Мастер по установке окон подъехал ближе к полудню. Опоздание он мотивировал бесконечными пробками и путаным адресом.
— У вас в районе все дома под номером три рядышком слеплены, — удивлялся он, разводя руками. — Архитекторы, видать, двоешниками были.
Разложив инструменты, мастер переоделся в спецовку и попросил освободить побольше места в комнате. Затем распаковал привезенные вчера новые рамы. Заранее извинился за неизбежный шум и грязь, но пообещал все убрать по завершении процесса.
Три часа я, сидя за монитором в соседней комнате, изнывал от грохота кувалды и визжания дрели.
Вскоре в дверь просунулась лысеющая голова мастера:
— Готово, хозяин. Принимай работу.
Вроде годится. Балкон открывается, окна в порядке. Мусор аккуратно упакован в мешки. Годится..
— Ты попридирчивей гляди, — строго указал мне мастер. — Стыки проверь, прокладки. Под подоконник загляни, чтоб пена там не висела. Я ж старался..
Заглянул, проверил, похвалил. Мастер переоделся обратно в цивильное и с достоинством человека, правильно сделавшего важную работу, протянул накладные, указав место для подписи.
— Может, чайку попьете? — больше из приличия предложил я. — Хотя, наверно, вам некогда.
Он хитро посмотрел на меня:
— Обмыть, что ли? Так я ж за рулем. И вообще… А вот чайку с удовольствием глотну. Времени навалом, у меня сегодня один твой заказ только.
На кухне он, отхлебнув из чашки, сдержанно отметил:
— Неплохой чай, терпкий, настоящий. Сам завариваешь? Молодец. Я эту бурду из пакетиков сознательно не употребляю. Насуют пыли неизвестного растения, народу организм травят.
Я обратил его внимание на кухонное окно. Спросил, качественное ли, на его взгляд, и надолго ли хватит.
Мастер невольно усмехнулся:
— На мой суровый взгляд, любое окно, другим лицом установленное, не может быть качественным. Иначе что ж я за мастер? — Он постучал по раме: — Деревянное? Ага.. Нормальное окно. Долго простоит, если в него табуретками не кидаться. Это я так, шутю.. При определенных условиях в стеклах этого окна еще отразятся твои похороны.
Мне как-то не по себе стало.
— Это я опять шутю, — извинился мастер. — Просто хотелось эффектной метафорой отразить степень долговечности. Как тебя, так и окна.
Экий у меня сегодня гость непростой..
Он налил вторую чашку, куснул пряник, запил чаем и благодатно откинулся. Его морщинистое аккуратно выбритое лицо приобрело насмешливое выражение, в глазах мелькнули веселые искорки.
— Все мечтают долго пожить, — продолжил он, — но одновременно боятся пережить свои вещи. Трусливый страх перед сменой шкурки. Собственно, мы разве далеко ушли от животных? Те же инстинкты — норка потеплее да пошире, потомства побольше, питаться повкуснее да почаще. Где тут разница между человеком и, скажем, барсуком? Или даже тарантулом? — Мастер выдержал паузу и покачал головой: — Никакой разницы. А должна быть. Вот ты, например, мой милый хозяин, ради чего живешь на земле?
Я задумался.
— Ну, для того, чтобы жить. Работать, отдыхать.. Детям помогать, будущим внукам. Ценить благополучие, комфорт. Радоваться существованию.
Мастер хмыкнул:
— Я не спрашиваю, для чего. Я спрашиваю — ради чего. Какой свет твою жизнь озаряет? — Он отставил чашку. — Тяга к космосу должна быть в душе. Эх, мельчает русский человек.. Раньше он кто был? Гордый олень! Скачу-лечу куда хочу, и все им любовались. Могучий, сильный, но доверчивый, ел с руки, глазами добрыми хлопал. А теперь кто есть русский человек? Типичный барсук, или даже тарантул. Вырыл норку, подостлал соломки помягче, поди сунься к нему — ужалит, а то и насмерть. Все мысли о питании да самку внутрь затащить. Космос из души выветрился.
