Ровно через полгода смешливый хирург в Склифасовском, прокашлявшись, короткими толстыми пальцами расправит на свету рентгеновский снимок юркиной ноги и скажет:
— Хорошо тебе в Лондоне ногу запаяли! И, говоришь, бесплатно? Надо же.. Шурупы платиновые ввинтили, красота! Ну, а мы — вывинтим..
Юрик подожмет губы и ничего ему не ответит. Только загрустит, прикинув в уме, сколько нулей впишут в итоговый счет за грядущую операцию. И сколько после нее на больничном еще просидеть придется. А ведь начиналось все совсем не так..
Сентябрьским вечером на пригорке за поселковой школой, возле заброшенного, заросшего грязным бурьяном старого сада сидели трое: я, старший бортоператор авиакомпании Юрик Цветков и штурман Быков. Отмечали свежую зарплату. Под шелест опадавшей с яблонь листвы велись неспешные, лирические разговоры, к чему вполне располагала мягкая безветренная погода.
Юрик хрустнул гладким парниковым огурчиком:
— Песня! Работы вроде не предвидится, отдохнуть надо. В отпуск хочу махнуть, в Сочи.
— А чего в Сочи-то? — удивился Быков. — Подсуетись в конторе, на нашем же чартере за полцены и в Египет можно рвануть. Сейчас там как раз свежеет.
— Вот еще.. Мало я помоек восточных видел.. В Маниле давеча неделю на унитазе провел, от их шаурмы гнилой, а ты — Египет.. Нет уж. Лучше кавказского шашлычка под сухонькое отдыха не придумаешь.
— А вдруг, — спрашиваю, — рейс дадут? Я на «Руслане» давненько не работал. Навыки-то уходят.
Всю зиму и весну я бомбил по эмиратам на переделанной под грузовик новой «тушке», в качестве бортоператора. А также борпроводника и флайтмастера-фломастера. Так сказать, концентрировал в одном лице все нелётные специальности. Умаялся вусмерть, но с выгодой для кармана.
— Сами справитесь, — отвечал Юрик. — Я всех вас в строй ввел, и тебя, и полковника. Игорек моряка освоил, за того орден запросто давать можно.
— Попутешествовать охота..
— Купи себе глобус и путешествуй по нему пальцем.. — Юрик разлил по последней, благостно вздохнул. — Эх, завтра заявление напишу. У меня отпуску накопилось дней сто. Возьму месяцишко, гульну на югах.
Вместо заявления назавтра Юрик звонит мне:
— Выспался? Давай приезжай, тут командировку непонятную мутят.
Через час я входил в контору.
— Ты ж говорил, что без тебя справимся?
— Без меня вы никто, — отвечает Юрик. — Шучу. Просто закавыка получается. К нам приехал Майкл Джексон.
— Слышал.. А мы тут причем?
— Майкл Джексон к нам не приехал, а прилетел. А теперь еще и улететь норовит, в Варшаву. Обслуживают его гастроли три «Руслана», ульяновские. Аппаратуру возят, двести пятьдесят тонн. Сам он на «Боинге» рассекает. Чистоплюй.. У ульяновцев один борт отказал, резервные на форме. Помочь просят самолетиком на пару месяцев, пока Джексона возят. Полетят Игорёк с Серегой Прокопьевым.
— Ты меня вызвал, чтобы это в лицо сказать? — расстроился я. — По телефону никак нельзя?
Собственно, летать мне было не обязательно. Дом в достатке, свободных дней много. Тем не менее соскучиться по родному коллективу я все-таки успел. Ну и денег, конечно, подзаработать тоже не мешало бы. Кому это когда мешало..
— Повторяю, — Юрик нахмурился, — закавыка получается. На семьдесят второй машине движок чинят. Обещают только дней через десять в порядок привести.
Все стало ясно. Семьдесят вторая машина — хозяйство Егорыча, старшего техника самолета. Они с Игорьком, другим нашим инструктором, душа в душу живут, никаких проблем. Иное дело семьдесят третья, там главным Леха Царёв, рьяный оппонент Игорька. Полная несовместимость характеров. Два взгляда на жизнь, два далеких полюса. Как-то раз они слегка поработали вместе, потом обоих водой отливали. Так что..
— Так что лететь нам с тобой, на семьдесят третьей. Но это только в начале, потом нас Игорек сменит, а мы на программу «Хэвилифта» пойдем.
Англичане — наши главные работодатели. Дай бог им долгой жизни.
— Командировка выходит нестандартная, — продолжал Юрик, — без меня не обойтись. Значит так: сегодня бывший негр дает финальный концерт, мы готовимся, завтра утром вылет на Варшаву. Вопросы?
Утром резко похолодало. Бывают ранней осенью такие дни, сухие и теплые, а потом вдруг ночью подморозит, воздух обжигает и колется на ветру, трава хрустит инеем. Мы с Юриком ровно в девять стоим возле АДП, ежимся в легких курточках. Хорошо хоть дождя нет. Родная семьдесят третья снаряжается техниками на стоянке. Вот она, в километре от нас, пухлым серебристым жуком высится над пассажирскими букашками. Но пройти нельзя — взлетная полоса разделяет. Летчики в конторе греются. А мы вроде груз ждем.
— После Варшавы куда Джексон рулит? — спрашиваю Юрика.
— Без всякого понятия. По Европе он трейлерами передвигается. Пару недель отбомбится — и в Азию. Там его Игорёк подхватит. У музыкантов это называется — «чёс».
Да-да, знакомо. Этим летом нас едва не «причесала» кампания по выборам президента Ельцина. Попса и рокеры вдруг удумали развернуть наглядную агитацию среди молодежи, дав серию концертов. С размахом, по всей стране. А кто динамики с барабанами повезет? Конечно мы, всегда под рукой. От географии с ужасом ожидавшейся командировки шевелились волосы на голове — Саратов, Казань, Уфа, Оренбург, — и так вплоть до Хабаровска, шестнадцать точек. В каждой — разгрузись, поспи, загрузись. Потом полчаса лёта и по новой.. Прикинули суммарный налет, получилось тридцать часов за месяц, всем рекордам рекорд. Так летать — лучше совсем не летать, здоровье целее будет. Разумеется, никаких добавочных денег платить никто не собирался, только командировочные и зарплата. Это вам не «Хэвилифт», о зеленом чемоданчике подтянутого англичанина-фломастера смело можно было забыть. Летчики потихоньку начали косить, кто на больничный, кто в отпуск.. Каким-то чудом руководство отбрехалось от неминуемого кошмара, сославшись на чрезмерно высокую стоимость издержек. Мы — самолет недешевый, элитарный. Как раз для Джексона.
Уф-ф, холодно, черт возьми. Заскочили в штурманскую погреться, Юрик звонит в контору. Ждите, говорят, груз скоро подъедет.
— У него же концерт вчера был, — спрашиваю, — чего, за ночь трудно собраться?
— Мне кажется, — Юрик на секунду задумался, пригладил седые усики, — перепились они ночью. С утра, вестимо, тошнит..
— Кстати, что насчет продуктов в дорогу? Картошку, овощи, тушенку — технари не забудут купить?
— Не сомневайся, там Стасик руку на пульсе держит.
Обедать пошли в служебную кафешку. Отстояв извилистую очередь, слепленную из промасленных техников и бравых пилотов в сдвинутых набок галстуках, мы отнесли подносы в дальний угол. Рядом за столиком шумели мятые после рейса бортпроводницы, ругаясь на пассажиров. Юрик нацепил на вилку сосиску, тщательно ее осмотрел, понюхал, но откусил.
— Боишься снова кишки испортить? — съехидничал я. — Здесь тебе не Манила, сильно не отравишься. Да и водкой всегда подлечиться можно.
