Пассажирам, у которых всё в порядке с вестибулярным аппаратом, очень нравится сидеть в самолёте у иллюминатора и наблюдать расстилающиеся на много километров внизу пейзажи природы. Мы в задней кабине огромного «Руслана» лишены этого удовольствия. Иллюминатором нам служит мутный пластмассовый зрачок размером с чайное блюдце. В яркую солнечную погоду еще можно понять, где мы летим — над морем или сушей. Ближе к ночи или в пасмурный день вид за окном больше напоминает даггеротип конца девятнадцатого века: много тёмного, мало белого, резкость смещена. Аналогии с подводной лодкой весьма популярны среди техсостава.
Так что Барселону сверху в этот раз мне разглядеть не удалось. Ночная мгла легла на каталонские холмы.
Редкое зрелище — мы вместе с летчиками выходим из самолета и садимся в автобус. Обычно нас после посадки ждет работа. Или погрузка, или разгрузка. Но сегодня у всех выходной. И завтра — тоже. Сияющий Пол объясняет:
— Лондон ищет груз. К послезавтра, возможно, найдут. А возможно и нет. Так что оттягивайтесь, ребята, в полный рост.
Потом отвел меня в сторонку:
— Вы это, когда соберетесь развеяться, про меня не забудьте.
— А сдюжишь?
От возмущения Пол так замахал руками, что уронил портфель.
Заселившись, мы с Гопой развернули припасы и плотно поужинали. Номер барселонской гостиницы «Рембрандт» оказался чуть шире ванной комнаты аравийского отеля. Большинство пространства занимали две по-солдатски узкие кровати. Телевизор выключался легким движением ноги.
Гопа, посетив санузел, глухо бурчал:
— Опять горшок чинить придется.. Тореадоры, етить их.. — Он взял складной нож и вернулся в клозет.
Я не помню страны, где бы Гопа остался доволен работой гостиничной сантехники. То течёт, то не смывает, то прокладку менять надо. Что в Англии, что в Сочи, что здесь. Как-то в Шардже мы после погрузки, закончившейся поздно ночью, решили оставшиеся до вылета пять часов перекантоваться в местном отельчике-профилактории прямо напротив аэропорта, поскольку в город ехать не было смысла: пока доедешь, пока заселишься — обратно пора. Вот где разруха-то! А еще Эмираты называются.. Койки на ржавых пружинах скрипят хуже кошек. Кривые тумбочки в родинках потушенных сигарет. Душ не работает. Унитаз засорен.
— И как русскому человеку пластилин на ночь помять? — негодовал Гопа.
Он за ухо приволок трясущегося индуса-портье и строго ему приказал сменить нам номер.
— Все хорошие заняты, — плакал индус, — остались совсем плохие.
Гопа дал портье под зад, затем с помощью швабры и тряпок прочистил унитаз, вилкой починил душ и с чувством исполненного долга оккупировал санузел. Засыпали мы под несмолкаемую канонаду визжащих пружин.
Индус нам отомстил, забыв разбудить вовремя. Рейс из-за нас был задержан на полчаса. Эхо командирского мата еще с неделю металось в моей голове.
Вот к чему приводит излишняя чистоплотность.
Утренний ветер через открытые окна наполнил паруса наших душ.
— Какие тут у вас достопримечательности?
— Рамбла.
— Кого?!
Зализаный вертлявый портье развернул сверкающую глянцем карту города:
— Вот метро, вот Рамбла. Улица так называется. Через мост, налево до станции. Без пересадок.
— Там есть всё?
— Там даже больше.
— А деньги менять где?
— Банк напротив. С комиссией. Могу предложить свои маленькие услуги.
— Фи, противный..
Хорошие монетки у испанцев. Толстенькие, с мордочкой короля. Отложил пару в коллекцию.
Набралось нас человек двадцать. Считай, почти весь экипаж. А вот Палыча я не смог найти.