— Максим Горький утверждал нечто похожее. О том, что человек выше сытости.
— А что, хороший писатель. Сейчас из него чучундру большевистскую делают, а он вовсе не о том писал. Он о свободных людях писал. Вот ты, признайся, чувствуешь себя свободным?
Достанет, ей-богу, своими вопросами.
— Конечно, — с легким раздражением отвечал я. — Делаю, что хочу. Еду куда хочу. Говорю, что вздумается. Не всегда, конечно..
— А вот скажи мне, — он наклонился и посмотрел мне в глаза, — умереть ты боишься?
Господи, этого еще не хватало. В голове пронеслись дикие мысли — жена в курсе из какой он конторы, найдут быстро, да я и сам не дамся так просто..
Мастер вдруг расхохотался:
— Задрожал хозяин! Да ты не бойся, я мухи не обижу. Я о другом спрашиваю, о сокровенном. Ведь боишься, правда? Не боли, не крови, а реально исчезнуть из мира?
Пришлось изобразить размышление. Интересный, кстати, вопрос.
— По честному — боюсь. Много разных планов в голове. Надо довести до конца.
— А там новые планы появятся, — махнул рукой собеседник. — Лоджию перестеклить, ремонт на кухне сделать, — он стукнул пальцем по треснувшей плитке. — Машину новую подобрать..
— Откуда вы знаете? — поразился я.
Мастер погрустнел.
— Барсуки, — вздохнул он. — Тарантулы.
Тут я перешел в контратаку:
— А вот ты, дорогой друг, разве не строишь планы? Не стремишься к комфорту и благополучию? Или ты мечтаешь о светлом космосе, живя в грязном сарае и питаясь бутербродами?
Он насупился:
— Обижаешь, хозяин.. У меня всё ладно в жизни, прилично. Но иногда — тяготит. Думаю про себя — сколько ж сил и времени гробить приходится, сколько мусора разного в голове. А хочется лететь душой.. — в его глазах мелькнула усталость. — Я всякого навидался. Много чего пережил. С женой двадцать с лишним лет воз семейный тащили. Всё как у людей, и машина, и домишко простенький с огородиком в дальнем пригороде. Не без трудностей жили, не без углов. Ссорились, мирились. Как все, короче.. Но в один прекрасный момент я огляделся — господи, куда я иду?
— Так вот прямо ни с того ни с сего?
— Очень даже с того, — оживился он. — В больничку загремел с животом, а там у меня бяку нашли. Огорчили таким известием. Пошуровали доктора в кишках, отчаялись и развели руками. Жена с детьми в слезы. И мне на душе печально. Особенно ночью. Лежу, уколами обдолбанный, а изнутри боль растекается такая, что дышать невозможно. И однажды решил я с ней побороться.. — ладонь моего собеседника сжалась в кулак. — Тихо в палате, соседи чуть посапывают. Собрался я с мыслями, настроился, организм напряг, закрыл глаза, набрал кислорода в лёгкие побольше. Сжался в одну точку, в одну молекулу, аж мозги зазвенели. И вдруг чувствую — взлетаю!
— Как это взлетаю? — удивился я. — Куда?
Мой собеседник рассмеялся:
— Вот, о чем и говорю! Барсуки бегают, тарантулы ползают. Знают только два измерения. А человеку доступно этих измерений сколько хочешь! Постараться лишь надо.. — Он сделал серьезное лицо: — Вверх я взлетел. Душой, тело так и осталось на койке. Испугался поначалу, как же так? Вот он я внизу валяюсь, тощий-то какой, а внутри паук черный шевелится.. И так мне себя жалко стало, до слёз прямо. Эх, думаю, полетаю напоследок. Задрал голову — наверху звезды, и от них на меня теплый свет льется. А главное — никакой боли, сплошное счастье! Время остановилось, как на фотографии старой. И будто я от звезд невероятной силой наливаюсь..