— Не напоминай.. Мы в первый же день все полегли. Жара была несусветная.. Думали, бацилла желудочная прицепилась, кранты. До самого вылета на рисе сидели. А водка там поганая, джином спасались. Он в командировках первая вещь, от всей заразы помогает.
Попили чайку. Проводницы ушли, их место заняли вальяжные носильщики из аэровокзала. Обычно эта публика обедает в кафе за территорией аэропорта. Икорка, коньячок, дорогие сигареты. Ни в чем себе не отказывают. Но сегодня кафе закрыто на санитарный день, поэтому они пришли сюда. У каждого на груди сверкает бляха с номером, это если ты пожаловаться на хамское обслуживание или вымогательство хочешь, чтобы конкретного кренделя наказали. Теоретически все возможно.
Мы собрали подносы и вышли на воздух.
— Программа-то у «Хэвилифта» хлебная намечается, не в курсе? — спросил я Юрика.
— Кто ж знает? Хорошо, если на сигареты попадем, из Бразилии в Европу. Гопиенко с моряком летом сто двадцать часов за две недели таким макаром отбомбили, бабки рекой лились. Плохо, если на подпевки ульяновцам пошлют, хвосты ихние добирать, или нестандарт какой типа спутников в Гайяну.
— Да мне все равно. Соскучился я по миру.
— Неправильно говоришь. Скучать надо по работе.
— Это одно и то же.
Завечерело.
— Да что ж такое творится! — не вытерпел Юрик и снова побежал звонить. Вернулся мрачный:
— Говорят, самолет сейчас на полосу откатят, там загружаться будем. Теперь тема — как туда добраться? Пешком не пустят, машины нет. Ё-моё..
Тут пробегает мимо меня знакомое лицо. Санька Ушмаров, брат моего приятеля школьного. Весь из себя озабоченный, в элегантной униформе, с радиотелефоном в озябшей, багровой от холода руке.
— Здорово, Сань!
— Какие люди!
Ситуация разрешилась просто. Саня вызвал перронный жигуленок с «Follow me» неоновыми буквами на крыше, и спустя пять минут мы обнимались с техсоставом.
Уже спускались сумерки, когда длинная гусеница тяжелых фур, медленно извиваясь, вползла на аэродром и распалась на две неравные части. Та, что побольше, двинулась к ульяновским бортам. Другая, поменьше, направилась в нашу сторону. Леха Царёв, горластый мужик с красным лицом, скомандовал открывать переднюю рампу. Энергичные автокары засуетились вокруг самолета, освобождая место для груза.
Вместе с фурами прибыла орава джексоновских разгильдяев — осветителей, звукорежиссеров, рабочих сцены. Как и ожидалось, пьяных вдребезги. Тем не менее они дисциплинированно, с веселыми криками и подбадриваниями, стали разбирать гастрольные причиндалы с машин. Старший, маленький злой шотландец в черной бейсболке козырьком наоборот, суетился и кричал больше всех. Юрик через меня попросил его не вмешиваться в работу специалистов, то бишь нас с Юриком, а стоять тихо и делать что скажем. Шотландец нагло рассмеялся ему в лицо:
— Не учи ученого! Я у Майкла который год погрузкой заведую, и всё на «Русланах». Тут у меня под каждый ящик место рассчитано. Лучше вы сами стойте в сторонке и не мешайте.
Юрик воспринял его выпад на редкость миролюбиво:
— На здоровье, пусть трудятся. Для проформы ты с ним походи, а то техники гундеть будут.
Ходить за шустрым Филом (так звали шотландца) мне быстро наскучило и я поднялся наверх, в салон, погреться да похлебать горохового супчика, приготовленного двигателистом Серегой Мухиным, ведущим поваром экипажа. За столом также сидели заслуженные механики Валера и Стасик, едва вместившие свои фальстафовские телеса в узкие кресла.
— А вот выпить-то ничего и не взяли! — развел руками Мухин. — Зато жратвы на год хватит. Одной картошки три мешка. Куда столько..
— Ничего, ничего, — успокаивал его Стасик, добирая хлебом остатки супа из жестяной миски, — оно неизвестно, сколько нас дома ждать будут. Водки ты везде купишь, а вот картошечку тамбовскую с капусткой и свеклой вряд ли. Забыл, как щи в Нигерии из огурцов варил?
Валера, помешивая чай, повернулся ко мне:
— Ты узнай, можно на концерт будет сходить в Варшаве?
— Не позорься! — вскипел Мухин. — Кого смотреть собрался?! Тебе нашей попсы мало?
— На нашу я всегда успею, а вот про Джексона внукам рассказывать буду.
— Чего рассказывать-то? Как негр чечетку отбивает?
— Он уже не негр, — глубокомысленно заметил Стасик, — а почти белый. Эволюционирует.
Я вытащил из сумки миску, стал наливать супчик. Стасик ревниво следил за процессом:
— Надо же, ёмкость вроде маленькая, а уже четвертый половник лезет.
— В собачьем магазине купил, — отвечаю, — классная вещь.
На огонек подвалил Юрик, налил чайку из бака, обжег пальцы, ругнулся. Я поинтересовался у него, где наш англичанин-фломастер.
— На три борта он один, — отвечал Юрик, — и сейчас у ульяновцев. И не англичанин, а хохол. Но работает в «Хэвилифте». Он в Англии уже лет десять живет, а сам родом из антоновского КБ, киевлянин. Бабенко его фамилия.
Тут снизу раздался какой-то шум, над люком показалась лохматая голова младшего авиатехника Витька:
— Эй, упираторы, разберитесь, — встревоженно зашептал он. — Тут какой-то лумумба ночевать к нам просится.
— Негр? — удивился Юрик. Потом добавил: — Мать честная, неужели Джексон? — и пошел спускаться. Я за ним.
В грузовой кабине, кипела работа. Грузчики носились с ящиками, Фил им что-то кричал, они не понимали и нервничали. Возле рампы в облаке сигаретного дыма пряталась группа наших технарей, отстраненно куривших на скамейке. Гудела силовая установка, но и она не могла заглушить громкие вопли Шевьёва, обращенные к дюжему бородатому негру, одетому по сезону только наполовину: теплая куртка и толстый свитер, но шорты и шлепанцы на босу ногу. Лицо негра выражало крайнюю степень недовольства жизнью.
— Это не Джексон, — уверенно сказал Юрик.
Негр вел перепалку с Шевьёвым, пытаясь проскользнуть к лестнице на второй этаж в наш салон. Леха держал позицию и сдаваться не собирался.
— В чем дело? — спросил я негра.
— Наконец-то! — заорал он. — Чудо — человек говорит по английски! — он немного успокоился и продолжал: — Я — правая рука Майкла, его технический директор. Я нанял этот самолет, я плачу кучу денег. И очень устал. Я хочу отдохнуть до вылета, поспать и согреться. В кабину летчиков мне подняться не разрешают. Ладно, я все понимаю: сейчас идет погрузка, лестница поднята. Но почему мне нельзя полежать в задней кабине?! Почему этот окаянный человек, — негр указал на Леху, — меня туда не пускает?! До Варшавы это мой самолет, что хочу, то и делаю!
Я повернулся к Лехе и попросил озвучить его собственную версию событий.
— Пошел он в задницу! — бойко начал Леха. — То в переднюю кабину лез, теперь к нам. Одного пустим — другие захотят. Наследят, кровати обгадят.. Он же пьяный, всмотрись!
Действительно, от соратника Джексона ощутимо несло перегаром. Я как мог объяснил негру его неправоту. Отматерившись, тот демонстративно разложился на скамейке вдоль салона. Здесь его в свою очередь стал шугать Фил: мол, погрузке мешаешь. Рассвирепевший негр выбежал из самолета и удалился в сторону скромных лесонасаждений за полосой, где и прилег под кустиком.
— Обидели негра, — заметил старейшина техбригады Трофимыч. — Видать, большой человек.