После банка толпа разделилась на два потока. Первый, состоявший из интеллектуалов-лётчиков, сразу отправился изучать местные достопримечательности. Мы же с техсоставом решили сначала продегустировать изделия славных испанских виноградарей. Взяли по пакету вина, стали искать где выпить. Как назло — центр города. Кирпич да асфальт, рабочему человеку отдохнуть негде. В ресторан со своим не пойдешь. Видим — столики стоят прямо на улице, напротив кафешки. Взяли там для порядка бутылку на всех, присели за столики, разлили вино по стаканчикам — хорошо! Хозяин кафешки вышел, недовольно погрохотал стульями, но ничего не сказал. Ладно уж, возьмем еще одну бутылку..
Пустые пакеты едва поместились в мусорный бак.
Метро не понравилось. После московского — будто в подворотню забрел. Грязно, серо, бумажки летают, стены в копоти. Но народ приличный, место женщине всегда уступят. И внешне — живет еще в испанцах средневековая рыцарская стать. В жестах, движениях, скупой мимике лица. Даже интонации голоса — певучие, с чётким танцевальным ритмом. Не машут у тебя под носом руками, как итальянцы. Не манерничают, как французы. По-польски жиденько не смеются. В общем, достойные люди.
Женщины — разные. Большинство, увы, не очень. Отсутствует изюминка, то, что не описать, но цепляет. Вроде и фигурка точеная, и бедра колышатся, и глаза обжигают — а не цепляет. Коробит отсутствие стиля, какой-то легкий налет деревенщины. И разговаривают так, будто ругаются с соседкой из-за потоптанной грядки.
Мухин со мной не хотел соглашаться:
— Ты уж совсем зажрался! Очевидное не замечаешь. А страсть, а огонь — вглядись! С англичанками никакого сравнения.
Вышли из метро на нужной станции. Длинная пешеходная улица со сквериком посредине тянется до самой набережной, где вскарабкавшийся на острую стеллу Колумб сосредоточенно разглядывает морские просторы. Толпы туристов фланируют в разных направлениях. Их на всю катушку развлекают местные артисты, от подвижных цветастых клоунов до застывших в нелепых позах мимов, обсыпанных бледной мукой.
Витёк вытащил камеру, понажимал на кнопки и спрятал обратно в сумку.
— Чего так хило снимаешь-то?
— Да оно мне надо? Это я для шурина. Он все не верит, что я по миру летаю. Вот, привезу улики.
— Девчонку, девчонку сними! — почти кричал Мухин, — вон, прошла. Есть все-таки в жизни праздники! Сегодня надо замутить что-нить высокое, а, Витёк?
— Так, — подал зычный голос Леха, — от массы не откалываться. Делаем все синхронно.
— Посидеть уж пора, — откликнулся Стасик, — после вина аппетит накатил.
Сели под тентами, взяли шашлычков, пива. День выдался на славу, по-аравийски жаркий. Слышен запах моря. Разморило.
— Как же люди спокойно живут, даже не верится, — болтал пенсионер Трофимыч, тщательно разжевывая мясо. — И ведь наверняка каждый день у них так. Зарплату не задерживают, митингами не пугают. Сытые, довольные..
— В принципе, — отвечал Валера, — на Арбате у нас похожий коленкор. Иностранцы, бабы, сачки всякие тусуются. И выпить тоже есть где. Только у нас оно как-то живее. Здесь больше на музей похоже.
— Первый признак жизни любого города — алкаши, — заметил Стасик. — По ним элементарно определяется уровень энтропии общества. Где много, там бьет ключом. А здесь — ни одного бухого. Стерильно чересчур, как в больнице. Европа вообще отмирающий организм. Будущее — за нами!
Отобедав, мы решили гулять дальше. Интересно! Испанские зодчие не пошли проторенной европейской дорожкой и не стали громоздить по линейке одинаково скучные симметричные коробки. На каждом шагу мы разевали рты от смелых архитектурных решений. То один этаж выше другого. То окна вкривь, то крыша съехала.. В общем, все на потребу публике.
Слева образовалась улочка, где мы заметили наших лётчиков.
— Куда путь держим? Почему трезвые?
— Вам, — отвечал Муратов, — лишь бы стакан замочить. Спросят родные в Москве про Барселону — а ты одно вино и помнишь. Расширять надо кругозор.
Глыба его дополнил:
— Собор здесь богатый, за углом. Айда рассмотрим.
