
Допив пиво, мы еще некоторое время послушали Филлипыча. Досконально изучив тормозную систему, он перешел к топливной. Поскольку руководство по самолету насчитывает не один том, дело могло затянуться на всю ночь. Первым не вытерпел Юрик:
— Ну все, Филлипыч, давай, пошли мы спать. Завтра вставать рано.
— Ага, — согласился тот и в очередной раз закурил, выдувая сизые облака дыма в темноту.
Вечер угасал, в холле никого не было. Юрик широко зевнул и пошел к себе в номер.
А мне не спалось. Растерянный организм, потеряв ритм жизни, упорно продолжал бодрствовать. Сна ни в одном глазу.
Я вышел на пляж, свернул к бару. Прямо за ним кафельным спокойствием сиял пустой бассейн. У барной стойки за легкими пластиковыми столиками, вполголоса переговариваясь, расположились престарелые туристы. Из высоких колонок шла негромкая музыка, в электронную аранжировку вплетался едва слышный голос, который показался мне знакомым. Спиной ко мне сидел Будулай, сжимая микрофон в руке. Шепелявые интонации придавали песне характер пародии, но исполнителя это нисколько не смущало.
Я присел рядом. Англичанин закончил петь, отхлебнул коктейль и заметил меня.
— Прекрасная погода! — завел он разговор.
Я с ним полностью согласился.
— Прекрасный остров. Прекрасные люди. — Будулай был в романтическом настроении. — Философы учат, что надо наслаждаться каждым мгновением жизни, ибо кто знает, сколько нам их еще отведено? С вашего позволения, я угощу вас коктейлем, — он дал знак бармену.
— Каждый раз, — продолжал англичанин, — когда я вылетаю в командировку, я живу в ожидании именно такого вечера на берегу моря. Теплого и беспечного. Дома так посидеть редко удается, не дают семейные заботы и дела по дому. У вас есть семья?
Я молча кивнул и в подтверждение показал кольцо на безымянном пальце.
— И дети наверно, да? — Англичанин с улыбкой вздохнул. — У меня уже внуки. Двое, мальчик и девочка. Мальчик еще маленький, три годика, а девочке девять лет. Взрослая, как она считает. Внуков мне дочка подарила, она очень много работает, старшим продавцом в магазине. Зять тоже весь день пропадает на службе, а вечером с друзьями в баре сидит, и по выходным. Так что воспитанием внуков занимаемся мы с женой.
Я поинтересовался, сколько ему лет.
— Пятьдесят шесть. Много, правда? Еще чуть-чуть — и совсем стариком стану. Придут немощь, болезни. Кончатся теплые вечера. Жизнь, увы, коротка.
Большинство отдыхавших давно ушли из бара. Я поблагодарил Будулая за коктейль и попрощался. Прошел к отелю, но не свернул в холл, а решил прогуляться вдоль берега.
Густые клумбы с пестрыми цветами окружали здание, в черных окнах ярко отражался низкий полукруг луны. Дальше за отелем до самой изгороди темнели мрачные ветвистые кусты. Я нашел брошенное кресло у самой воды и сел в него. Жары уже не чувствовалось, с моря поддувал легкий бриз. Я запрокинул голову, закрыл глаза. И представил себя брошенным путешественником на одиноком острове, где на тысячу миль вокруг нет ни одного человека, только океан, только луна.
И первый раз в жизни, буквально на пять секунд, пожалел, что не пошел молодым в летчики.