— А по мне, — не унимался Леха, — хоть папа римский! Во время погрузки никого, кроме нас и летчиков, наверху быть не должно. Там сумки, оборудование. Что пропадет — кто отвечать будет?
Спустившийся на шум Стасик предупредил Леху:
— Смотри, международный скандал не за горами. Дискриминируешь афроамериканцев, проявляешь политическую близорукость. И это в преддверии визита нашего премьера в Штаты! Он бы тебя по головке не погладил..
— Я сейчас твою головку поглажу! — пригрозил раскрасневшийся от нервов Леха. — Все пузо набиваешь? Ты масло проверил? Прокрутку холодную движкам сделал? Бегом, я тебе кому сказал!
Техники начали швартовать ящики, жалуясь, что много нестандарта. Гарик возился с «лунной дорожкой», поставленной поперек салона на другие коробки, и ругался:
— Вот чем крепить эту бандуру? Замков в полу не достать. Подай цепь.
Я помог Гарику, заодно воспользовался случаем и покривлялся на дорожке в подражание Джексону. Скромные аплодисменты Юрика были прерваны Филом:
— А ну-ка слезай! Не про твои ноги это сооружение..
Погрузка шла как-то сама собой, даже удивительно было. Вроде и работать надо, а вроде и мешать не хочется. Разноплеменная филина команда — немцы, голландцы, американцы — проворно раскидывали ящики и коробки по кабине. Техники с ленцой крепили их цепями и ремнями. Юрик периодически загорался, проверял швартовку, потом остывал и шел курить.
Тут к самолету подрулила модная иномарка. Из машины вылез суровый охранник, открыл дверь боссу. Елки-палки, это ж Сашка Соколов, мой бывший сосед по подъезду! На три года старше меня, он учился в другой школе, где его классным руководителем была моя мама. Накатили воспоминания.. Саня — человек, с младенчества влюбленный в авиацию. Звезда авиамодельного кружка в родном доме культуры. Ни один летний праздник не обходился без демонстрации собранных им до последнего пропеллера действующих копий всяких летательных аппаратов. Шелестя невесомыми папиросными крыльями, они кружили весь день над зеленым полем стадиона.
После школы Сашка, естественно, пошел в авиаучилище, потом летал штурманом лет пятнадцать.. Его сестра, Валентина, сидела на первом ряду в нашем классе, высокая, красивая.. Слышал, что он сильно раскрутился, стал крупным бизнесменом. Что он здесь делает?
Я хотел было сразу подойти поприветствоваться, потом поглядел на себя со стороны. М-мдя, а видок-то пролетарский.. Затертые джинсы, свитер в подтеках от масла и грязи. Рваные кроссовки. Небритый, волосы растрепались.. Ну никак не похож на гордость школы, отличника, победителя олимпиад, кандидата в кандидаты наук, словом — того красавца парня, которого должен помнить преуспевающий бизнесмен Александр Валентинович Соколов. Ну и ладно, не узнает — и бог с ним.
Мы с Юриком подошли, я осторожно поздоровался. Саня вгляделся в мое лицо, улыбнулся и протянул руку:
— П-привет! — он с детства немного заикался. — Т-ты как здесь оказался?
— Да вот, — отвечаю, — жизнь по ухабам носит. Летчиком стал, временно. А ты?
Оказалось, что Сашка тут на правах одного из организаторов гастролей Джексона. Что-то вроде транспортного обслуживания.
Завязался непринужденный разговор. Поделились информацией о родных и знакомых, детство повспоминали. Все нормально, не изменился человек. Слегка важничает — так это вполне понятно, имидж диктует, все-таки большими деньгами ворочать приходится. Работа ответственная.
К нам подошел Фил, опять ругаться:
— Скажи своим, чтобы аккуратно швартовали! Дорожку цепями крепить — это ж кто додумался? И еще портрет чуть не поломали..
Саня переспросил меня, что сказал шотландец. Выслушав, брезгливо ответил:
— Т-ты ему объясни, что будет вы-выпендриваться — вон в лес отведем и всыпем, сразу за-заглохнет.
Я переводить не стал, а просто посоветовал Филу самому это дело контролировать, раз уж напросился на главного. Шотландец плюнул с досады и ушел.
Еще постояли, поболтали. Потом Саня засобирался по делам. На прощание я спросил, не забывает ли он свое юношеское увлечение. Как он сразу загорелся! Отбросил дела и еще минут пятнадцать рассказывал, какую он из Америки модель выписал (размах крыльев — три метра, стоит штук сто!), да какой мотор у нее хитрый, да какое поле широченное у него под боком для тренировок, он его бережет, даже под застройку городу не отдает.
Люблю таких людей, родом из детства..
Сашка уехал, погрузка шла своим ходом. Прибежал заиндевевший с ночного морозца лумумба, трезвый как стеклышко. Попросил выпить что-либо для сугрева. А вот и нет ничего! Негр пригорюнился, с потерянным видом отошел, кутаясь в куртку. Жалко мне его стало. Я уговорил Лёху, и тот милостиво разрешил правой руке Джексона подняться к нам и посидеть погреться:
— Только в кресле, до спальни не допускать! И пусть Мухин супчика ему нальет, с гущей..
Закончили к утру. Приехали летчики, запустили двигатели. Мы с Юриком побегали по кабине, попрыгали по цепям, подергали за ремни, нарисовали центровочный график — и в койку, под одеяло. Лететь-то всего ничего, надо успеть вздремнуть..
Что снится специалисту по загрузке четырехсоттонного «Руслана» в минуту короткого отдыха? Нет, не стройные березки у родного дома, не мама с папой, и даже не ожившие красотки из порножурналов. Снятся ящики, коробки, тюки, Лёха Царёв орёт в пространство. Потому как работа такая, интенсивная до одури, — мозг перенасыщен сумбурными обрывками разговоров и впечатлений, не успевает заглушить их уютными, спокойными мыслями. Только и остается, что закрыть глаза и в тихой полудрёме слушать гул двигателей..
В Варшаве сияет солнце. Протерли глаза, вылезли из самолета, ждем грузчиков. Откуда-то высыпала толпа тинэйджеров, человек пятьдесят. Девчонки в коротеньких юбочках обнимаются с парнями, галдят и смеются. Юрик заметил:
— Джексона пришли встречать. Сейчас увидят лумумбу, онемеют..
Рядом стоят ульяновцы, тоже ждут. Наш капитан, Владимирыч, о чем-то оживленно разговаривает со взрослым поляком в черной ребристой фуражке. Тут же стоит Фил и напряженно вслушивается в шепелявую славянскую речь. На его лице написаны беспокойство и усталость. Скорей бы разгрузиться, думает он, отвезти аппаратуру на стадион, а там уже не его епархия..
Правая рука Джексона, согревшись за полтора часа перелета, вышел прогуляться на бетон, сверкая голыми коленками. Его длинные кудри и борода развеваются в порывах теплого ветра.
Подошел фломастер Бабенко, невзрачный человек в пальто и кепи. Поздоровался с Юриком как со старым другом. Объяснил, что эти шумные подростки и есть грузчики, во как! Кто-то хитрый решил сэкономить, забронировал полсотни билетов на галерке, они и рады.
Мы расшвартовали груз, Фил дал специальный сигнал — и вся эта орава кинулась разгружать самолет. Леха с Гариком стоят у рампы и бдительно высматривают, не прихватит ли кто на память что-либо из оборудования, цепь или ремень. Ребятня толкалась часа два, пока не очистила грузовую кабину. Пыль от коробок долго еще кружила по салону.