Собор действительно поражал своим видом. Будто его ребенок строил из разных кубиков. Десятки острых башенок, точно зенитный комплекс, целились в небо.
Мы зашли внутрь. Несмотря на густую толпу туристов, было тихо. Пламя свеч тусклыми светлячками мерцает в темноте. Вдруг с низким звуком проснулся орган, волнами потекла фуга, сначала однотонная, потом звуки стали нарастать, перехватывая друг у друга мелодию, — и вот уже все пространство собора утонуло в огромном бурлящим под сводами океане..
Музыка стихла так же внезапно, как началась.
Я купил длинную свечку, зажег её от других и поставил в прохладный песок. За маму, за папу.. За всех, кого так не хватает в моей жизни. Кому я никогда уже не расскажу о тёплой Испании..
На ступеньках перед собором играет гитарист. Длинные тонкие пальцы порхают над струнами. Играет виртуозно, с той непосредственной, лёгкой страстью, которую так ценят в мужчинах умные женщины. Звуки старинной баллады тают в строгом молчании окруживших музыканта людей.
Гитарист закончил играть. Монеты с хрустальным звоном падают в глубокое серебряное блюдо.
Глыба расчувствовался и сунул бумажку прямо в ладонь музыканту. Тот от души поблагодарил и предложил купить кассету с его записями.
— Неплохо живет лабух, — удивился Глыба. — Видать, не голодает.
Испанец сказал, что если не хотите кассету — правильно, качество не то, лучше купите мой диск. С этими словами он встал и быстро, пока народ не разбежался, подскочил к стоящему неподалеку «БМВ», открыл дверь и вытащил несколько дисков.
Глыба так и оторопел:
— Я на ржавой шестерке трясусь, а он свежим бумером хвалится! И кто кому подавать должен?!
Оторвавшись от лётчиков, мы вырулили обратно на большак. До Колумба все ближе и ближе. Народу все больше и больше.
Откровенно скучавший до этого Мухин стал проявлять признаки нетерпения:
— Мало мы улиц видели? Да по всему миру! Людей, людей надо изучать. Слышь, соратник, — обратился он к слегка ошалевшему от долгой прогулки Витьку, — какие планы?
— Самые отчаянные! — отвечал Витёк. — Присесть бы где, обсудить.
Лёха насторожился:
— Опять в приключения играть тянет? Стемнеет скоро. Домой пора. Вы хоть название гостиницы-то помните?
— Писатель какой-то..
— Двоих гулять не пущу! — отрезал Лёха.
— Я с ними тоже развеюсь, — неожиданно, прежде всего для самого себя, сказал я.
— Вот, — радовался Мухин, — живо еще в русском человеке чувство локтя!
— Ладно, гуляйте, — согласился Шевьёв.
На всякий случай документы и крупные деньги были отданы товарищам. Сердечно распрощавшись с ними возле Колумба, мы взяли курс вправо по набережной, товарищи же пошли назад к метро.
Прогулка вдоль моря вышла короткой.
— Чё нам здесь делать? — воскликнул Витек. — Давай обратно в город.
В город возвращались закоулками.
Изнанка славной Рамблы ожидаемо оказалась похожей на московские подворотни. Косые деревянные лавки заполнены местными работягами, мусолящими карты после трудового дня. Ветер гоняет по тротуарам жухлую листву вперемешку со старыми газетами. Редкие массивные урны в ореоле окурков. На протянутых между деревьями веревках сохнет белье, вокруг которого суетятся женщины в длинных коричневых платках и юбках колоколом. Сырой запах моря.
Задами мы вышли к Рамбле и свернули в первую попавшуюся дверь. Внутрь помещения вел длинный коридор. На стенах висели фривольные фотографии.
— Кажется, — говорит Мухин, — правильно зашли.
Оказалось — порнографический музей.
Витек встал рядом с огромным глиняным фаллосом в человеческий рост:
— Небось, баба ваяла. Какая-нибудь безобразная. Мужика нет, вот и мечталось.
Мухин осматривал экспонаты и причитал:
— Гинекология сплошная. И как людям не стыдно? После такого к женщине и подойти-то противно. Хочется, а противно.
