— Ты страшный человек. Ты всё помнишь! — качает головой Раф. — Очень, очень опасный человек..
И наливает еще пива.
Я Рафа сто лет знаю, еще с астраханского стройотряда. Он там безуспешно учил меня играть на гитаре.
Дело было так. Вторым днем по приезду я валялся под марлевым пологом. Со скуки голосил что-то громкое. Привычка такая, петь в минуты безделья.. Пустовавшая до того соседняя кровать скрипнула. Я откинул полог и увидел перед собой невысокого, кряжистого, сравнительно молодого, но уже начавшего лысеть человека, с интересом смотревшего на меня умным взглядом.
— Лабаешь где? — спросил он с утвердительной интонацией.
— В смысле — пою ли? Так, для друзей.. Интимно.
— А чего без гитары?
— Не умею, — со вздохом признался я.
— Равиль, — он протянул руку. — Или просто — Раф. Минуточку..
Скоро он вернулся с инструментом, ленинградкой за семь рублей. Подтянув струны, взял пару рифов. Не Блэкмор, подумал я.. Мы стали перебирать песни, которые и я могу спеть, и он сыграть. Список получился короткий. Но поорали с удовольствием.
Следующие дни Раф пытался обучить меня своему мастерству. Ломал мне пальцы, пугал названиями аккордов:
— Вот это доминант-септ, в просторечии девятка. Первый зажми, мизинец не убирай..
Вскоре он осознал, что никаких перспектив его наставничество не имеет. Всё моя лень-матушка, да к чему талант распылять? Уроки мастерства ожидаемо перешли в совместную пьянку.
Однако лавры теоретика современной музыки не давали Рафу покоя. Время от времени он вспоминал что-то из свеженького и даже пробовал напеть. Но, стиснутый рамками природной полуоктавы, его голос частенько уходил в ультразвук. В такие моменты Раф, по-детски громко хохотнув, начинал в смущении поправлять остатки прически.
Вообще, волосы — главное воспоминание Рафа о юности. Демонстрируя старые фотографии, он непременно обращает внимание окружающих:
— Вот, были волосы, были! — и тычет пальцем в бурый венчик по краям головы. — Не всегда я таким ходил..
Теперь он сед и лыс. Стрижется под новобранца. Сядет в кресло, посмотришь на него со спины — ну просто Ильич в Горках!
Зато главное сохранил — умный взгляд и юную непосредственность. Большая редкость по нынешним временам.
Вот такая преамбула непосредственно к сюжету.
Были мы тогда молоды, счастливы и неженаты. Работали в завалящих конторах, получали копейки и наслаждались советской жизнью, не зная другой.
Звонит мне как-то Раф:
— Сто лет не виделись. Есть маза побалакать. Ты как, петь не бросил еще?
— Это всегда со мной, — отвечаю. — Для друзей, для подруг, на танцах с ансамблем.. Женщинам очень нравится.
— Лабух ты. Подтягивайся ко мне в воскресенье с утра. С серьезными людьми познакомлю.
Я скривился:
— Это надолго? У меня свидание с девушкой. На футбол идем.
— Куда?! — рассвирипел Раф. — Тут новая эпоха в музыке грядет, а он — девушки, футбол.. Давай подтягивайся!
Стоим возле метро, ждем трамвая. Рядом у пивной бочки митингуют неопохмеленные синяки. А продавщица задерживается.
Для начала Раф меня отругал:
— Нифига ты не петришь, слушаешь всякую мотню, ее же и поёшь. Время диктует свежий подход. — И неожиданно: — Ты «Урлайт» читал? Или «Ухо»?
— Чьё ухо? — насторожился я.
— Темнота.. А о дэдэтэшках с Цоем слышал?
— С чем?! Ты по русски говори.
— Все ясно. Ничего, оно может и к лучшему. Избежишь штампов.