Мы с Юриком все это время сидели на лавке и размышляли о жизни. Чудная она штука! Знакомству нашему уже десятый год пошел. Когда я устроился в контору рядовым программистом, Юрик занимал важнейший и ответственнейший пост — замначальника штаба по организации перевозок. Сидел в кабинете напротив генерального директора. На юркиных погонах сверкали толстые золотые лычки, телефоны на столе раскалывались от звонков из недосягаемо высоких учреждений, даже вертушка имелась. Потом я пошел в гору: старший, ведущий, начальник отдела. И уже мои погоны растолстели и зазолотились. У Юрика же, наоборот, карьера свалилась вниз. Слухи о допущенной им погрешности в личной жизни достигли чутких ушей замполита, «в разгар перестройки и ускорения, — шумел тот на собрании, — таким не место!». И проснулся назавтра утром Цветков простым инженером. Другой бы сломался, сник и запил, но только не Юрик! Прошла пара лет — и он снова на коне, возглавил отдел новой техники. Снова лычкам на погонах тесно. Соответственно, по законам жанра, синусоида уже моей карьеры, пройдя апогей, устремилась в минус. Нашлись добрые люди, с начальников сняли, в ошибках обвинили. Проще всего было уволиться, но самолюбие не позволяло. Решил делом доказать свою незаменимость. Доказывал три года, потом надоело. К тому времени Юрик стал лётным руководителем, главным бортоператором компании. Я попросился к нему на службу, простым подчиненным. На всякий случай заручился поддержкой одного уважаемого человека, в авиации без этого никак. Юрику такой оборот не совсем понравился, но, так или иначе, я оказался в его команде. Поначалу он меня шпынял как мальчишку (было за что), потом остыл, стал терпимей. Это вполне в его характере — приструнить, построить, потом сдержанно похвалить. Все правильно, не в бирюльки играем. Авиация — дело серьезное.
И вот сидим мы рядышком на пыльной скамейке внутри огромного самолета, пахнем рабочей одеждой, ведем досужие разговоры в ожидании вылета в незнакомый город. На судьбу вроде не жалуемся. И не понятно, осуждать нам тех людей, чьими злопыхательскими стараниями мы оба здесь оказались, или благодарить? И где они теперь, эти люди?
Бабенко объявил, что ульяновцы идут на базу в Англию, ждать, пока Джексон по Европе отбомбится. А мы прямо сейчас — в Льеж. И он с нами. А там видно будет..
Бельгия — страна крохотная. И Льеж — по российским меркам скромный центр областного значения, — здесь второй после столицы Брюсселя город. К общему удивлению, кроме нашего самолета на пустынной стоянке больше никого не наблюдалось. При том, что местный аэродром оказался просто-таки беспредельных размеров, и бетонный ковер расстилался до самого горизонта. Распугали мы всех, что ли.. До аэровокзала, скромного двухэтажного зданьица, добрались пешком. Сдали Бабенке паспорта с оформленными еще летом английскими и американскими визами, жуть сколько анкет заполнять пришлось. Веселой толпой расположившись возле выхода из таможни в город, мы в нетерпении уже искали глазами автобус в отель. Наивные люди!
Немолодой бельгийский чиновник с кардинальной лысиной во весь лоб забрал паспорта с полетными документами и в тяжелом раздумье склонил над ними голову у себя в кабинете. Десять минут, двадцать, полчаса..
— Чё там за дела? — первым возмутился бортинженер Глыба. — Он что, читать не умеет?
— Тихо, тихо, — успокаивал Бабенко, — это Европа. Люди дотошные.
Через час бельгиец вышел к нам.
— Я чего-то не пойму, — начал он. — Не может экипаж самолета состоять из двадцати пяти человек. Я здесь работаю много лет, но такого не припомню. Этого не может быть! — категорично завершил он.
Бабенко только руками развел:
— В документах все ясно написано, с указанием должности каждого. Самолет грузовой, работы на борту много..
— Этого не может быть! — повторил чиновник.
— Пошлите запрос в «Хэвилифт», — терпеливо убеждал его Бабенко, — вам там всё подтвердят.
— Ну, пять человек, ну — десять, максимум, — продолжал бельгиец. — На «Боинге» трое летают, а тоже грузовой.
— «Боинг» — дельтаплан по сравнению с «Русланом». Пошлите запрос в «Хэвилифт».
Бельгиец снова скрылся за дверью кабинета.
Народ привычно разбросал манатки по резиновой багажной дорожке и разлегся отдохнуть. От скуки я решил походить и почитать висевшие на стенах информационные плакаты, те, которые на английском. Самый крупный из них гласил: «Женщины! При малейшем проявлении сексуальных домогательств со стороны мужчин немедленно сообщить!» — дальше шел номер телефона. У стеклянной перегородки, ведущей на выход, курили две девушки-пограничницы в модной форме. Я спросил у них:
— И часто эти проявления проявляются?
Они засмеялись:
— А где вы здесь мужчин видели? Кроме этого, — они показали на дверь в кабинет чиновника, — вроде никто не мелькает. Да и то.. Ваши больше на мужиков похожи.
— А пассажиры?
Они снова засмеялись:
— У нас дай бог, если пару рейсов в день бывает.
Бабенко на свои деньги купил хот-догов и пепси. Душное помещение заполнили звуки жующих челюстей. Контрапунктом храпел пенсионер Трофимыч.
Бельгиец высунулся из-за двери:
— Телекс из Лондона пришел, они подтвердили. Но мне все-равно не верится. Я буду запрашивать Брюссель.
Когда дверь закрылась, Бабенко лаконично выругался и поджал ноги в кресле.
— Может, он взятку ждёт? — предположил Юрик. — По червончику сброситься ему на подарок.
— По мозгам ему в подарок! — бурно реагировал Глыба. — Тля фламандская! У нас каждый час отдыха на счету, а он тут онанирует в кабинете!
— Успокойся, — говорю, — скучно человеку, в кои-то века работа настоящая подвалила. Опять же, перед начальством лишний раз отличиться хочет, бдительность проявить.
Солнце, перевалив за небесный экватор, пошло вниз к горизонту, в легких облачках похожее на импортный апельсин. Сразу фруктов захотелось..
Скрипнула дверь, из нее вышел бельгиец с кипой документов в руках:
— Всё, проверили, — он вытер цветастым платком пот с лысины. — Можете ехать в гостиницу, автобус ждет. Тяжелый день..
Мы расселись в автобусе. Пока ждали Бабенко, делавшего успокоительный звонок в Лондон, мимо прошел бельгиец — смена закончилась. Глыба проворчал ему вслед:
— Сейчас придет домой, жахнет стакан перед ужином. Жене скажет — ох и намаялся же я сегодня, не приведи господь..
Машина тронулась и весело покатила по пригороду. Тесный поселок, потом короткое, будто ножницами вырезанное из шершавой детской аппликации зеленое поле, за ним лесочек в десяток деревьев, хилый ручей — и снова поселок.
— Бельгийские просторы! — не унимался Глыба.
Нас поселили в «Холидей-Инн», рядом с центром города. Вечером, обустроившись в номере и поужинав, мы с Юриком решились на легкий променад по ближайшим окрестностям. Уже совсем стемнело, пустынные улицы перемигивались отблесками фонарей. Ходили около часа, встретили только двух человек. Город будто вымер.
Вернувшись в гостиницу, возле ресепшена наткнулись на Витька с Валерой и примкнувшего к ним Серегу Мухина. Те что-то мялись, не решаясь обратиться к девушке за стойкой. Увидев нас, сразу зашумели:
— Тут такой пэй-чэнел реальный, оторватся невозможно! А табличку, что платить надо, не показывает. Подозрительно, мы через минуту на всякий случай выключили. Спросить бы хотелось..
Пэй-чэнел, платный эротический канал, присутствует в любой мало-мальски солидной гостинице. Я перевел вопрос девушке. Она с серьезным видом объяснила, что сиськи-масиськи показывают на третьем и выше этажах. Уточнив наше месторасположение — второй этаж, за углом налево, — девушка извинилась:
— Ничем вам помочь не могу, у вас пэй-чэнела нет.
— Как так нет? — изумился Мухин. — А мы чего смотрели?