— Может, они специально, — говорю, — этот музей организовали? Чтобы мужскую суть подавить, а то здесь, видать, соблазнов много. Город-то портовый, матросы да туристы — не сладко местным девчонкам приходится.
— Нашу суть замучаешься давить, — высказался Витёк. — Пошли посидим-выпьем, а то целый день на ногах.
В ближайшем баре царят тишина и покой. За стойкой зевает равнодушный ко всему бармен. Народу, кроме двух девчонок, болтающих ногами на высоких стульях и потягивающих коктейли из таких же высоких и стройных бокалов, никого. Тяжелая стеклянная дверь, за которой пенится пестрый поток туристов, — как окно в другой мир.
Витёк недовольно сопел:
— Надоело всё! Хочется хоть взглядом отдохнуть и взбодрится. Серег, а может, закадрим этих чувих?
— Денег будет стоить, — отвечал Мухин. — За бесплатно они даже не улыбнутся.
— А на вид вроде простые фабричные, — сомневался Витёк.
— Уж в чем, а в женщинах я безошибочен. Минимум полтинник каждая.
Мы набрали джина и развалились в креслах.
— У каждой женщины своя фишка, — продолжал Мухин. — Большинство девиц, которых я знал, не только из-за денег занимаются этим. У них элементарная нехватка мужского внимания и любви. А деньги просто побочный положительный эффект.
— Ну не все же в гулящие идут, — возражал Витек. — Многие терпят. Да и стыдно должно быть.
— Ты, когда девчонку снимаешь, сильно стыдишься? А ведь никакой разницы нет. И вообще, лучше наших не найти. И утешит, и приласкает. Даже за деньги. И наговорится с тобой вдоволь.
— Час назад ты по-другому настроен был..
— Я изменчив.
В бар ворвалась шумная толпа молодых женщин. Такого разнообразия я давно не видел! Тут и тоненькие как тростинки, и добрые телом, и просто откровенно жирные. И стриженые, и с густой андалузской копной до пояса. И брюнетки, и блондинки. Рыжих только не было. Зато имелась негритянка.
Она-то и шумела громче всех. В потоке её латинской белиберды вдруг замелькали знакомые слова.
— Блин, да она про «Реал» говорит мадридский! — удивился Витёк. — Бутрагеньо, Иерро, Мичел — ихние перцы.
С негритянкой ожесточенно спорили остальные.
— Конявые! За «Барсу» болеют. «Реал» — форева! — разгорячившись, заорал Витёк.
Толпа притихла и разбрелась по бару. Негритянка одарила Витька горячим взглядом и подсела к нам. Залопотала что-то.
— Ты по-испански не секёшь? — спросил меня Витёк. — Эх, и я тоже. Слушай, курчавая, может, пойдем с тобой куда-нить на часочек?
Я попытался сказать эти слова по-английски. Курчавая только недоуменно улыбнулась, обнажив безупречные зубы. Над ее верхней пухлой губой тонкой молнией белел маленький шрамик. Наконец, вникнув в мимику витькиного лица, она на пальцах показала цену — шестьдесят баксов.
— Ну вот, — торжествовал Мухин, — что я тебе говорил?
Витёк в раз похолодел и, демонстративно отвернувшись, допил джин. Негритянка попыталась сбросить цену, но Витек был непреклонен. Девчонка ушла.
Мы снова набрали выпивки.
— Ты жениться-то думаешь? — спросил я Серегу. — А то уже четвёртый десяток идет, так бобылем и останешься..
— Какой смысл? Койку разделить я всегда найду с кем. А жить с нелюбимой женщиной, даже красивой, — тоска смертная. Сколько раз пробовал, не получается.
— Так ты с любимой попробуй.
— Любимая моя женщина давно замужем и с двумя детьми. И выглядит вполне счастливой.
— А дети, а старость? В одиночестве страшно.
— А видеть опостылевшее лицо и слышать ненавидимый голос до конца жизни — не страшно?
— Если еще и шурин дурной попадется, — поддержал Серегу Витёк, — вообще труба.
Помолчали.
К нам снова подсела пара красоток, весёлых таких. Типа, угостите сигареткой, а там может что-нибудь и придумается.