Старые заслуженные рокеры помнят те времена. Списки запрещенных ансамблей, рукописные альманахи, секретные концерты по рваным билетам и прочие гонения. От которых музыкальный народ крепчал только. И восстал в полный рост, лишь только спали оковы марксизма-ленинизма. И, выкрикнув громкое «Бля! Мы свободны!», без остатка растворился в попсовом дерьме.
Подошла продавщица к бочке. Затихшие синяки построились в очередь.
Подошел трамвай к остановке. Мы сели в пустой вагон.
— Значит, так, — начал Раф. — Забудь о дипёплах с макаревичами. Старье и прошлый этап. Пост-панк-авангард — вот что спасёт современную музыку. Настоящий уличный, низменный сленг в сочетании с вибрирующими интонациями. Плюс глубина атональности. Это наш единственный путь.. — Раф вдруг поскреб ногтем по моей коленке: — Джинсы почем покупал?
— Двести рублей. Полторы зарплаты.
— Лабух. Я б тебе такие же за сто семьдесят нашел.. Так, продолжим..
Суть его дальнейших слов состояла в следующем. Едем мы на репетицию группы под названием «ДК». Сокращение от «Диван-кровать». Или «Девочка Катя». Или всё, что угодно, включая поганые слова. Раф убеждал, что в этом-то вся суть. Что любой может расшифровать эти две буквы по своему, и для любого эта группа станет, таким образом, как родная.
— А репетируют они, — спрашиваю, — тоже в каком-нибудь ДК, доме культуры?
— Почему в ДК? — искренне удивился Раф. — В школе репетируют обыкновенной.
— А ты там кем числишься?
— По электронике я.. Не перебивай.
Дальше он вкратце обрисовал их творческую концепцию. Что авангард, то есть непохоже ни на кого, это понятно. Что тексты меня поразят доступностью и новизной — это тоже само собой разумеется. Мозг коллектива, ударник Сергей Жариков, является известной личностью в узких кругах подпольной музтусовки. Раньше он стучал по всяким филармониям, но однажды его посетила муза в телогрейке и валенках, и теперь он — глашатай народных глубин. По натуре — философ с диктаторскими замашками. Автор всего материала группы. Спорить с ним нежелательно.
Воображение рисовало взлохмаченного титана с горящим взором и изможденным челом, нервно гнущего в руках кленовые палочки.
— Во-о-от, — протянул в заключение Раф, — такие дела..
И замолчал.
— А еще там кто-нибудь играет? — поинтересовался я. — Не совсем привычно под одни барабаны петь.
— Есть народ, не волнуйся, — успокоил Раф. — Гитарист-виртуоз Дима, внук известного актера. На басу тоже постоянный чувак. Остальные — приглашенные. Каждый раз новые. Вот сегодня ты участвуешь, по моей рекомендации. Не подведи.. Приехали, выходим.
В рекреации школьного зала была развернута целая студия. Посередине стоял облезлый от возраста рояль. Вокруг него громоздились угловатые динамики и сутулые микрофонные стойки. Чуть в стороне звукооператор, напоминавший тощим скорбным лицом инока, хмуро тыкал паяльником в кишки разобранных магнитофонов. У стенки располагалась свалка барабанов с тарелками. Слившись в змеином экстазе, шевелились электрические провода под ногами.
Нас встретил сам Жариков:
— Привет, Равиль, — и протянул мне пухлую руку: — Сергей.
Нда.. По-другому я себе представлял лидера московской рок-альтернативы. Передо мной стоял, простодушно улыбаясь, плотный круглолицый мужичок в свободной рубахе и брюках фабричного пошива. Смотрит твердо, уверенно, но с ироничной хитринкой. Слегка бородатый, я бы назвал это контролируемой небритостью.
— А где флейта? — спросил он.
Я с недоумением покосился на Рафа.
— Это вокалист, — коротко сказал тот.
— Ну да, ну да, — Сергей закивал, — обознатушки. Проходи, знакомься с народом.