— Может, вы перепутали? — засомневалась девушка. — У нас порядка тридцати каналов со всей Европы. А на втором этаже даже эм-ти-ви нет, там солидные люди селятся, с семьями и детьми.
— Перепутали, как же.. Значит, вы гарантируете, — сосредоточился Мухин, — что в счете за гостиницу с нас за пэй-чэнел ничего не потребуют?
— Конечно, — засмеялась бельгийка, — если такой услуги у вас нет, откуда счет возмется?
— Ну, вот и славненько. — Мухин торжествующе развернулся к ожидавшим его товарищам: — Пошли, пока они не опомнились!
Вслед за ними в номер поднялись и мы. Но телевизор включать не стали, просто выпили по банке пива и стали готовиться ко сну. Юрик курил, лежа в кровати, я смотрел в окно. В доме напротив молодая женщина разговаривала по телефону. Судя по резким жестам, ругалась. Потом положила трубку, выключила свет. Легкая тень скользнула в дверь, оставив зыбкий аромат духов и одиночества.
На разграбление Льежа нам дали двое суток.
Городок красивый, уютный. Средневековый центр, сразу от гостиницы за мостом, полон веселыми студентами местного старинного университета, готической громадой возвышающегося над остальными зданиями, тоже старинными, мшистыми. Сколько по Европе войн пронеслось за пятьсот лет, а поди ж ты, пощадило время.. С другой стороны, местный народ никогда особенно-то и не сопротивлялся захватчикам. В живых оставили — и хорошо, потерпим. Наверное, поэтому враги город не разрушали, шли побыстрее другие занимать. Пока не нарвутся на тех, кто за себя постоять может. Философия гуманизма и непротивления, общечеловеческие ценности. Ну-ну..
Мы с Юриком часа два шастали по узким улочкам, благо, солнце светило по-летнему. Посидели в кафе, заглянули в магазинчики. Не ради покупок, а просто время скоротать.. Подвернулась лавка, где любой товар продается за сто местных франков, три бакса по-нашему. Мы со смехом оглядели прилавки, полные всякой ерунды. Швабры, ведра, краски, молотки — эстетика пролетариата.. Внезапно остроглазый Юрик в конце зала углядел бочонки с вином. Поинтересовались: молодое, деревенское, текущего урожая. А почему дешевое? — так ведь простое оно, не марочное. Взяли бидон, отнесли в гостиницу, попробовали — очень даже неплохое, типа молдавского. Выпили на двоих — тотчас настроение поднялось, музыка в душе заиграла. И опять пошли гулять.
Свернув на одну из улиц, мы очутились в царстве платной любви. За стёклами сверкавших вдоль тротуара витрин скучали едва одетые дамочки. При нашем появлении они оживились и стали принимать соблазнительные, с их точки зрения, позы. Контингент большей частью немолодой, но разнообразный: тут и брюнетки, и блондинки, и худые, и полные, с лиловыми ляжками. Даже азиатки мелькали. Ближе к концу улицы, возле плотно зашторенной витрины, толпились наши технари.
— Ну как выставка-продажа? — спросил Юрик. — Нравится?
— Есть, есть приличные экземпляры, — ответил за всех Стасик. — Но держим себя в руках.
— И денег жалко! — подчеркнул Трофимыч.
— Таксу-то узнавали?
— Тридцатник за по-быстрому, остальное дорого.
— А чего вы тут-то стоите, не ходите? — спросил я.
— Мухина ждем. Ему как всегда невтерпёж..
Шторы в витрине шевельнулись и раздвинулись. Пикантная дама лет сорока одернула кружевные трусики и присела полулежа в кресло голубого бархата. Увидев нас, она улыбнулась и призывно поманила ладонью. Мол, зайди ко мне, забудь о тревогах и заботах. Что такое деньги по сравнению с островком рая площадью в двухместную кровать, где тебя будут любить и обожать на мягкой перине, где послушное женское тело исполнит любой твой каприз..
Из дверей вышел Мухин. Неожиданно задумчивый, даже мрачный. Запихнул сдачу в портмоне, одел очки, закурил.
— Не тяни, рассказывай!
— Не то, не то.. — Мухин покачал головой. — Сколько раз себе говорил: никаких денег. Любовь — это полёт, это космос! А здесь — урок анатомии. Как в туалет сходил.. — Серега бросил прощальный, полный презрения взгляд на продолжавшую улыбаться даму, и зашагал прочь.
— Абсолютно солидарен! — сказал Стасик. — Это с них надо деньги брать, за то, что мужик последние чувства тратит.
Потом мы снова нашли лавку с дешевым вином, вернулись в гостиницу, попили, успокоили Мухина. Заклонило в сон — задуть лампочку!
Шесть утра. Погода — мерзость, холодный дождь с ветром. Нам с Юриком хуже всех — вокруг самолета куча телег с грузом, и мы, хлюпая кроссовками, бегаем от одной телеги к другой, сверяя заявленный вес с накладными, а заодно прикидывая очередность погрузки. Техники в толстых спецовках жмутся возле похожей на акулью пасть открытой рампы. Летчики досматривают очередной сон, раскинувшись под теплыми одеялами в отеле..
Наконец, все расписано и рассчитано. Валера подогнал кран, я с Витьком закрепляю цепи на ящике, Юрик распоряжается внутри. Пока ящик дотянут до подготовленного места, пока кран приедет обратно — минут десять, успеваем покурить. И по-новой..
Хозяйственный Леха подбирает длинные неструганые доски от крепежа и рассовывает их в проемы вдоль лавок. Места мало, кладет на лавки. Валера возмущается:
— Ты хоть проход мне оставь, ёлы-палы! Куда столько набрал?
— Ничего, пригодятся, — отвечает Леха. — Как раз забор починять собрался..
— А если навернусь, конечность вывихну? Больничный оплатишь?
— Досками.. Смотри, опять трос зацепился, пусть кто-нибудь смотрит.
Сверху спускается Мухин, завис на лестнице, кричит:
— Кто знает, где банки с лососем клали? Суп делать надо, а найти не могу.
Ему рекомендуют обратиться к Стасику, ковыряющемуся в двигателе. Мухин недовольно бурчит:
— Нашли кому еду доверить..
Хмурый Бабенко ежится в пальто. Периодически он вытаскивает калькулятор и что-то считает. Считай как следует, фломастер, денек предстоит бойкий. Отсюда мы летим в Тель-Авив, разгружаемся — и тут же загружаемся, летим в Амстердам — и снова разгружаемся. Налет мизерный, часов десять, а работы — мама дорогая.. Двое суток без передыху, в самолете-то не отдохнешь. Да ещё насухую..
Одиннадцать вечера. Закрываем рампу, замки не срабатывают. Накинули веревки, раз-два — взяли! — щелкнули замки. Мы все мокрые, нервные. Из подкатившего автобуса выплывают наглаженые летчики, с какими-то коробками, сумками.. Глыба увел в сторону Стасика, слышны только отдельные слова: «лопатки», «масло», «четвертый еще не проверил».. Штурмана выставляют приборы, радисты переключают табло.. Котов о чем-то беседует с Бабенкой, к ним подходит Шевьёв:
— Как насчет еды-то? В гостиницу мы не попадаем, гарантированно.
Бабенко что-то ему шепчет, сипит, простыл малость за день. А нам каково? Свитер хоть выжимай, джинсы противными влажными тряпками облепили ноги. Кроссовки даже и снимать не хочется, там внутри такое..
После взлета Юрик аккуратно налил кипятку в кружку, сунул ложку с кофе, размешал. Его седые волосы под дождем закучерявились, потом высохли, скукожились, и теперь стали похожи на средневековый парик. Мы расселись за столом, откуда-то вынырнула пачка датского печенья, консервы, хлеб. Валера подкалывает Серегу, заводского представителя из Запорожья:
— Ты хохол или как? Где сало, где горилка? Угощай братьев-славян!