Тут мастер умолк и подлил себе чаю. Размешал сахар, о чем-то задумался.
— И что дальше?
— Дальше вошла медсестра с уколом и все оборвалось. Очнулся весь потный.
— Видимо, действие морфия закончилось, — съязвил я.
Мастер так на меня посмотрел, что я моментально осёкся и опустил глаза.
— У меня брат двоюродный в соседнем городе оперным певцом служит, — продолжил он тихим голосом. — Я ему когда про свои полеты рассказывал, он подтвердил. Мол, иногда, но очень редко, поешь во весь голос со сцены, и внезапно взмываешь вверх над собой, над публикой, и такое счастье полета тебя охватывает, как будто с богом разговариваешь.. Ни при чем тут лекарства. Надо внутреннюю силу в себе обнаружить.
Помолчав с минуту, я осмелился спросить:
— Так каким образом ты выкарабкался?
— Стал летать ночами. Лекарства попросил не колоть, чего добро-то переводить, другому больше сгодится. Не каждый раз удавалось. Но стал чувствовать, что боль помалу уходит. Рвал я этого паука, который во мне поселился, истощал его. Всё легче и легче становилось. Врачи удивлялись — порозовел, есть начал. Домой отселили. Через месяц я сам к ним на рентген приковылял — чудо! ни следа от паука не осталось. Вот тогда-то я другими глазами на свою жизнь посмотрел.
— И много неправильного обнаружил?
— Много всего. Как слепой, которому зрение вернули. Раньше он каждую вещь саму по себе ощущал, а теперь увидел всё в комплексе и объемно. Вот, например, с женой отношения. Очень прояснилось. Мне в профкоме — я тогда в хорошей конторе работал мастером — после воздоровления путевку бесплатную предложили, типа подлечиться, на три недели в Карловы Вары. Только никакой в этом необходимости я не видел. Говорю — хочу в Индию съездить, прояснить для себя кой-какие детали. Доплачу если что. В профкоме плечами пожали — езжай, чудило этакое. А жена как раскудахталась — с ума сошел! на экзотику потянуло! Лучше бы крышу перестелил в деревне, за зиму подгнила. Она и на Карловы-то Вары тоже косо смотрела. Вроде — раз выздоровел, то давай-ка впрягайся в жизнь. Я сразу вспомнил, как она на брата оперного моего ругалась в больнице за дверью, что завещание срочно готовить надо, и чтоб я подписал, пока живой. Брат ни в какую, орал так, что стекла дрожали. И еще я вспомнил, что всю жизнь семейную исключительно дому да ей посвятил, а ласки и любви на полграмма только было. Упреки да примеры — вон Колька, а вон Сашка, а вон соседи мебель купили. Смени работу, ищи деньги..
— Вечная история, — усмехнулся я.
— Во-во, опять теперь, думаю, до конца дней крышу крыть да за копейку ругаться. А свет-то где? Космос где? Чудо — где? Я ж теперь знаю, что это такое, и существовать совсем по-другому хочу. И любви хочу от человека, чтобы любил он не за что-то или по привычке, а обожал и уважал именно тот набор молекул и атомов, из которых я состою. Так дети малые любят, просто за то, что ты есть такой на земле. И не требуют от тебя больше ничего.
Тут он умолк и опустил глаза, о чем-то задумавшись. Я смотрел на его лицо — обычное русское лицо, в рыжих веснушках. А вот поди ж ты..
— Ну и как с Индией, сложилось?
— Ещё бы! Жену послал подальше, говорю, дети взрослые уже, дочка в институте, сын из армии пришел, пускай он крышей занимается, если хочет. А сам кинул смену белья в сумку и уехал.
— Понравилось?