Народ был представлен в двух ипостасях. Первая — гитаристы, — настраивала инструменты, крутя ручки микшеров. Обращала на себя внимание соло-гитара. Клееная-переклееная, схваченная кое-где голубой изолентой, она напоминала старую хоккейную клюшку, на которую намотали струны. Ее хозяин о чем-то шептался с басистом, поглядывая на меня.
Раф заметил:
— Легендарный инструмент. Дима сам собирал. Даже статья была в каком-то журнале техническом.
Познакомившись с музыкантами, Раф повел меня ко второй ипостаси народа, болельщикам. Неизменное сопровождение любой музыкальной тусовки тех времен. Не играют, не поют, но в любой момент помогут чем могут. Передвинуть рояль, сгонять за портвейном. Вот и сейчас они толкались у окна, развернув на подоконнике скромный фуршет из вина, пива и колбасы с хлебом. Ребята молодые, но лет через десять вижу их стоящими в очереди у пивной бочки возле метро, неотличимыми от других синяков.
— Давай по стаканчику, — радостно предложили они. — Для тембра..
Закусив, я вернулся к музыкантам.
После настройки Сергей предложил мне спеть. Точнее, поимпровизировать вокалом.
Дали ритм и басовый квадрат. Я заголосил в верхнем регистре абы-что, но старательно. Демонстрируя всю палитру обертонов. С легкостью меняя октавы, подчеркивал широкий диапазон. После вина это давалось без труда.
Минуты через две Сергей меня прервал.
— Голос у тебя, конечно, есть, — сосредоточенно начал он. — Но это не нужно. Площади и переулки так не поют. Давай-ка пониже.
Я спел пониже. Сергей попросил максимальных низов. Это далось мне с большим напряжением. В связках исчезла упругость, обозначились какие-то унитазные нотки.
— Уже лучше! — подбадривал меня Жариков. — Но надо еще ниже!
В углу давился от смеха гитарист Дима.
На каком-то этапе я, поперхнувшись, чуть не проглотил кадык. На этом спевка закончилась. Сроду так не уставал от пения.
Сергей похлопал по плечу:
— Неплохо. Можно использовать. Главное — меньше рока, меньше музыки. Рулады и каденции — прочь! Больше улицы, больше свободы.
Мне подумалось, что для такого исполнения вовсе не обязательно иметь певца. Достаточно было пригласить любого из публики, гужевавшейся у подоконника, там улицы через край будет. Но возражать не стал, помня наставления своего друга.
Тут звукооператор, допаяв с помощью Рафа магнитофоны, дал знак, что готов к записи.
С целью моего постепенного погружения в концепцию пост-панк-андеграунда Сергей посоветовал посидеть да послушать их новую инструменталку. С пылу с жару, так сказать.
И они втроем начали играть. Создавалось впечатление, что каждый исполняет только свою, исключительно ему одному известную партию. Единой тональностью и не пахло. Что-то из фанки, что-то из джаза. Бас временами напоминал ходы из дипёпла.
Короче, не врубился я в концепцию.
Записались с четвертого дубля. Руководил всеми Жариков. Подсказывал, упрекал, советовал. Сыпал музыкальными терминами: тоника, субдоминанта, параллельный минор. Со стороны послушать — Моцарт симфонию пишет.
Раф сидел рядом и восхищенно причитал:
— Глыба, человечище..
Я посмотрел на часы:
— Надолго это затянется? Мне к девушке надо. На вечер обширная программа намечена.
— Не ной, сиди смирно. Скоро остальные подойдут.
Остальные не заставили себя ждать.
Сначала появился флейтист с инструментом. Поздоровавшись, он поболтал о чем-то с Сергеем и, отсев в сторонку, прикимарил.
Следом пришел клавишник, косоватый на один глаз блондин. Как-то сразу мне он понравился.. Улыбчивый, легкий в общении. Сел за рояль, потрогал клавиши и тут же сбацал попурри на блатные темы, подпевая в полголоса. Затем откинул крышку рояля и начал колдовать с молоточками в поисках свежего звучания.