Запорожец, вдумчивый детина с постным лицом, ничего не отвечает, а только мажет хлеб маслом и запивает сладким чаем. Остальные техники, поев, разбились на секции по интересам. Домино, карты, кроссворды — сплошной Лас-Вегас.
От тихого скромного Льежа, проводившего нас слезами дождя, до субтропического, душного, жаркого Тель-Авива лету всего часа четыре с копейкой. Отнять взлетно-посадочный час, плюс на туда-сюда, — остается пара часов. Которые мне пришлось провести на связи с передней кабиной летчиков. Из одетых набекрень наушников льется невнятное бормотание штурмана: «курс такой-то», «эшелон такой-то», «пролетаем город-герой Стамбул»..
Я полистал завалявшийся журнальчик с бабами, потом от безделья принялся вспоминать, сколько друзей и знакомых мог бы случайно встретить в Израиле. Насчитал пятерых, еще двое под вопросом — ехали да не доехали, осели в Штатах. Хотя вполне возможно, что именно это и было их целью. Например, Феликс, мой бывший коллега-программер, после развала Союза внезапно увидел себя сидящим за компьютером в небольшой частной фирме на берегу Днепра, в самом сердце теперь уже незалежной Украины. И с соответствующим штампом в паспорте. Пять лет прошло в мучительных попытках осознать и найти свое место в плотных рядах самостийных хлопцев. Вывод был сделан однозначный — бежать. Парадокс, но уехать из Киева в далекий и незнакомый Нью-Йорк оказалось на порядок проще, чем в близкую и родную Москву. Легкий кивок в сторону Израиля — и прости-прощай, Европа, здравствуй, Америка! Раз в год я получаю от него письма с новогодними поздравлениями. Их тон незаметно становится все суше и отчужденнее. Превалирует информация о растущем благосостоянии — квартира, дом, три компьютера. Проскальзывает непонятная гордость за детей: «по-русски почти не говорят!». И прошлая жизнь уже как в книжке — читается, да не верится. Одинокая струна грусти звенит в тишине..
По прилету Мухин объявил забастовку. Обосновывал ее он так:
— Я вам не ресторан каждый день суп варить! Почему нас казенным мясом не кормят?
Техники шумно его поддержали. Особенно усердствовал Стасик:
— Живем как в тайге! Долой сухомятку!
Мятый от перелетов и простуд Бабенко предложил заказать бортпитание в подносиках-косолетках, какие пассажирам дают. Стасик внес контрпредложение: реструктуризовать обед. Вместо еды — деньгами отдать. По тридцатничку на каждого, примерно. Его поддержал Шевьёв. Но Бабенко ответил твердым отказом и исчез в недрах административных корпусов.
К тому времени, когда косолетки были доставлены на борт, разгрузка уже закончилась. Солнце припекало все жарче, и мы расселись на скамейках, придерживая подносы коленками. Поели быстро, поскольку есть было нечего. Язык не поворачивался назвать обедом ложку салата под заветреным бифштексом. Кошерная вафелька пугливо пряталась за салфеткой. Стасик с хрустом смял пластиковую косолетку в кулаке и метнул в проезжавший автобус с пассажирами:
— И здесь они нас дурят!
Этнически безупречный Витек проводил «Мерседес» завороженным взглядом:
— Надо же.. Первый раз в жизни вижу полный автобус евреев.
Благоразумно переждав волну народного гнева за воротами склада, явился Бабенко и скомандовал готовиться к очередной погрузке. Желто-грязные электрокары, поднимая пыль, начали подгонять поддоны с перевитыми проволокой ящичками, из которых выглядывали аккуратно расфасованые в целлофан помидоры размером с вишню.
— Простец! — обрадовался Юрик. — Думаю, часов за восемь управимся. Главное, чтоб водилы не зевали.
Водилы, двое брюнетов с вековой печалью в глазах и скорбными лицами, заезжать в самолет не торопились. Кого-то ждали. Мы тем временем готовили цепи и ремни, ровняли фанеру, крепили заездные колодки. Через четверть часа на тарахтящей пузатой спецмашине подъехал старший брюнет, вытянул из-под кузова толстую гофрированную трубу и потянул ее конец внутрь салона.
— Чего это за агрегат? — недоумевали мы.
Труба тянулась плохо, старший гортанно позвал на помощь водил. Втроем, перекрикиваясь, они наконец завершили непонятный ритуал. Что-то в их речи мелькнуло неуловимо знакомое..
— Так это ж грузины! — первым догадался Валера. — Генацвале! Сациви-саперави!
Услышав национальные слова, брюнеты забеспокоились. Старший отправил водил за руль, сам присел на скамейку, закурил. Я завел разговор:
— По-русски-то понимаешь?
— Не забыл еще.. Мы — грузинские евреи, родители перевезли, еще молодым был.
— Много вас здесь работает?
— Много. Все грузовые дела в аэропорту держим, чужих нет.
Докурив, он спросил:
— Как там у вас, в России, теперь евреям живется? Раньше ведь плохо было?
— Не сказал бы, что совсем плохо, — отвечал я. — А теперь — еще лучше. Теперь у нас всё на деньги меряется, и ваш брат открыто процветает. Умеют с деньгами работать. Даже в правительстве есть.
— Да ну?!
— Ага, — говорю. — Министр финансов, Лившиц его фамилия.
— Еврей? — недоверчиво переспросил брюнет.
— Нет, — говорю, — татарин.. Ты лучше объясни, что это за бандура? — я показал на трубу.
— А-а, холодильник. Чтоб фрукты по жаре не завяли. Пора включить.
Он подошел к машине и повернул фишку. Из трубы потянуло ледяной стужей. Юрик поморщился:
— Не нравится мне это. Задубеем как мамонты.
Как в воду глядел. Неустойчивые поддоны ставились в два ряда, груз кряхтел и качался. Мы с Юриком были вынуждены его постоянно подшвартовывать и проверять. Через полчаса я надел свитер. Через час выпросил меховую куртку у Валеры. Юрик нашел где-то наверху ушанку, «от отита». Время от времени мы пытались заложить трубу Лехиными досками, но коварный брюнет их назойливо отодвигал. Мои пальцы еле шевелились от холода, из носа текло.. А в двадцати метрах от нас на рампе загорал, широко раскинув руки, раздетый по пояс Витек. И капельки пота россыпью бриллиантов блестели на его широкой натруженой спине..
Загрузив полсамолета помидорами, грузины сделали передышку. Потом стали подгонять поддоны с маленькими желтыми дынями.
— Удачная командировка! — открыто радовался Стасик. — Считай, на месяц витаминами запаслись.
Я подошел к старшему.
— Тут такой вопрос.. Пару ящиков не мешало бы нам презентовать.
— Откуда я их возьму? — удивился он.
— Ты-то должен понимать. Мы без дынь в любом случае не останемся. Тут их тонн тридцать, не убавится. Упаковку нарушать только жалко..
— Не надо, не надо, — заверещал грузин. — Сейчас все будет..
Через пять минут нам завезли дыни. Витек стал выбирать которую побольше и ругался:
— Вот ведь люди, сразу видно — масоны. Все дыни бракованые, битые, в трещинах..
С трудом найдя приличный экземпляр, он пальцами разорвал его на дольки, куснул и тут же выплюнул:
— Пусть сами едят! Силос какой-то вместо фрукта. А пахнет, как настоящая.
Непривередливый Стасик, абстрагировавшись от вкусовых ощущений, быстро умял три штуки, вытер губы рукавом и обратился к старшему:
— Как вас тут, не зажимают?
— Кого? — грузин испуганно посмотрел вокруг.
— Ну, которые из Союза, русских?
— А-а.. Мы сами кого хочешь зажмем. Местные без нас пропадут. Все на Америку надеются, только оттуда почему-то не едет сюда никто.