Мастер вскинул брови:
— Необычно всё. В первый же день в Дели увидел йога. Сидит себе на коврике раскоряченный, лохмотья на нем, и улыбается. В глаза ему заглянул — и ту самую силу узрел! Космическую! Зрачки у йога вроде как зеркало, сам себя отраженным видишь. А сквозь них будто вселенная бездонная светится. Стоял я не шелохнувшись, смотрел на него, а он на меня. Вдруг он голову чуть вскинул, выпрямился, ладони кверху сделал — вот так! — и я онемел. Коврик-то дрогнул и стал медленно поднимать йога! На полметра поднял, качается! Туристы заохали, одной даже плохо стало. А местные мимо идут и улыбаются только. Потом йог опустился, опять ноги за руки свил и запел что-то тихонько. Тут понял я, что через дух можно и телом управлять, и что я, возможно, в больничке тоже этим, сам того не ведая, занимался.
— Гипноз, внушение, — скептически поморщился я. — Известная песня.
Мой собеседник всполошился:
— Да я таких людей по свету знаешь сколько видел! Специально по диким местам ездил. И исчезают на глазах, и раздваиваются.. В Тибете старик ветер с дождем и снегом вызывал, а потом опять солнце! Тоже гипноз? Волосы с одеждой мокрые насквозь были — обоссал он их, что ли?!
— Да ладно, успокойся, верю. В хороших гостиницах-то жил?
Он оторопел:
— Да нафиг мне гостиницы! Пешком передвигался да на поездах. Ночевал где придется, там же тепло весь год. Много я видел чудного. Даже на бытовом уровне. Мозоль у меня была на ноге, сто лет ей, с узелками. Предъявил я её старику у дороги стоявшему. Он посмотрел, достал трубочку тонкую, подул на мозоль — и через час она отсохла и отвалилась! Или вот в Монголии..
— Ты и там был?!
— Я ж говорю, плюнул на всё. Что зарабатываю, трачу на поездки. Сейчас на Алтай намыливаюсь ехать, надолго. Много денег надо, пашу без выходных, коплю.
— Жена возмущается?
— Говорит, чокнулся после болезни. Я от неё отделился, живу в своей комнате. Стихи сочиняю, картины рисую.
— Хорошие стихи? Прочитай.
В его глазах опять мелькнули искорки:
— Не-е-ет.. Творить надо для себя. Это как разговор с богом. Он через творчество твою душу наблюдает. Потом, если кому понравится, радость ощутит от прикосновения к моей душе. Вот, скажем, ты — чем для души занимаешься? — он снова полез с вопросами.
Я почесал голову:
— Не знаю. Книги читаю. Редко..
— А работаешь кем?
— На фирме старшим менеджером.
— Всё понятно, — махнул он рукой, — мямлик в галстуке. Бильярд, пиво с друзьями, футбол по выходным.. Музыка кошмарную слушаешь в машине. А ты сядь и поставь Баха. Вот где космос! Или Шостаковича. Там на изломе душа, сложно, а пронимает. Чтобы внутренне сосредоточиться, классиков слушай, Брамса. Только один на один и не отвлекаясь. Они не для того творили, чтоб ты под них чипсы наяривал. А чтобы свет в тебе разбудить. Русский человек без света и космоса пропадет задёшево, всякий его купит.
Он собрал ладонью крошки и махнул в рот. Потом встал:
— Закругляться пора. Вечер наступает, пробки треклятые..
У дверей, провожая его, я решился спросить:
— А вот ты — боишься умереть?
Мастер словно ждал этого вопроса.
— Не боюсь! — взволнованно, но решительно ответил он. — С тех самых пор — не боюсь. Ибо ощущаю в себе могучую силу, которая не исчезнет вместе со мной, а перейдет другим людям. И растворюсь я в этих людях без остатка, но в тот же миг родится на земле новый человек, и он тоже увидит свет и почувствует дыхание космоса. И так без конца продолжаться будет..
Он внимательно посмотрел на меня, потом, спохватясь, рассмеялся:
— Мусор-то, про мусор-то забыли в комнате. Давай, выкину заодно..