— Саша Белоносов, — подсказал Раф. — Обалденный чувак! С Лозой записывался.
— Лоза — это который «девочка танцует в баре»?
— Он самый.
Прочие музыканты тем временем закусывали бутербродами и курили в окно.
— Чего ждем? — спросил я Рафа.
— Летов должен подойти.
— Кто такой?
Раф аж подпрыгнул:
— Сергей Летов — это легенда! Первый джаз-авангардист страны! Ну и деревня..
Надо же, думаю, в какой компании оказался. Все сплошь лучшие да первые. А я кто? Неуютно что-то..
Жариков нервно расхаживал по рекреации. Поправлял стойки, двигал барабаны. Потом, что-то вспомнив, вытащил из кармана мятый блокнотик и подошел ко мне.
— Вот, — говорит, — текстовочка для песни. — И сунул листок: — Посмотри пока.
Я стал читать. Текстовочка оказалась как бы стихами, но из какого-то другого, страшно незнакомого мира. Первые же строки вогнали меня в транс. Звучало это так: «Опять смеешься без причины/ зубами мятный жвак жуя/ безумным званием дивчины/ желаешь опорачивать меня».
Дальше шло в том же духе.
И это — петь?! Я в восьмом классе лучше стихи писал. А главное — грамотней.
Показал листок Рафу. Тот пожал плечами:
— Не мне судить гения. Тебе-то какая разница? Скрипачи из Большого театра, может, тоже не согласны в чем-то с Бетховеном. Но играют как миленькие. И ты старайся, вникай, ищи интонации. Глубину ищи.
И правда, мне-то что? Буду петь, как на китайском языке.
Все равно ужас.
Тут в рекреацию энергично вошел человек удивительной наружности. Маленький, тощий, лобастый, с жидкими патлами до локтей и такой же бородой в пояс. Вылитый гном из сказки.
Раф привстал:
— Летов..
Жариков уважительно засуетился. И куда сразу девалась его властная натура? Стало понятно, что в Летове он видит титана, равного себе.
Обкричав все углы помещения, они нашли идеальную с точки зрения акустики точку для духового сопровождения. Летов вытащил из футляра огромный саксофон. Поставил его на пол в рабочую позицию. Ростом они были примерно схожего.. С помощью Сергея приладил микрофон.
Потом они стало оживленно обсуждать текст песни. Судя по одобрительным кивкам косматой головы, Летову текст нравился.
Вскоре Жариков скомандовал общий сбор:
— Готовимся к исполнению!
Встрепенулся флейтист, гитарная группа прекратила закусывать. Взяв контрольный аккорд, удовлетворенно хмыкнул Белоносов.
Начали распределяться. Тут выяснилось, что не хватает микрофонов. Изначально их было четыре. Стали считать. Один у Летова, один для рояля. Оставшиеся два, хорошие, австрийские, были засунуты внутрь барабанной секции.
А мне куда петь?
Проблема разрешилась просто.
— Свистеть и вокалировать будете в рояль! — заявил Сергей мне и флейтисту тоном, не терпящим возражений.
— Это как?! — остолбенел я. — Микрофон-то под крышкой там.
— Просунешь голову внутрь. — Жариков оживился: — Это даже интересно выйдет! Новое звучание, наложение тембров. Надо попробовать.
Я замялся:
— Извини, но на какую мелодию петь?
Жариков попросил клавишника дать ля-минор. И пояснил:
— Вот в этой тональности ни в коем случае не пой! Она для рояля. Возьми на тон ниже. Или выше, как хочешь.
— А мелодия-то?
— Односложно бубни, растягивая концовку каждой строки. Короче, придумай сам. Так, пробуем..
Под крышкой рояля было гулко и сухо. Флейтист, тоже не в восторге от диспозиции, поместил свою дудку практически в моем левом ухе. Листочек с текстом пришлось засунуть между струнами.
Заиграли. Я тут же пропустил свое начало. Немудрено в такой какофонии.