— Религиозный вопрос жить не мешает? Иудейский догматизм, к примеру.
— Всякие люди есть. Никто никому не мешает. Хочешь — молись с утра до вечера, хочешь — пей да гуляй. Только без хулиганства, здесь это не любят.
— А с арабами как, дружите?
— Мы дружим, они нет. — Грузин поднялся со скамейки. — Давай делом заниматься, — и пошел поправлять трубу.
Загрузив последний поддон, мы построили стену из досок, стянули их цепями, закрыли рампу и сели ждать летчиков. Раскаленный день плавно переходил в вечер. Бирюзовое безоблачное небо медленно темнело, остывая. Легкий бриз тянул прохладой.
Юрик размял сигарету и устало прислонился к шпангоуту:
— Что-то притомился я в последнее время летать. Старею.
— Тут и молодой, — отвечаю, — сдохнет. Сплошные кувыркания. Даже не припомню, когда так работали. Двое суток, считай, без отдыха.
— С молодыми летать тоже морока. Разность, понимаешь, интересов. Поговорить не о чем, кроме работы. У него шмотки да казино на уме, а у меня уши больные, коленка не сгибается. Старею.. На пятом десятке — ух как тяжело скакать часами по самолету. И ведь даже на пенсию летную не успеем заработать. Или по здоровью загнемся, или самолеты куда-нить своруют.
— Главное, — говорю, — вовремя соскочить.
Юрик бросил сигарету, выпрямился:
— Ладно, не будем унывать. Все нормально. Побомбим еще! Вон, летчики приехали. В Амстердаме по-шустрому разгрузимся — и на отдых, в Лондон, пока англичане маршрут подберут. Подольше бы они подбирали..
Юрик даже не предполагал, как долго ему отдыхать придется..
На вопрос, сколько раз мне приходилось бывать в Амстердаме, я обычно отвечаю: четыре раза был, но ни разу не был. Разгадка этого парадокса кроется в чрезмерно отлаженной работе местного персонала. Не успеешь открыть самолет, как вокруг уже толпятся погрузчики, администраторы, заправщики. Все торопятся, все показывают на часы, мол, скорее давай, там еще борты ждут. Плюс дорогая стоянка, да и гостиницы недешевые. Нашим родимым англичанам гораздо выгоднее быстренько переправить нас сразу после разгрузки к себе на базу в Лондон, где и стоянка халявная, и отель давно прикормлен.
Так же планировалось поступить и в этот раз.
Разгрузив последние ящики, мы с техниками начали готовить самолет к вылету. Закрыли переднюю рампу, подмели салон, вычистили швартовочные замки от щепок и грязи. Открыли заднюю рампу, чтобы выгрузить краном водило, длинную специальную железяку весом больше тонны, за которую цепляется буксировочный тягач. Обычно работать с краном выпадает Валере, но в этот раз он, как старший техник по системам жизнеобеспечения экипажа, был занят сливом накопившегося за два дня говна из туалетов, и пульт управления механизмами крана надел Юрик, тоже опытный человек. Аккуратно ступая по влажному от дождя железному полу наклоненной к земле рампы, Юрик уверенными движениями опустил водило на землю. Мы его там подхватили и покатили к носу самолета. Вдруг за спиной я услышал чьи-то крики. Обернулся и увидел Лёху, склонившегося над неподвижно лежащим Юриком.
— Что случилось? — спросил я, подбежав к ним.
— Нога.. — Юрик беспомощно стонал сквозь зубы.
— Смотрю, — торопливо говорил Леха, — он лежит и охает. Видать, когда кран назад двигал, подскользнулся или оступился.
— Ох, мать честная, — продолжал стонать Юрик.
Бабенко вызвал скорую. Врач, осмотрев ногу, диагностировал сильный вывих и предложил отвезти пострадавшего в больницу, чтобы сделать рентген и анализы. Бабенко крепко задумался. Посовещался с капитаном. Они стояли перед дилеммой: либо задержать рейс, отправить Юрика в больницу, и в случае серьезной травмы оставить его здесь на излечение. Либо все-таки улететь по плану в Лондон, и уже там напрячь местную медицину. Остановились на втором варианте.
Юрик, корчясь от боли, оперся на наши плечи, и мы с Лехой стали поднимать его по отвесной лестнице на второй этаж к нам в кабину. То еще зрелище! На этой лестнице и одному-то тесно, а тут — двое битюгов тащат третьего. Насилу поднявшись, мы усадили Юрца в кресло полулежа. Врач сделал ему перевязку и дал таблеток, сказал — обезболивающие.
Весь полет Юрик лежал в забытье, но уже не стонал. Народ волновался.
— Во всем отсутствие водки виновато, — сказал Валера. — Был бы поддатым, ничего бы не было.
— Не скажи, — возразил Витек. — У меня шурин по пьяни однажды так в бане навернулся, что полгода хирургов кормил. Еле вправили.. Хорошо, если вывих, а вот перелом — хуже.
— Типун тебе на язык! — прикрикнул на него Мухин. — Надо желать человеку хорошего, а ты — перелом.
— Так а я что, плохого желаю? Что есть, то и будет, сколько ни желай.
— Подозрительно мне как-то это, — изрек Стасик. — От боли обычно укол делают, а этот таблетки дал. И смотри, молчит Юрик, а глаза почти открыты. Голландия — страна без тормозов, наркота у них в законе. Вдруг он галлюциноген какой выписал? И подсядет Юрик на колеса, и будет слюни в ломке пускать, и потеряем мы его навсегда..
— А правда, что это он не реагирует? — забеспокоился Витек. — Может, потрясти его для проверки, или за руку дернуть?
— Лучше за ногу!
— Кончайте смеяться! — жестко приказал Леха. — Человеку плохо, а вы балаган развели.
Тут Юрик повернул голову:
— Эх, водочки бы..
Народ сразу успокоился:
— Нормалек! Отменяется траур! В себе человек, не взяли его колеса..
База англичан расположена в аэропорту Стэнстед, пригороде Лондона. Только мы сели, как нарисовалась скорая помощь, дюжие санитары подхватили Юрика, спустили его вниз, уложили на носилки — и бегом в машину. Мы едва успели попрощаться. Юрик старался выглядеть бодрым, но действие подозрительных таблеток, видимо, уже закончилось, и гримаса боли не сходила с его лица.
— Ничего, — твердил он, — поправимся.
Бабенко объяснил, что сейчас Юрика везут в больницу на осмотр, после которого все и выяснится.
Мы прошли границу с таможней и отбыли в отель «Хилтон», что в пяти минутах езды от аэропорта. Номера были забронированы еще вчера, и мне было очень непривычно устраиваться одному в двухместных апартаментах. Скучно, елки-палки.. Через час ко мне зашел Владимирыч, наш капитан.
— Со Цветковым, похоже, дела неважные. Бабенко связался с больницей, предварительный диагноз — перелом лодыжки. Завтра к операции готовить начнут.
— Да уж, — отвечаю, — ничего хорошего. Далеко он отсюда?
— Рядом, в Харлоу. На автобусе минут двадцать, да ты знаешь, где ярмарка.
Посидели, потрепались. Под конец Владимирыч спросил:
— Как себя ощущаешь? Нам на программу лететь, англичане беспокоятся. Один-то сможешь работать?
— Смотря какой груз. Леха помогать будет. Только если со мной что случится, думаю, вы проблем не оберетесь.
— Это точно. Ладно, посмотрим.
Капитан ушел. Я, распластавшись на кровати, уставился в потолок. Получается, что снова наши с Юриком синусоиды разошлись. Меня распирает от прилива сил и желания работать. А он лежит в госпитале. Жалкий, смятый болью, тоскующий от одиночества человек.. Представляю, как ему сейчас тяжко. И помочь нечем..