— Ну что, — обратился к нам Витек, — побаловать подруг пивком?
Взгрустнувший было Мухин оживился:
— Мелко мыслишь. Давай всем девкам праздник устроим! Пускай вспоминают!
Благо, деньги у нас еще оставались. Мы высыпали на стол бумажки с мелочью, отложив по монетке на метро. Объявили бармену, чтоб он на все выставил девчонкам выпивку, и чтоб без обмана!
А сами тронулись домой, в гостиницу. К писателю..
Едва я ввалился в номер, как позвонил Пол.
— Так твою растак, куда ты пропал?! — ругался он в трубке. — Весь день сижу жду!
— А где тебя после завтрака носило?
— В агенство ездил, по делам. Ладно.. Показать тебе ночную Барселону?
— С меня дневной хватило. Что там у нас с полётами?
— Завтра погрузка — и в Буэнос-Айрес. Шикарный город!
— Вот его-то ты мне и покажешь. Застолби там остановочку подлиннее. А я отдохнуть хочу.
Гопа, соорудив ложе из подушек и устроившись в нем поудобнее, насиловал любимую игрушку — телевизор. Был недоволен:
— Только разберешься, что показывают, вникнешь в сюжет — бац! — реклама минут на десять. И вот ведь какая бестолковая, без языка и не разберешься. И вообще, денег они на телевидение жалеют, что-ли.. Сплошная болтовня. Сядут человек десять кружком — и давай лясы точить. А если баба мелькнет, так страшнее атомной войны!
По одной из программ шла опера. Я попросил оставить. Гопа поморщился:
— Загадочное для меня искусство. Никакой связи с жизнью. Хотя балет еще хуже..
Я возразил:
— Зато музыка великолепная. И потом, с какой стороны взглянуть.. Вот смотри, мужик с бабой вдвоем остались. Мужик смуглый, горячий, тенор-любовник. И поет неистово. Уговаривает ее, мол, не заняться ли нам делом, пока нету никого..
Тут певица низким контральто перехватила инициативу, резкими жестами обрывая притязания тенора.
— Ага, понятно, — с интересом сказал Гопа. — Заныла, что устала к вечеру, что голова болит. Знакомая история..
Тенор не унимался. Подбежав к певице, он упал на одно колено и прижал руки к сердцу.
— Весь в терзаниях! — Гопа проникся интригой. — Говорит, сейчас самое время, муж в командировке. Когда еще такое выпадет! Глянь, и койка в углу расстелена. Широкая, прямо сексодром. Бабца тоже немаленькая, в три обхвата. На любителя..
На сцене нарисовался баритон и сразу заголосил.
— Муж вернулся! «А без меня, а без меня..», — напел Гопа. — Теперь держитесь, любовнички, теперь он вас накажет. Во, шпагу вытащил. Хана! Кого первого мочить начнет?
Трио распределило мелодии. Подключился хор.
— Соседи сбежались на шум. Разнимать будут.
Певцы скрестили шпаги. Баритон первым же ловким движением пустил кровь тенору. Жена запричитала, потом выхватила кинжал и пронзила себе сердце. Сцена заполнилась народом. Крестьяне, слуги. Появился отряд стражников.
— Без ментов никак не обойтись. Сейчас мужа повяжут. Без мазы, не отвертится, свидетелей полно. Пятилетку строгача выпишут, как минимум, это если адвокат ушлый попадется. Всё, милок, отпелся..
После заключительного громыхания оркестра и воплей певцов занавес опустился под приветственные крики и аплодисменты зрителей. Гопа удовлетворенно хмыкнул:
— А ничего, смотреть можно. Хорошее искусство..
Расстелив постели, мы вышли подышать на узкий балкончик. Мягкая вечерняя прохлада, спускавшаяся с гор, несла запахи соленых морских брызг и жареного мяса. Облака, сначала по-детски розовые от закатного солнца, посерели, состарились, и только где-то совсем наверху струился волнистый багрянец. По узкой улочке, вьющейся между старинными домами, не спеша топали в отели после трудового дня редкие группы туристов, пугая окрестности резким немецким говором.
Барселона готовилась ко сну.