— Слушаем друг друга! — серчал Жариков. — Сконцентрировались!
Со второго раза пошло лучше. Но себя я практически не слышал. По голове стучали молоточки клавиш, от невыносимого свиста флейты болело ухо. Изредко вдалеке слышался ритм ударной секции. Ориентировался я главным образом по нему, благо, не был ограничен никакой тональностью.
Наконец, отбубнив свое и дождавшись финального проигрыша Летова, я с облегчением вынул голову из рояля.
Саксофон солировал минут пять. Оглушительно и всепобеждающе. Больше сказать ничего не могу, поскольку плохо разбираюсь в джаз-авангарде. Но похоже, данный вид музыки не только громок, но и чрезвычайно зрелищен. Наблюдать за вывертами присосавшегося к инструменту Летова было весьма занятно.
Закончив, Сергей подсел к звукорежиссеру, нацепил наушники и прослушал запись. Потом, дав несколько руководящих указаний музыкантам, обратился ко мне:
— Все хорошо, особенно шикарно получились воющие оттенки в конце.
Это когда у меня шея неметь начала.
— Только помни, — продолжал Сергей, — ты там не один. Флейту тоже к микрофону пускай, далеко она что-то. В остальном все прекрасно. — И уже громко: — Так, пишемся! И повнимательней, ленты мало!
Второй и решающий дубль дался мне легче. Видимо, начал понимать концепцию.
Соло саксофона длилось уже в два раза дольше. Судя по блаженному лицу Рафа, это был высший класс. Жарикову даже пришлось, прерывая свою партию, давать знаки скрещенными руками.
Ну вот и всё. Инок включил запись через динамики. Услышав свой голос, я невольно поморщился. Сроду бы не узнал. Как из помойки. Впрочем, общей картины он испортить не мог.
Свои сомнения и тревоги по поводу качества музыки я шепотом высказал Рафу:
— Хуйня какая-то..
— Лабух ты, — ласково отвечал мой друг, готовя катушку с пленкой для копии. — Это останется в веках.
Болельщики тем временем сбегали за портвейном. Началась подготовка к обмыву события.
В дальнем углу рекреации Жариков и Летов обсуждали планы по дальнейшей работе.
Я с извинениями отозвал Сергея:
— Ну как?
— Вполне себе ничего даже, — мягко улыбнулся вождь альтернативы. — В интонациях у тебя большой запас. Поработаешь — будет прорыв. Ждем в следующие выходные. Готовимся записывать композицию про тренера московского «Торпедо». Текстовочка уже готова.
— Значит, я свободен? — с надеждой в голосе.
— Погоди, а сфотографироваться?
Аудиторию для группового снимка собрали быстро. В ракурс все едва поместились. Я притерся с краю. Кнопку затвора нажимал бухой кудрявый болельщик, до крайности довольный возложенной на него миссией.
Стараясь быть незаметным, я попрощался с Рафом:
— Извини, но девушка ждать не должна. Тем более футбол.
— Давай, не пропадай. Оттачивай мастерство. Позвоню через неделю.
Я сел на трамвай и вскоре оказался у метро. Посмотрел на толпу вокруг бочки. Может, кружечку?
Через неделю на связь я не вышел. Два выходных, два свидания, две девушки. Ни на что не променяю.
О чем этот рассказ?
О том, что мы были молоды и полны надежд. Что в друзьях видели продолжение самого себя. Что не делали различий между сиюминутным и вечным. Что наслаждались каждым мгновением жизни, выстраивая из них собственную вечность.
Раф между тем допил пиво.
— Да, были времена. — Он с блаженством откинулся на стуле, закуривая. — А пленочки-то сохранились, представляешь?
— Чирканул бы мне на память.
— Никак катушечный мафон не починю. Раза три сам паял, людей подключал — не пашет, зараза.
— А фотографии?
— Молодец, что напомнил. Надо порыться в архивах, найти. Я ж там с волосами!
И он провелся ладонью по бритому затылку.