На следующий день Бабенко организовал для желающих посещение Цветкова. В элегантный микроавтобус вместилось только десять человек, включая шофера. Туманное, спокойное утро. Сонный английский пригород. Пятиэтажное здание больницы встречает неожиданно свежим воздухом коридоров и палат. Юрик готовится завтракать. На подносе центральное место занимает тарелка с овсянкой, дальше — масло, хлеб, варенье, чай в непроливаемой кружке. Отдельно сияет апельсин. В углу подноса рассыпана горстка разноцветных лекарств. Ритуальные вопросы: как нога, что сказал врач.. Пожелания крепиться и надеяться.. Юрик выглядит несколько напряженным и удрученным, что неудивительно для человека, оказавшегося в незнакомой стране на больничной койке, да еще в ожидании непростой операции. Тут любой загрустит..
Дежурный хирург о чем-то шушукается с Бабенко, показывая рентгеновские снимки. Юрик бросает в их сторону тревожные взгляды. Бабенко объяснил, что операция назначена на завтра, поэтому просьба посетителям больного не раздражать и не беспокоить, и желательно поскорее уехать, чтобы не мешали персоналу. Конечно, конечно..
Как-то скомканно все получилось..
Вечером экстренным рейсом мне в помощь прилетел Юрка Гопиенко, или просто Гопа. Просто замечательно, что прислали именно его. В быту тихий, в работе — ответственный. Трудолюбивый, как пчела. Мы с ним выросли в одном дворе, потом учились вместе в Ульяновске. Гопа слывет великим домоседом и все свободное от походов по магазинам время в командировках посвящает разглядыванию телевизора, уперевшись локтем в подушку. Спиртное вне дома не употребляет. На все мои предложения зайти в гостиничный бар он упорно отвечал:
— Ты же знаешь, я в полетах не пью. Кефир и гантели. Что? Пивка? Рот марать только.. Ты скажи, когда Цветкова навещать поедем?
— Операция завтра, значит, послезавтра. Ладно, я пошел.
— Удачи.
В просторном помещении бара безлюдно и тихо. Я здороваюсь с барменом и устраиваюсь возле стойки. Как старому знакомому, он придвигает мне лукошко с орешками. Непринужденный разговор: как летается, надолго ли к ним. Кабы я знал.. Спрашивает, что в мире нового. Я на мгновение задумался.. И огромный, измученый войнами и болезнями, в лишаях ураганов и землетрясений, скользкий от дыма и гари цивилизации земной шар съеживается до размера детского чистого глобуса, который я вращаю одним пальцем. Замелькали континенты, страны, города.. Миллионы людей замерли и, запрокинув головы, смотрят на меня — с надеждой и страхом, любовью и ненавистью.. Потом я прошу поставить давнишний диск с Хампердинком. Бармен, модный парень с рокерской косичкой, иронично улыбается, но диск ставит. Грустные мелодии моего далекого детства плывут по бару. В такие минуты возникает ощущение нереальности происходящего. Как будто это не я сижу в лондонском отеле, попиваю пиво и обсуждаю с барменом шансы английских клубов в европе. Как будто это не я, а кто-то чужой и далекий вчера давал ответы на дотошные еврейские вопросы немолодого грузина в Тель-Авиве. А три дня назад гулял по узким средневековым улочкам и придирчиво разглядывал бельгийских проституток. И что стоит только резко мотнуть головой, как призрачный сон растворится, и мы с Юриком снова сидим на пригорке возле старой школы, пьем водку из мутных стаканов, и он собирается в отпуск в Сочи, а я радуюсь за него..
К Цветкову мы с Гопой ездили через день. От аэровокзала туда ходят несколько автобусов, потом пешочком минут десять до больницы. Поначалу с нами мотались и летчики с техниками, но увидев, что Юрик после операции решительно идет на поправку, ездить перестали. Но нас по возвращении всегда спрашивали: как он, держится, нога не болит?
Юрца вскоре перевели в общую палату, как ни странно — общую для мужчин и женщин. Правда, женщины эти были возраста весьма почтенного, поскольку сама больница находится в муниципальной собственности, вроде нашей районной, и лечатся там в основном малоимущие пенсионеры. Хотя было бы нелепо сравнивать их и наши больницы. Питание как в ресторане, всегда свежие фрукты. Медсестры заботливы до тошноты, стоит нажать на звонок, как она мчится к больному: что случилось, какая помощь нужна? Над подушкой привинчено радио с наушниками. Сама койка по периметру огорожена клеенчатой занавеской. Рядом с койкой стоит кресло на колесиках, для удобства передвижения. Юрец на нем ездит курить на балкон. Стоит только ему выкатиться в коридор, как простодушные английские старушки начинают бурно реагировать, обсыпая его приветствиями и пожеланиями скорого выздоровления. В ответ Юрик лишь слегка помахивает рукой, ну вылитый Брежнев на трибуне.
— Телевизора нет, — говорил он, — скучновато. Радио слушаю, Бабенко книжек натащил русских. Все равно тоска.
— Может, журнальчиков мужских привезти?
— Не, они здесь без надобности.
В следующий раз Юрик выглядит пободрее, знакомит нас с соседом:
— Грузчик с аэропорта. Наш человек. Ему палец чем-то оддавило, теперь здесь сачкует. Вчера приехал. Разглядели друг друга, разговорились.
Следует учесть, что языков иностранных Юрик не знает принципиально, ни одного. Тем не менее я еще не встречал иностранца, с которым Юрику не удалось бы «разговориться». Посели его на необитаемом острове вдвоем с глухонемым китайцем, приедь через недельку — Юрик про него все тебе расскажет.
— Джеком зовут, хороший парень. У него под подушкой вискарик спрятан, вечером допьем.
Джек энергичными жестами подтверждает сказанное.
Гопа пользовался случаем и на обратном пути тянул меня в автомагазин, расположенный чуть в стороне от больницы. Перебирал с умным видом железки, висевшие по стенам, покупал какие-то прокладки и колодки с кольцами. Буквально накануне, в августе, он привез из Европы трехлетнюю «авдюху» и теперь был озабочен подготовкой ее к российской зиме. Радовался:
— Раньше полгаража в запчастях было, в жигулевских, а теперь красота — машина, верстак, и бутылка водки на нём.
— А как же кефир с гантелями?
— То ж в командировках. А дома — отнюдь.
Десятый день отсидки в Лондоне оказался последним. Англичане посылали нас на программу. Перед отъездом мы отправились навестить Юрика. Тот стал в больнице окончательно своим. Каждый врач и медсестра, проходя через палату, считали обязательным заглянуть к Юрцу за ширму и весело его поприветствовать. Юрик же откровенно скучал. Джек давно уехал, других приемлимых для общения соседей не наблюдалось.
В этот раз мы сидели долго. Вспоминали былые командировки, обсуждали английскую действительность. Под конец стали прощаться. Первый раз видел у Юрика такой грустный взгляд. Он долго жал нам руки, вздыхал и жаловался:
— Мать честная, и долго я здесь кантоваться еще буду? Бабенко говорит, меня с оказией хотят отправить. Как ульяновцы соберутся через Москву лететь, так сразу и захватят. Пассажирским хлопотно, да и денег стоит. Только когда эта оказия возникнет? Обрыдло здесь всё. И каши, и уколы. И лица эти суконные.. Домой хочу — сил нет. А поправлюсь — обязательно поеду в Сочи, шашлычки под винцо. Эх, жизнь..
Мы улетели, а Юрика только через две недели ульяновцы до Москвы подбросили. Наши его встретили — и сразу домой повезли, праздновать возвращение. Потом мы с программы соскочили, потом Игорёк с Джексоном наконец расстался. И нагрянули мы к Юрцу в гости, и много о чем поговорили.
И окажется Юрец через полгода на столе у смешливого хирурга в Склифасовском. И маленький детский глобус сделает еще полоборота вокруг солнца.